Повесть о доме Тайра - Монах Юкинага (бесплатные онлайн книги читаем полные txt) 📗

— А как же тогда поступить с Сюнканом и Ясуёри?..

— Их тоже верните обратно! Великий грех оставить на том острове хотя бы одного человека! — сказал князь Сигэмори, но Правитель-инок не согласился.

— Ясуёри можно простить, а Сюнкана я сам некогда вывел в люди, столько для него сделал! И вот благодарность — не где-нибудь, а у себя в Оленьей долине устроил настоящую крепость, собирал заговорщиков! Нет, о Сюнкане и слышать не желаю!

Возвратившись в свою усадьбу, князь Сигэмори сказал дяде:

— Успокойтесь, считайте, что Нарицунэ уже прощен! Услышав эти слова, князь Норимори так возрадовался, что, сложив руки, готов был чуть ли не молиться на Сигэмори.

— Когда Нарицунэ уезжал в дальнюю ссылку, — сказал он, — мне все казалось, что в душе он меня упрекает — отчего я не добился, чтобы его оставили у меня, не вымолил для него прощение. Несчастный! Бывало, посмотрит на меня, а сам чуть не плачет... Как вспомню, так сердце замирает от жалости!

И ответил ему князь Сигэмори:

— Поистине я понимаю вас!.. Ведь дети нам дороже всего на свете! Не тревожьтесь, я еще и еще раз напомню отцу о Нарицунэ! — И с этими словами он удалился во внутренние покои.

Так решено было возвратить двух ссыльных с острова Демонов. Правитель-инок велел снарядить посольство и выдать грамоту о помиловании. Посланник уже готов был отправиться в дальний путь. Князь Норимори на радостях вместе с ним послал и своего человека. «Не медлить, торопиться и днем и ночью!» — гласил приказ. Но морские пути не подвластны человеческой воле; прошло немало времени в борьбе с волнами и ветром. В конце седьмой луны покинул столицу посланец, но лишь на двадцатый день девятой луны добрался наконец до острова Демонов.

2. Отчаяние

Посланником назначили Мотоясу Тандзаэмона. Сойдя с корабля на сушу, он возгласил: «Где тут ссыльные из столицы — царедворец Нарицунэ и монах Ясуёри?» Так вопрошал он громким голосом несколько раз. Но Ясуёри и Нарицунэ, как обычно, ушли молиться в свой храм Кумано, и не было их на месте. Оставался один лишь Сюнкан. Услышав голос посла, пришел он в смятение. Я неотступно думаю о столице, наверное, поэтому мне просто чудится чей-то голос... Уж не демон ли Хадзюн [261] смущает мне душу? Нет, не может быть, чтобы то была правда!..» — так безотчетно твердил он, а сам тем временем в великом смятении, падая, спотыкаясь, бегом подбежал к послу и назвал свое имя: «Я и есть тот самый Сюнкан, сосланный из столицы!» Тогда посол достал из сумки, висевшей у пажа вокруг шеи, грамоту Правителя-инока и подал Сюнкану. Тот развернул, взглянул; там стояло:

«Тяжкую вину, за которую вы наказаны ссылкой, отныне мы вам прощаем. По случаю молебствий во здравие императрицы и дабы благополучно разрешилась она от бремени, объявлено внеочередное помилование. А посему сосланных на остров Демонов Нарицунэ и Ясуёри надлежит возвратить в столицу». Вот и все, что написано было в грамоте, имени же Сюнкана упомянуто не было «Может быть, на обороте?..» Со всех сторон осмотрел бумагу, но своего имени не нашел. Снова и снова читал грамоту с первых строк до последних, потом еще раз от конца к началу, но все напрасно: упомянуты были двое, о третьем же не говорилось ни слова...

Меж тем вернулись Нарицунэ и Ясуёри. Взял грамоту Нарицунэ, прочитал, за ним прочел Ясуёри, но все напрасно — упомянуты были двое, о третьем же не говорилось ни слова. Только в страшных снах такое может присниться... И Сюнкан невольно думал: «Уж не сплю ли я? Быть может, мне это снится?..» Увы, то была явь, а не сон! Но слишком невероятной казалась такая явь, и снова чудилось: «Нет, это сон!..» Мало того, обоим его товарищам привезли из столицы много писем, Сюнкану же не прислали ни единой весточки, никто не справлялся, как и что с ним... «Стало быть, никого из моих родных и близких уже не осталось в столице!» — думал он, и при мысли об этом нестерпимой болью сжимало сердце.

«Но ведь мы, все трое, наказаны за одну и ту же провинность, все трое сосланы в одно время и в одно место. Отчего же двоих прощают, а третьего — нет? Может быть, Тайра просто забыли обо мне или, может быть, писец ошибся при переписке? Как же так?» — горевал он и плакал, припадая к земле, взывая к Небу, но, увы, напрасно.

— Горькая участь сия постигла меня по вине отца вашего, покойного дайнагона Наритики, — говорил Сюнкан, то хватаясь за рукав Нарицунэ, то ломая в отчаянии руки. — Стало быть, вы не можете отнестись ко мне безразлично, словно к постороннему человеку. Если уж нет мне прощения и нельзя вам взять меня с собою в столицу, то позвольте хотя бы вместе с вами сесть в эту лодку, доставьте меня хотя бы до острова Кюсю! Пока вы оба жили здесь, само собой получалось, что и до меня долетали хоть какие-то вести из родимого края, словно ласточки по весне, словно дикие гуси осенней порой... А теперь как же я их услышу?

— Поистине мне понятно, каково у вас на душе... — отвечал Нарицунэ. — Вся радость нашего возвращения отравлена вашим горем. Будь моя воля, я взял бы вас в лодку, но посол ни за что не дает своего согласия. Вдобавок, если пройдет слух, что мы покинули остров все трое, это может, напротив, повредить вам в дальнейшем. Лучше сначала я возвращусь в столицу, посоветуюсь там с людьми, разузнаю, в каком настроении Правитель-инок, и пришлю за вами посольство. А до тех пор крепитесь, наберитесь терпения и живите, как жили мы здесь до сих пор. Что ни говори, жизнь дороже всего на свете! Пусть на сей раз помилование вас не коснулось, но в конце концов вы обязательно дождетесь прощения, не сомневайтесь! — так утешал он Сюнкана, но тот в отчаянии ломал руки и, не стыдясь свидетелей, плакал.

«Готовьте судно!» — раздался приказ, и началась предотъездная суматоха. Сюнкан то входил в лодку, то снова выходил из нее на берег. По всему видно было, что он жаждет уехать вместе со всеми. Но, увы, чем можно было помочь? Нарицунэ подарил ему на память свое покрывало, Ясуёри оставил несколько свитков священной Лотосовой сутры.

Вот наконец отвязали веревки, столкнули ладью на воду, но Сюнкан все не отпускал свисавший с кормы канат, вцепившись в него руками. Уже вода доходила ему до пояса, потом до шеи, а он все тащился за судном. Когда же вода стала покрывать его с головой и ноги уже не касались дна, он обеими руками уцепился за лодку.

— Вот как поступаете со мною вы оба! Стало быть, все-таки бросаете меня здесь! Не думал я, что вы оба столь бессердечны! Значит, многолетняя дружба ваша на поверку — всего лишь притворство! Возьмите же меня, несмотря на запрет, возьмите, молю вас! Отвезите хотя бы на Кюсю! — так просил он, не умолкая, но посланник сказал: «Никак невозможно!» — оторвал его руки от борта лодки и приказал отчалить.

Сюнкан вышел на сушу, ибо ничего другого не оставалось, упал на землю у самой кромки воды, там, где волны разбивались о берег, и в отчаянии стал колотить оземь ногами, как малый ребенок, в исступлении зовущий мать или няньку. Он вопил, надрывая голос: «Эй, возьмите же меня с собой, слышите! Заберите и меня, говорю вам!» Но лодка уплывала все дальше, и, как поется в песнях, позади шумели лишь белопенные волны...

Лодка была еще близко, но слезы туманили взор, мешая видеть. Сюнкан бегом взбежал на пригорок и оттуда махал руками, обратившись к открытому морю. Поистине сама Саё-химэ из Мацуры [262], махавшая шелковым шарфом вслед ладье, отплывавшей в Миману [263], сокрушалась не больше, чем горевал Сюнкан в эти минуты...

Вскоре лодка скрылась из виду, сумерки окутали землю, а Сюнкан, не возвращаясь под жалкий кров свой, всю ночь так и пролежал на морском берегу, не чувствуя даже, что волны лижут ему босые ноги и ночная роса насквозь пропитала одежду... И если в тот час он не бросился в море, не утопился, то лишь потому, что в душе все-таки уповал на доброту Нарицунэ и верил: а вдруг тот и в самом деле поможет ему вернуться — увы, несбыточна надежда! Вот когда в полной мере познал он горе близнецов Сори и Сокури, покинутых мачехой на скалистой вершине, на острове, затерянном в море, а случилось то в Индии, в древние времена [264].