История Петербурга в городском анекдоте - Синдаловский Наум Александрович (электронные книги без регистрации .txt) 📗
Трескучая большевистская фразеология, многие образцы которой со временем превратились в идеологические пропагандистские лозунги и манифесты, до сих пор в фольклоре подвергается осмеянию.
Одна грузинская барышня, влюбленная в лидера меньшевиков Чхеидзе, ходила за ним на все митинги и собрания.
Однажды, выступая, Чхеидзе сказал, что в современной России нет такой партии, которая могла бы взять власть в свои руки.
Подпрыгнул лысый человечек и крикнул:
— Есть такая партия!
Барышня повернулась в его сторону и цыкнула:
— Сядь на место, жалкий выскочка!
Теперь мы знаем, что бывает, когда не слушают женщин.
О причинах революции сказано так много и так патетично, что фольклор, пытаясь снизить большевистский пафос о ее всемирно-историческом значении до уровня обыкновенного бунта, предлагает свою версию. Смысл ее сводится к домашнему конфликту в семье Ильича. Вот как это выглядит в «воспоминаниях» Надежды Константиновны Крупской:
Поехал как-то Володя в 1917 году в Питер в командировку на один день. А вернулся только через два. Так ему там пришлось революцию устроить, чтобы хоть как-то оправдать свое отсутствие в ночь с 25 на 26 октября.
Верная жена и ближайший помощник Ленина Надежда Константиновна Крупская родилась в Петербурге, здесь же впервые встретилась с Лениным, с которым больше уже никогда, ни в самом Петербурге, ни в ссылке, ни в эмиграции, не расставалась. Петербургский фольклор о Надежде Константиновне рисует нам образ невзрачной и непривлекательной, безынициативной и скучной женщины, в минуты случайного редкого отдыха скрашивающей одиночество уставшего от политических бурь и революционных потрясений вождя.
Среди партийных товарищей у Крупской были многочисленные прозвища. Все они удивительным образом соответствовали тому представлению, которое сложилось о ней в народе. Ее называли «Глазунья», «Рыба», «Минога».
Зачем фольклору понадобилась тихая и незаметная, серенькая, как мышка, Надежда Константиновна? Пожалуй, для тех же целей, что и официальной пропаганде. В советской идеологической системе присутствие неслышной и невидимой Надежды Константиновны удачно оттеняло человеческие, гуманные черты непримиримого и бесстрастного вождя. А в фольклоре образ его подруги, безответной Наденьки, позволял снизить оглушительную патетику большевистской трескотни до уровня заурядного фразерства тщеславных и амбициозных людей, игравших на подмостках революционного балагана героические роли спасителей человечества. Присутствие Надежды Константиновны удивительным образом все упрощало, все ставило на свои места. Было бы странно, если бы фольклор не воспользовался такой замечательной находкой.
Сразу после свадьбы Надежда Константиновна спрашивает Владимира Ильича:
— И где мы, Володя, проведем медовый месяц?
— В Разливе, Наденька, в шалаше. Только для конспирации со мной поедешь не ты, а товарищ Зиновьев.
На выставке висит картина «Ленин в Польше». На картине шалаш, из которого торчат две пары ног — мужские и женские.
— Это шалаш в Разливе, — объясняет гид, — ноги принадлежат Дзержинскому и Крупской…
— А где же Ленин?
— Ленин в Польше.
Минует несколько десятилетий, и фольклор дойдет до переоценки ценностей. Значение Надежды Константиновны Крупской окажется гораздо важнее того, что представлялось раньше. Осознание того, что могло быть и хуже, породило выводы, зафиксированные в новом анекдоте:
На памятнике жене вождя установили мемориальную доску с признательностью от потомков: «Н. К. Крупской, не оставившей наследников. Благодарная Россия».
Попытка фольклора придать революционным событиям не политический, а бытовой характер кроется в инстинктивном недоверии народа к марксизму как к некой научной теории, требующей своего подтверждения на практике. Известно, что еще в 1918 г. академик Павлов говорил, что «если то, что делают большевики с Россией, есть эксперимент, то для такого эксперимента я пожалел бы даже лягушку». Тем не менее, теория научного коммунизма с маниакальным усердием более семидесяти лет внедрялась в сознание масс. О том, какие это дало результаты на практике, можно судить из диалога современных студентов, трансформированного фольклором в анекдот:
— Ты куда?
— На экзамен по научному коммунизму.
— Если бы коммунизм был научным, сначала попробовали бы на собаках.
Между тем революционные матросы ворвались в Зимний дворец, где заседало Временное правительство. Попытки интерпретировать это событие до сих пор предпринимаются на всех этапах всеобуча. Вот как это делают иностранные студенты, обучающиеся в русских вузах:
Троцкий гарцевал на белом коне по Иорданской лестнице. За ним бежали большевистские войска. Они хотели арестовать Керенского и набить карманы яйцами Фаберже.
Так или иначе, революция, которая начиналась под лозунгом «Даешь Зимний!», свершилась. До сих пор не умолкают споры, был ли на самом деле штурм Зимнего дворца, или это была позднейшая грандиозная мистификация, придуманная большевиками. Известно только, что впервые штурм Зимнего дворца был продемонстрирован народу в 1927 г. в фильме Сергея Эйзенштейна «Октябрь». Но этот фильм был художественным, и у режиссера было право на вымысел, тем более что его творческая фантазия подпитывалась политическим заказом на этот фильм, создававшийся к 10-летнему юбилею известных событий. Другое дело, что очень скоро эйзенштейновские кадры из игрового кинофильма были канонизированы и выдавались за документальные. И только один фольклор пытается примирить оппонентов:
Прораб Керенский досрочно сдал Зимний дворец к ноябрьским праздникам.
На другой день начался так называемый «Второй штурм Зимнего», о котором мы уже упоминали на страницах о пьяных погромах в Петрограде. Вернемся еще раз в те бурные дни. Революционные матросы, оказавшись в святая святых русской монархии, неожиданно выяснили, что в подвалах Зимнего дворца хранятся столетние запасы царского вина. Это привело их в бешенство. Мало того, что живут во дворцах и спят на белых простынях, так еще и запасы вина на годы вперед имеют! И начался новый штурм. Никакие попытки большевиков остановить пьяную вакханалию не приводили к успеху. Привлеченные к наведению порядка воинские подразделения сами были не прочь полакомиться за чужой счет. Разбушевавшиеся революционеры выстрелами из винтовок разбивали бочки с вином, напивались до потери сознания и тут же тонули в потоках алкоголя, рвущегося из погребов на невскую набережную. Может быть, и повелась на Руси с тех самых пор традиция отмечать праздник 7 ноября пьяным застольем: «Октябрь весело справляем, по бутылке распиваем». И может быть, с тех пор у самого Ленина выработалась стойкая аллергия на всякое пьянство.
— Давайте выпьем, Владимир Ильич, — предложил однажды верный Дзержинский.
— Нет, батенька, больше не пью. Помню, как-то в апгеле нализались. Занесло на Финляндский вокзал, взобгался на бгоневичок и такое нес, до сих пог разобгаться не могут.
И в другие дни, обращаясь к тому же Дзержинскому, Ильич не раз будто бы говаривал:
— Вы думаете, Феликс Эдмундович, революцию совершили мы, большевики? Хрен вам, революцию совершила пьяная матросня! Вечером 25 октября ко мне домой завалились три пьяных матроса… а дальше как отрезало.
Повальное пьянство, если верить фольклору, еще раз подтвердило старую истину о том, что в нем-то и кроется главная причина всех без исключения бед России. В том числе и революции.
Хмурое петроградское утро 1917 года. 26 октября. Ленин тяжело открывает глаза, поднимает голову и тут же опускает на валик дивана. Голова трещит. Гадко во рту. Подводит память. Над ним склоняется верный Дзержинский.
— Феликс Эдмундович, где же мы вчера были?
— У девочек, Владимир Ильич, — шепчет Дзержинский, — у девочек.
