Зеленый король - Сулицер Поль-Лу (читаем полную версию книг бесплатно TXT) 📗

— Я бы предпочел, чтобы вы этого не делали, — необыкновенно мягко сказал Реб.

— Если все же решусь уйти, ничего не нарушится. Все предусмотрено. Эстафета будет передана так, что вы буде те довольны, Умру я или уйду, на ваших делах это не отразится. Машина, которую вы запустили, просто чудовищна…

— Мы запустили ее вместе, Дэвид.

— Пожалуй, да. Какую-то маленькую роль, конечно, сыграл и я. Но при любых обстоятельствах она будет работать и дальше. Я даже убежден, что машина не остановится и без вас.

Ответа не последовало. Молчание Реба, которое Сеттиньяз принял за безразличие, больше всего задело его. «Но чего еще ожидать? Человеческие чувства ему незнакомы, и с годами он становится все безумнее».

К 1977 году — хотя заниматься этим он начал намного раньше — Сеттиньяз организовал на Пятьдесят восьмой улице свой собственный штаб, дабы все могло функционировать и без него. Врожденная осторожность, скрупулезность, честность, организаторские способности — как бы он сам к ним ни относился — заставили его чуть ли не с самого начала, еще в пятидесятых годах, принять меры предосторожности. Тщательность в работе дошла до того, что в своем учреждении он создал свою систему неконтактирующих компаний, аналогичную той, что развивал Климрод; он разделил все документы Реба на восемь совершенно не связанных между собой разделов, объединенных только в памяти компьютера. Именно он в 1952 году посоветовал Ребу устроить в надежном месте хранилище для особо важных документов, в частности для доверенностей, Реб купил маленький банк в Колорадо, отличающийся от других одним преимуществом: его подвалы самой природой были защищены так же хорошо, как командный пункт стратегической авиации. Мало того, Сеттиньяз убедил Реба в необходимости продублировать это хранилище — «о нем даже я не должен ничего знать, Реб». Он предложил разместить где-нибудь в другом месте, ну хотя бы в Швейцарии, у цюрихских партнеров Тепфлера, или в Лондоне под контролем Несима, а может быть, даже и у Ханя в Гонконге, если не у всех одновременно, по одной или несколько копий документов, хранящихся в Скалистых горах на глубине четыреста метров.

Во время январской встречи с Климродом в 1977 году Сеттиньяз чуть было не объявил о своей отставке.

Но все же не дал воли гневу или обиде. Промолчал.

Вернувшись в Нью-Йорк, Сеттиньяз с обычным рвением приступил к выполнению распоряжений Реба, касающихся «Яуа» и непонятной сети (непонятной для кого угодно, кроме Реба и его самого) связанных с этой фирмой компаний.

Действуя в полном согласии с Эрни Гошняком, с которым по ходу дела связался Реб, он объединил эти компании в холдинг [63] и потребовал, чтобы аудитор зачислил их капитал на депозит. В связи с этим он обратился к фирме «Прайс-Уотерхауз», пользующейся наибольшим доверием в силу своей безупречной репутации, с тем чтобы ее представители на основе собственных оценок назначили цену на акции созданной таким образом компании. Комиссия по ценным бумагам и биржам дала зеленый свет, и банк «Лазард Бразерс» в основном осуществил допуск к продаже. Это стало одним из главных событий финансового года. При том, что Сеттиньяз через посредничество Гошняка сумел сохранить для Реба Климрода контрольный пакет акций, в результате операции удалось выручить миллиард девятьсот сорок три миллиона долларов, не больше, не меньше.

Во всяком случае, достаточно для того, чтобы немного сбалансировать финансовое положение в компаниях Реба.

Но по сути это была лишь передышка. Климрод продолжал изымать деньги, а огромные проценты по банковским ссудам, сроки которых уже подошли, свидетельствовали о том, что передышка будет недолгой. В такой ситуации Дэвид Сеттиньяз вряд ли мог успокоиться, тем более что его в основном тревожили не финансовые, а другие проблемы. С его точки зрения конфликт между ним и Ребом ничем не разрешился. Амазонское предприятие по-прежнему казалось ему бездонной пропастью, в которую рано или поздно рухнет все, если только Бразилия и другие заинтересованные страны не осудят и не запретят эти капиталовложения, отвергнув претензии Реба на служение индейцам, защитником которых он выступает. Во всем этом Сеттиньяз усматривал манию величия, особенно невыносимую оттого, что Реб даже не пытался объяснить свои поступки.

«Даже мне, столько лет руководившему его финансовой империей. Только в 1978 году я узнал из газет о гигантских платформах, переправленных из Японии в устье Амазонки невероятно сложным обходным путем. Хотя именно мне пришлось потом обращаться в разные банки, чтобы оплатить эти безумства!

В сущности, это единственная причина, заставившая меня оставаться на своем посту: из месяца в месяц ситуация все более усложнялась и запутывалась, и не знаю, прав я был или нет, но мне уже казалось, что люди, которых я подготовил себе на смену, вряд ли в ней разберутся. Замечательный предлог, конечно…»

Эти сомнения по собственному адресу и по поводу отношений с Климродом мучили Сеттиньяза до весны 1980 года.

«Прощальное турне Короля», как назвал этот период Диего, позднее рассказавший о его перипетиях Джорджу Таррасу, состоялось в 1979 году.

Эти сведения, дополнив факты, доверенные самим Королем тому же Таррасу и Сеттиньязу, позволили им обоим воссоздать в дальнейшем весь жизненный путь Реба Михаэля Климрода чуть ли не с момента его рождения в Вене до апреля 1980 года. Правда, с неизбежными и вполне объяснимыми лакунами.

Ведь Климрод не придерживался никакой хронологии, не соблюдал временной последовательности. В тот период жизни, когда, по словам Тарраса, Реб действительно принял решение, касающееся цели всей его деятельности, у него просто-напросто возникла потребность вернуться к некоторым эпизодам своего прошлого под влиянием нахлынувших воспоминаний или каких-то поездок.

В 1979 году Анри Хаардт еще жил во французских владениях на Антильских островах и руководил небольшой фирмой, сдающей парусники с экипажами внаем туристам, желающим совершить путешествие по Карибскому морю.

— Ни о ком в жизни я не жалел так, как о нем, — с улыбкой рассказывал он Диего, — Если бы этот странный человек, — Хаардт показал на Реба, — захотел остаться поработать со мной, вместе мы сколотили бы колоссальное состояние.

— На контрабандной торговле сигаретами? — спросил, тоже улыбаясь, Реб. Разговор шел по-французски, который Диего понимал уже лучше, но еще не настолько хорошо, как ему хотелось бы.

— Великолепно, на сигаретах! С ума сойти, сколько можно заработать! Кстати, я это уже проделал однажды. В свое время наторговал на миллиард франков — старых, конечно. Кстати, я с ними быстренько распрощался.

— И мое присутствие что-нибудь изменило бы?

— Бесспорно, я уверен в этом, — ответил Хаардт, призвав Диего в свидетели. — У него есть то, чего мне не хватает: голова, хотя он выглядит мальчишкой. Но какая голова, Бог ты мой!

— Que sorpresa! [64] — сказал Диего. — Вы меня удивляете, mucho, mucho [65].

Француз уставился на потертые холщовые брюки и старую рубашку Реба Климрода.

— Странно, — сказал он. — Но что касается мозгов, то голову даю на отсечение, так или иначе ты станешь известным.

— Я тоже уверен в этом, — поддакнул Диего на английском. — И даже знаю, кому он уже известен. Торговцу гамбургерами в Гринвич Виллидж. Он — фанат Реба и никогда не берет с нас денег.

Хаардт рассмеялся. Не такая известность имелась в виду, сказал он, и пригласил обоих гостей на обед. Он был женат и уже пять раз дедушка, дела его шли неплохо, если не замечательно. Банки ненавидели Хаардта из-за каких-то темных историй с закладными и ссудами, но он любил свою жизнь такой, как она сложилась, какой всегда была; любил жить на море и, слава Богу, если отставить банки в сторону, старел без печали. Он поднял стакан с креольским пуншем.