Потерянный рай. Стихотворения. Самсон-борец - Мильтон Джон (книги серия книги читать бесплатно полностью .txt) 📗
Затем, успокоившись и ободряя себя надменной, но ложной надеждой, адские духи понемногу расходятся в разные стороны: каждый идет, куда влекут его наклонности или печаль, туда, где всего больше надеется найти мир для бескопойных дум или рассеять чем-нибудь скуку до возвращения великого повелителя. Один, скользя по долине, другие, рея в воздушной выси, стараются переспорить друг друга в беге или полете, как бывало на Олимпийских играх или в состязаниях на Пифийских полях. Тут – укрощают огненных коней, там – перегоняют на быстрых колесницах, в третьем месте становятся в строй целые полки. Так, в туманных высях бывают видения, служащие надменным народам знамением кровопролитных войн. Кажется, будто в облаках выступают два враждебные полчища; с каждой стороны, сначала первые ряды воздушных воинов устремляются вперед, склонив копья, потом бесчисленные их легионы смешиваются, уничтожают друг друга, и весь небесный свод, от одного конца до другого, пылает заревом. Другие отрывают скалы, целые горы, и бешеным вихрем несутся по воздуху. Ад едва выдерживает безумную скачку. Так, когда Алкид [58], возвращаясь после победы из Эхалии, вдруг почувствовав действие яда, которым пропитали его одежду, от боли с корнями вырывал фессальские сосны и сбросил Лихаса с вершины Этны в Эвбейское море.
Иные же, более мирные духи, приютились в тихой долине и, под звуки многочисленных арф, пели ангельскими голосами о своих геройских подвигах и злополучном исходе, повергшем их в бездну. В заунывных песнях они жаловались на судьбу, допустившую, чтобы свободные духи были порабощены случаем или силой. Песни их были пристрастны, но так полны чудной гармонии (и может ли быть иначе, когда поют бессмертные духи), что Ад, стихая, с восторгом внимал дивным звукам.
Другие, в еще более сладкой беседе (как музыка пленяет чувства, так красноречие очаровывает душу), сидели в отдалении на склоне холма; они рассуждали о самых возвышенных предметах: о предвидении, всегда безошибочном, о воле – всегда свободной, судьбе – всегда непреложной; высокие думы их ищут разрешения непостижимых задач, теряясь в этом безысходном лабиринте. Потом они размышляют о добре и зле, о высшем блаженстве и конечной скорби, о страстях и бесчувствии, о славе и позоре, о всей этой суетной мудрости и философских заблуждениях. И, словно дивными чарами, заговаривают они на некоторое время свои страдания и тревоги; в сердцах их пробуждаются безумные надежды; или, словно тройным панцирем, вооружают их ожесточенные сердца упорным терпением.
Еще одни, составив большие отряды, отваживаются на смелое предприятие: отыскать, не найдется ли для них в этом ужасном мире более спокойного убежища. Они направляют свой полет в четыре различные стороны, вдоль берегов четырех адских рек, которые с шумом несут свои пагубные воды в огненное озеро, – вдоль реки смертельной ненависти, страшного Стикса; реки печали – глубокого, черного Ахерона; Коцита, в спокойных водах которого громко раздаются жалобные вопли, буйного Флегонта, с яростно клокочущими огненными волнами. Вдали от этих рек медленно катит, развертывая свой водяной лабиринт, безмолвная, спокойная Лета [59], река забвения. Кто выпьет ее воды, тот мгновенно забывает все: и свое прежнее состояние, и настоящее бытие, забывает все радости и печали, все наслаждения и страдания.
А далее, по ту сторону Леты, простирается ледяная страна, покрытая мраком, дикая; ее терзают вечные бури и вихри с градом, который, никогда не тая, громоздится в ужасные груды и кажется развалинами древнего здания; все кругом покрыто снегом и льдом; это ледяная бездна, столь же глубокая, как Сербонские болота [60] между Дамьетой и древней горой Кассием, где гибли некогда целые армии. Здесь холод так же жгуч, как огонь, и резкий воздух пронизывает ледяной дрожью и жжет в одно и то же время.
Туда, в определенное время, фурии с когтями гарпий [61] приносят всех осужденных; несчастные подвергаются жестоким мукам от быстрых переходов из одной ужасной крайности в другую. Со жгучего огненного ложа их бросают на груды льдин; живительная эфирная теплота в них застывает: долго лежат они так неподвижно, в неописуемых страданиях; когда же они совсем окостенеют от холода, их быстро ввергают опять в огонь. Взад и вперед переправляются они через Лету: это еще удваивает их мучения. Они изнемогают от тщетных усилий дотянуться до соблазнительной влаги: капля ее в один миг дала бы им сладкое забвение всех страданий. Они припадают к реке, вот они уж так близко к краю… но тут рука Судьбы останавливает их. Медуза [62], вооруженная всеми ужасами, порождением Горгон, сторожит ту волшебную реку; вода сама бежит от уст всякого живого существа, как некогда она бежала от уст Тантала [63].
Печальные Духи бродят так наудачу; растерянные, бледные и трепещущие от ужаса, с блуждающими глазами, они впервые постигают свою плачевную участь и не находят покоя. Много мрачных, пустынных долин проходят они, много печальных стран; через многие ледяные горы, чрез многие огненные вершины перешли они; через утесы, обрывы, озера, болота, топи, пропасти и сени смерти, через целый мир смерти, который Бог, в минуту проклятья, создал лишь для зла; мир, где все живое умирает, все мертвое живет, где извращенная природа производит одних чудовищ, громадных, невыразимо отвратительных, безобразных: они сильнее всех чудовищ, выдуманных в сказках, или созданных страхом – эти Горгоны, Гидры, эти ужасные Химеры [64].
Между тем, враг Бога и Человека, Сатана, воспламененный гордой мыслью, на быстрых крыльях направляет свой одинокий полет к вратам Ада. Порой он летит вправо, порой устремляется влево. То, спустившись вниз, он задевает крылом бездну, то вдруг взлетает до самого верха огненного свода. Так, издали, кажутся висящими в облаках корабли на море, когда ветер несет их от берегов Бенгалии или островов Терната и Тидора [65], откуда купцы привозят дорогие ароматы; они идут по водному торговому пути, через широкое Эфиопское море к Капу, и полярная звезда руководит ночью их плавание. Таким казался издали полет крылатого врага.
Но вот, в самой выси страшного свода показались, наконец, пределы Ада. Их охраняют трижды трехзатворные ворота: три затвора – медных, три – железных, три из адамантовых скал. Непроницаемы были эти врата; они, не сгорая, ограждены были пламенем. По обе стороны их сидело два грозных призрака. Один, от головы до пояса, казался женщиной очаровательной красоты; но остальное ее тело было отвратительно; оно извивалось в многочисленных чешуйчатых кольцах, широких, громадных, подобно змее с ее смертоносным жалом. На поясе ее держится свора всех адских псов, с широко разинутыми пастями Цербера [66]; они без умолку громко лают и производят оглушительный крик. Но если что-нибудь прервет их лай или испугает их, они вползают в утробу чудовища, и, невидимые, продолжают там выть и лаять. Не столь ненавистна была терзавшая мореходцев Сцилла [67], погруженная в море, что разделяет Калабрию от диких берегов Тринакрии [68]. Не так безобразна свита ведьмы, когда на таинственный зов, чуя запах младенческой крови, она ночью несется по воздуху на пляски к лапландским ведьмам, от чьих заклинаний гаснет на небе утомленная луна.
Другое существо, если можно назвать так нечто, не имевшее никакого образа, нечто невещественное, без форм, без членов или суставов, походило, скорее, на призрак, черный как Ночь, злобный как десять Фурий [69], ужасный как Ад; он потрясал страшным копьем. То, что казалось его головой, было увенчано как бы подобием царской короны.
