История Петербурга в городском анекдоте - Синдаловский Наум Александрович (электронные книги без регистрации .txt) 📗
Было бы высшей несправедливостью утверждать, что в Советском Союзе к войне не готовились. Непрерывно на суше и на море проходили учения армии и флота. Учениями руководили высшие военачальники. Как это ни удивительно, но среди военных моряков сохранился анекдот об одном из них. Видимо, появление анекдота связано с более чем ироническим отношением военных моряков к сухопутному кавалеристу, маршалу Климу Ворошилову, который руководил учениями, будучи в то время наркомом по военным и морским делам.
По окончании одного из учений Балтийского флота на крейсере «Комсомолец» был поднят флаг «хер», означающий на языке флажковой азбуки «конец учения». После этого крейсер лег на курс закончившего учения чуть раньше крейсера «Аврора». Командир учений прибыл на доклад к главнокомандующему Ворошилову и отрапортовал:
— Товарищ маршал, «Комсомолец» поднял «хер» и лег на «Аврору».
Великая Отечественная война началась 22 июня 1941 г. А уже 8 сентября того же года вокруг Ленинграда сомкнулось кольцо блокады. Говорить языком анекдотов об этом, одном из самых трагических периодов Отечественной войны, может показаться кощунственным. Однако не будем забывать, что, во-первых, это язык самих блокадников, а во-вторых, юмор — это категория не только социологическая, но в значительной степени и физиологическая. Скольких людей юмор спас от смертельного уныния и разрушительного чувства безнадежности, никто не подсчитывал. Даже спустя десятилетия для многих, переживших блокаду, анекдоты тех лет не кажутся богохульством. Но предоставим слово самим блокадникам.
На Петроградской стороне горбится на кухне одинокая старушка. Вдруг раздается звонок, и в квартиру вваливается здоровый амбал, под потолок ростом.
— Марья Ивановна Сидорова?
— Марья Ивановна Сидорова, — испуганно лепечет старушка.
— В блокаду здесь жила?
— Здесь, милый человек, здесь.
— С Петром Федоровичем в связи была?
— Была, была… что же делать… есть было нечего.
— Забеременела, небось?
— Что же… конечно… дело обычное…
— И куда ж ты его дела?
— Так ведь кормить было нечем…
— И на помойку выкинула?
— Быки…
— Здравствуй, мама.
Система моральных оценок во время блокады качнулась в сторону обратную той, что вырабатывалась в обществе годами мирной и сравнительно сытой жизни. В одном из опубликованных недавно блокадных дневников приводится подслушанный случайно разговор двух юных блокадниц. Узнай об этом кто-то в то время, и ситуация вполне могла стать сюжетом анекдота:
— Ты что вспухла?
— Туфли починила.
Мучительная тема выживания любой ценой звучала не только в анекдотах. Она была, что называется, у всех на устах, и насквозь пронизывала всю жизнь того поколения. Вспомним хотя бы одну частушку:
Нам ли судить?! Блокада превратилась в «Блок ада» в «Городе смерти», как стали называть в те годы еще совсем недавно цветущий город. И при этом блокадники еще умудрялись шутить, величая себя «Дистрофия Шротовна Щей-Безвырезовская». Напомним, что шрот, или жмых — это измельченные и обезжиренные семена масличных растений, идущих на корм животным. Плитки спрессованного жмыха считались в то время чуть ли не деликатесом.
В блокадном Ленинграде появились далеко не единичные случаи каннибализма. Долгое время об этом говорить было не принято. Щадили память об умерших. Однако это было. До сих пор один из участков вблизи Михайловского замка в Петербурге в народе называют «Людоедским кладбищем». На нем зарывали расстрелянных без суда и следствия замеченных в этом страшном преступлении ленинградцев. По некоторым сведениям, их количество к концу блокады достигло страшной цифры, чуть ли не в 4 тысячи человек.
В холодной блокадной ленинградской квартире сидят, прижавшись друг к другу, двое влюбленных. Молодой человек, поглаживая колено подруги:
— Хороша ты, душенька… Но к мясу.
Но и в этом аду нет-нет да и вспыхивала яркая выразительная шутка — убедительное свидетельство внутренней стойкости ленинградцев. Это о них впоследствии скажет пословица: «Город каменный, а люди в нем железные». Понятно, что это не более чем метафора. Люди были самые обыкновенные. И проблемы у них были самые обыкновенные, человеческие.
— Как поживаешь? — спрашивает при встрече один блокадник другого.
— Как трамвай четвертого маршрута: ПоГолодаю, ПоГолодаю — и на Волково.
Один из немногих трамвайных маршрутов блокадного времени — № 4 — начинался на острове Голодай, проходил по Васильевскому острову, пересекал Неву по Дворцовому мосту, продолжался по Невскому проспекту, поворачивал на Лиговскую улицу и заканчивался вблизи старинного Волкова кладбища. Это был один из самых протяженных маршрутов. Его хорошо знали и им пользовались практически все ленинградцы. Другим столь же продолжительным путем следовал трамвай маршрута № 6. Он также начинался на острове Голодай, но поворачивал на юго-запад и заканчивался у ворот Красненького кладбища. В фольклорной летописи блокады сохранился и этот маршрут: «ПоГолодаю, ПоГолодаю — и на Красненькое». Одним из самых коротких маршрутов того времени был одиннадцатый. Трамвай этого маршрута делал кольцо недалеко от Смоленского кладбища. Поэтому вариант анекдота о маршруте № 11 был исключительно характерным для того времени. В блокадном сознании ленинградцев все дороги заканчивались кладбищем.
— Как живешь? — спрашивает один блокадник другого.
— Как трамвай № 11. ПоГолодаю, поГолодаю и пешком на кладбище.
Попытки прорвать кольцо блокады предпринимались не раз. До сих пор до конца не ясно, почему же немцы, так близко подступившие к Ленинграду, так и не смогли его взять. Наивные попытки объяснить это исключительно мужеством голодных и обессиленных ленинградцев или стойкостью изможденных от того же голода советских солдат, окопавшихся в болотах приневской низменности, не выдерживают критики, хотя, конечно, и то и другое сыграло немалую роль. И в нашу задачу не входит разгадать эту одну из самых хитроумных загадок Отечественной войны. Ясно только одно, и это одно видно даже из армейского блокадного фольклора: и немцы, и наши одинаково завязли в ленинградских болотах.
— Гитлер-то… слыхал? Шлет сюда эшелон за эшелоном, без передышки. И знаешь что?
— ?
— Венские стулья.
— ?
— Очень уж долго войско фашистское стоит на одном месте. Утомились…
Задачу прорвать блокаду Сталин ставил многим полководцам Отечественной войны, в том числе и маршалу Жукову. Но даже ему не удалось выполнить этот категоричный приказ Верховного главнокомандующего. Сохранился анекдот, как Сталин, никогда и ничего не забывавший, уже после войны напомнил об этом маршалу.
Сталин вызывает Жукова.
— Слушайте меня внимательно, товарищ Жуков. Если немцы возьмут Ленинград — расстреляю; если немцы возьмут Москву — расстреляю; если возьмут Сталинград — тоже расстреляю…
На банкете в честь победы Сталин сказал:
— Я поднимаю тост за маршала Жукова. Маршал Жуков обладает двумя большими достоинствами. Во-первых, товарищ Жуков — хороший полководец, а во-вторых, товарищ Жуков понимает шутки…
Получил такой же приказ и командующий резервной Сибирской армией генерал Кулик. Но и эта попытка не увенчалась успехом. Блокадники горько шутили: «Этот Кулик оказался уткой» — и сочиняли анекдоты:
Кулик немцев жмет, немцы нас жмут. В конце концов Кулик так на немцев нажмет, что они в панике ворвутся в Ленинград.
Со времени блокады прошло более шестидесяти лет. Но раны, нанесенные городу не зарубцовываются до сих пор. В старых ленинградских квартирах до сих пор еще можно встретить буквальные следы блокады — темные пятна на полу от «буржуек». Среди блокадников существует суеверная примета: если эти пятна уничтожить, все может повториться снова. Блокада в городском фольклоре и сегодня остается лакмусовой бумажкой, выявляющей уровень стойкости и героизма, мужества и терпения человека. И, как утверждает ленинградский фольклор, и сегодня «Каждому поколению — своя блокада».
