История русской литературы с древнейших времен по 1925 год. Том 1 - Святополк-Мирский (Мирский) Дмитрий Петрович (онлайн книга без TXT) 📗
также достигает тут непревзойденного совершенства. Мелкие детали,
создававшие единственное в своем роде, ни на что не похожее
очарование Детства, используются здесь с таким неуловимым и
высшим совершенством, что выходят за пределы искусства и
сообщают этой книге (и Анне Карениной тоже), как ни одной другой,
пожалуй, ощутимость подлинной жизни. Для многих читателей
Толстого его персонажи существуют не наряду с персонажами других
романов, а являются просто живыми мужчинами и женщинами, их
знакомыми. Объемность, полнота, жизненность всех, даже
эпизодических персонажей, совершенна и абсолютна. Это
достигается, конечно, необычайной остротой, тонкостью,
разнообразием его анализа (мы уже далеко ушли от грубоватых и
схематичных методов Севастополя), но и благодаря неуловимым
деталям, «аккомпанементу» и особенно языку. Речь, которой Толстой
наделяет своих персонажей, – нечто превосходящее самое
совершенство. В Войне и мире он впервые достиг абсолютного
владения этим инструментом. Читателю кажется, что он слышит и
различает голоса персонажей. Вы узнаете голос Наташи, Веры или
Бориса Друбецкого, как узнаете голос друга. В искусстве
индивидуализированной интонации у Толстого только один
соперник – Достоевский. Останавливаться на отдельных характерах
нет необходимости. Но невозможно не сказать еще раз о высшем его
творении – о Наташе, которая, без сомнения, самый изумительно
сделанный персонаж из всех романов вообще. Наташа и центр
романа, ибо она – символ «естественного человека», идеал.
Превращение реальности в искусство в Войне и мире тоже
совершеннее, чем во всех предшествовавших произведениях. Оно
почти полное. Роман выстроен по собственным законам (Толстой
очень интересно намекает на эти законы), и в нем очень мало
непереваренных остатков сырого материала. Повествование – чудо.
Обширные пропорции, множество персонажей, частые перемены
места действия и теснейшая, необходимая связь всего этого между
собой создают впечатление, что перед нами действительно история
общества, а не просто определенного числа индивидуумов.
Философия романа – прославление природы и жизни в
противовес ухищрениям разума и цивилизации. Рационалист Толстой
сдался иррациональным силам существования. Это подчеркнуто в
теоретических главах и символизировано в последнем томе в образе
Каратаева. Философия эта глубоко оптимистична, ибо являет собой
веру в слепые силы жизни, глубокую уверенность в том, что лучшее,
что может сделать человек, – это не выбирать, а довериться доброй
силе вещей. Пассивный детерминист Кутузов воплощает философию
мудрой пассивности, в противовес честолюбивой мелкости
Наполеона. Оптимистическая природа этой философии отразилась в
идиллическом тоне повествования. Несмотря на нисколько не
завуалированные ужасы войны, на бездарность, постоянно
разоблачаемую, вычурной и поверхностной цивилизации, общий дух
Войны и мира – красота и удовлетворение тем, что мир так
прекрасен. Только ухищрения рефлексирующего мозга изобретают
способы его испортить. Общий тон справедливо будет назвать
идиллическим. Такая склонность к идиллии была всегда, от начала до
конца, присуща Толстому. Она полярно противостояла его
непрекращающейся моральной тревоге. Еще до Войны и мира ею
насквозь пропитано Детство, и уж совсем странно и неожиданно она
прорастает в автобиографических заметках, написанных для
Бирюкова. Корни ее – в его единстве со своим классом, с радостями и
довольством русского дворянского быта. И не будет преувеличением
сказать, что Война и мир – в конечном счете – громадная
«героическая идиллия» русского дворянства.
Существуют две вещи, за которые можно критиковать Войну и
мир: образ Каратаева и теоретические главы по истории и военной
науке. Я лично не считаю второе недостатком. Суть искусства
Толстого в том, что оно не только искусство, но и наука. И к
широкому полотну великого романа теоретические главы добавляют
перспективу и интеллектуальную атмосферу, убрать которую
невозможно*.
*Следует отметить, что как военный историк Толстой проявил замечательную
проницательность. Его толкование Бородинской битвы, к которому он пришел чисто интуитивно,
было позднее подтверждено документальным свидетельством и принято военными историками.
Труднее мне согласиться с Каратаевым. Несмотря на его
коренную необходимость для идеи романа, он диссонирует. Он идет
вразрез с целым; он в другом ключе. Он не человек среди людей, как
два других идеальных персонажа, Наташа и Кутузов. Он абстракция,
миф, существо другого измерения, подверженное другим законам,
чем все остальные персонажи романа. Он туда просто не подходит.
После Войны и мира Толстой, продолжая свои исторические
занятия, поднялся вверх по течению русской истории до эпохи Петра
Великого. Этот период казался ему решающе важным, ибо тогда
произошел раскол между народом и образованными классами,
отравленными европейской цивилизацией. Он составил несколько
планов, написал несколько начал романа об этом времени, которые
недавно были опубликованы. Но по мере углубления в материал
Толстой почувствовал такое отвращение к великому императору –
воплощению всего, что он ненавидел, – что отказался продолжать.
Вместо этого он в 1873 г. принялся за роман из современной жизни –
за Анну Каренину. Первые части романа появились в 1874 г. и
публикация его была закончена в 1877 г.
В главном Анна Каренина – продолжение Войны и мира. Методы
Толстого тут и там одни и те же, и справедливо, что оба романа
обычно называют вместе. То, что было сказано о персонажах Войны
и мира, может быть повторено о персонажах Анны Карениной.
Фигуры Анны, Долли, Китти, Стивы Облонского, Вронского, всех
эпизодических и второстепенных персонажей запоминаются так же,
как фигуры Наташи и Николая Ростова. Может быть даже, в Анне
Карениной характеры разнообразнее. В частности, Вронский –
истинное и основополагающее добавление к миру толстов ских
героев; больше чем кто-либо из толстовских персонажей он непохож
на автора и никак уж не основан на субъективном видении. Он и
Анна – вероятно, высшее достижение Толстого в изображении
«других». Но Левин – гораздо менее удачная трансформация
Толстого, чем его двойная эманация в Войне и мире – Пьер и князь
Андрей. Левин – возвращение к субъективному, дневниковому
Нехлюдову и Оленину из ранних вещей, и в романе он диссонирует
так же, как Платон Каратаев в Войне и мире, хотя и в прямо
противоположном смысле. Другое отличие между романами в том,
что в Анне Карениной отсутствуют отдельные философские главы, но
по всему роману разлита более навязчивая и всюду подстерегающая
моральная философия. Она уже не столь иррациональна и
оптимистична, она ближе к пуританству и ощущается как чужеродная
для самой основы романа. Основа эта имеет идиллический привкус
Войны и мира. Но в философии романа есть зловещее предчувствие
приближения более трагического Бога, чем слепой и добрый Бог
жизни в Войне и мире. По мере приближения к концу трагическая
атмосфера сгущается. Любовь Анны и Вронского, преступивших
нравственные и общественные законы, заканчивается кровью и
ужасом, которым в предыдущем романе нет подобных. Даже
идиллическая любовь добрых и послушных естеству Левина и Китти
кончается на ноте растерянного недоумения. Роман умирает, как крик
