Слепое счастье - Хмелевская Иоанна (книги полностью TXT) 📗

— Если ваши соседи честные люди, нам причитается восемьдесят шесть злотых и двадцать пять и две десятые гроша, — подвёл итог мальчишка. — Десять процентов от найденного. Ну, две десятые, так и быть, можно простить.

— С чего это нам причитается? — возмутилась Тереска. — Это же Петрусь нашёл, а не мы!

— Ну и что? А не мешало бы нас отблагодарить за переезд. А впрочем, я же не говорю, что судиться с ними буду, просто на всякий случай посчитал.

— Думаю, когда они сюда войдут и все это увидят, благодарность у них вмиг улетучится, — буркнул Зигмунт.

— Хотелось бы знать, когда ваш сосед вернётся, — задумчиво произнесла Тереска. — Нам послезавтра в школу. Придётся, наверное, по очереди ходить…

Развалившаяся в кресле Шпулька вдруг резко выпрямилась.

— Вы видели когда-нибудь законченную кретинку? — спросила она странным голосом.

Все дружно посмотрели на неё. Янушек для этого выполз на четвереньках из-за стола. Лицо девчонки выражало некую смесь глубокого огорчения и смущения, а щеки горели ярким румянцем.

— Как я понимаю, мы как раз имеем удовольствие её видеть? — с огромным интересом спросил Зигмунт.

— Вот именно. Я только теперь вспомнила, что у соседки есть мать.

— Кукушка? — заинтересовался Янушек.

— Какая кукушка?

— Мать эта, спрашиваю, кукушка?

— Почему кукушка?

— Ну как же. Ведь её здесь нет. Значит, она свою дочь бросила на произвол судьбы. Нормальные матери над своими детьми трясутся…

— И правда, в такую тяжёлую минуту настоящая мать свою дочь не оставила бы. Шпулька замахала руками:

— Да какая кукушка, замолчите вы наконец! Она должна была или сюда приехать, или забрать внучат к себе, в деревню. Где-то под Груйцем. Через неделю. Я же вам говорила, что соседка на десять дней раньше рожать решила. Откуда её мать могла знать? И вообще, к вашему сведению, кукушки не бросают, а подбрасывают своих детей кому-нибудь!

— Нечего за них заступаться! А вообще-то могла бы ей и сообщить.

Шпулька сразу замолчала и посмотрела на остальных с явным раскаянием и смущением.

— Могла бы. Да вот только сейчас о ней вспомнила. Вот я и спрашиваю, видели вы когда такую законченную кретинку?

Тереска осуждающе взглянула на подругу.

— А адрес этой соседкиной матери у тебя есть? — сурово спросила она.

Шпулька тяжело вздохнула и плюхнулась назад в кресло.

— Был, — призналась она. — Соседка дала, когда уезжала в больницу. То есть не уезжала, а скорая её забирала. Дети, конечно, ревели, и я, как ты сама понимаешь, тут же его потеряла. То есть я листок с адресом спрятала так, чтобы легко было сразу найти.

Сказать тут было нечего.

— А вообще-то я эту мать видела, — с сожалением добавила Шпулька. — Она одна десятерых грузчиков заменит.

К Тереске вернулся дар речи.

— Ну и балда же ты! Шевелись давай! Пиши записку!

— Какую записку?

— Соседке. Меня же туда к ней не пустят. Пусть снова адрес даёт. Отправим телеграмму, срочную. Завтра вечером эта мать будет здесь.

Шпулька обрела новые силы. На клочке обёрточной бумаги она огрызком зеленого карандаша — единственной письменной принадлежности, которую удалось отыскать в детских игрушках — принялась царапать записку. По мере того как она писала, девчонка преображалась. Видимо, сама мысль, что наконец можно будет избавиться от Петруся и Марыськи, действовала на Шпульку самым живительным образом.

— Боюсь, она мало что поймёт, — беспокоилась она. — Ты уж ей дома на нормальной бумаге допиши, а то у неё удар будет. А матери дай здешний адрес, чтобы знала, куда ехать. Я тут буду ждать. Если она до вечера не появится, честное слово, отведу обоих в милицию и брошу под дверью.

— А ведь кое-кто ещё совсем недавно категорически высказывался против чрезвычайных событий и выражал желание жить обычной повседневной жизнью, — ехидничала Тереска, старательно пряча послание на обёрточной бумаге. — Позволь тебе заметить, что переезд — вполне житейское дело, так же как командировка и даже пребывание в роддоме. А уж о воспитании детей и говорить нечего. Этим масса народу занята. Обычное дело, как ты и хотела…

— Разве я такое говорила? — возмутилась Шпулька.

— Ещё как! — подтвердил Янушек. — Я своими собственными ушами слышал. Ты говорила, что все каникулы имела дело со всякими чрезвычайными приключениями, все это тебе осточертело и ты хочешь чего-нибудь нормального.

— Она и вправду так сказала? — переспросил Зигмунт.

— Честное пионерское!

— Ну, знаете… Что у меня сестра не в себе, я, конечно, догадывался, но чтобы настолько…

— Отцепитесь вы! — рассердилась Шпулька. — Даже если и сказала, что тут такого? А теперь передумала. Могу же я передумать? И категорически вам заявляю…

Шпулька сделала паузу, набрала воздуху и, торжественно выпрямившись, закончила:

— Заявляю при свидетелях, чтобы потом ничего не говорили, что с нормальными событиями никакого дела иметь не желаю! С меня хватит. Если уж что-то должно происходить, то пусть это будут происшествия в высшей степени необыкновенные и удивительные!…

В холле роддома Тереска терпеливо дожидалась ответа от Шпулькиной соседки. Направили её сюда из приёмного отделения, где все стояли на ушах, так как роддом как раз был дежурным, и ни от кого нельзя было добиться толку.

Тереске наконец удалось передать соседке записку на обёрточной бумаге вместе с красивой открыткой, и теперь она с интересом наблюдала за происходящим вокруг. Из глубин коридора появлялись молодые женщины, сияющие и в то же время нервничающие, медсёстры торжественно выносили за ними младенцев, ожидавшие женщины постарше начинали ахать и причитать над новорождёнными, мужчины с цветами бросались поздравлять жён, сестры передавали какие-то вещи, давали советы и инструкции, цветы жутко мешали, никто не знал, куда их девать, и все что-нибудь обязательно забывали. Вслед за одной из дам вынесли два пустых сифона, и муж этой дамы совершенно потерял голову, не зная, чем ему в первую очередь заняться: сифонами или женой. Сестры предпринимали героические усилия, стараясь выпроводить молодых матерей и встречающих на улицу, где поджидали самые разнообразные автомобили. В конце концов холл совсем опустел, выплыла последняя счастливая мамаша, вынесли последнего младенца, и последний молодой отец вышел из роддома, оставив на стуле женский плащ и зонтик. Тереска проявила милосердие и, нагнав его, вручила забытые вещи, затем снова вернулась в больницу.

Какое-то время она сидела одна, но недолго. Появилась медсестра, несущая малыша, и молодая женщина, которую никто не ждал. Загнанная сестра передала ребёнка матери, пробормотала что-то о такси и исчезла в недрах роддома. Женщина опустилась на стул и заплакала.

Тереска, разумеется, не могла остаться равнодушной.

— Простите, пожалуйста, — осторожно начала она. — У вас что-то случилось… Может, я смогу помочь?

Молодая мать повернула к ней зарёванное лицо.

— О Господи! — всхлипнула она. — Это же ужасно! В день рождения ребёнка обнаружить, что его отец — неизлечимый идиот! Что мне теперь делать?

— Что вы говорите! — испугалась Тереска. — Неизлечимый ?

— Конечно! Представляете, что он отмочил?! Поехал в командировку и сломал руку! И в придачу разбил машину! Вчера. В каких-то Мослах! Я даже не очень разобрала, это название деревни, или речь идёт о его собственных мослах, лежит теперь в гипсе в больнице в Грифове, и это как минимум на неделю! А я должна выходить из роддома! — снова разрыдалась женщина.

Тереска слушала эту историю внимательно, с удивлением и даже с некоторым изумлением. Очередной муж снова оставил жену в самый неподходящий момент. Уж слишком много совпадений! Молодая мать попыталась вытереть слезы пелёнкой.

— Меня отсюда выгоняют! — продолжала она изливать душу. — И правильно! Я же абсолютно здорова. Вчера я дала телеграмму сестре, но та приедет завтра, а то и послезавтра, у неё у самой дети, она же не может все бросить!…