Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Другой вариант названия песни «Марафон» звучит так: «Марафон. Бег на десять тысяч метров» [814] [815]. А в «Песне про конькобежца» читаем: «Я на десять тыщ рванул, как на пятьсот, — / и спекся» (такое же расстояние предстоит преодолеть лирическому герою в черновиках «Затяжного прыжка», где он упоминает «свой затяжной десятикилометровый прыжок» (АР-12-83); и здесь же герой говорит: «Но рванул я кольцо на одном вдохновенье». - а предыдущем случае он «увлекся <.. > рванул, как на пятьсот»). И если в этой песне герой не выдержал бешеного темпа гонки: «Подвела меня — ведь я предупреждал! — / дыхалка: / Пробежал всего два круга — и упал… / А жалко!», — то в «Марафоне» у него уже гораздо больше сил, и, хотя «гвинеец Сэм Брук обошел» его «на круг», он надеется, что уже не выдохнется, хотя в целом ряде произведений говорит о том, что не выдержит взятого им темпа жизни: «Я ж на длинной на дистанции помру — / Не охну…» («Песня про конькобежца», 1966), «Все равно я сегодня возьму да помру / На Центральной спортивной арене» («Не заманишь меня на эстрадный концерт…», 1970), «Я больше не выдержу, я разобьюсь!» («Песня самолета-истребителя», 1968; черновик/2; 384/).
В связи с «Марафоном» уместно вспомнить также позднюю редакцию песни «Скажи еще спасибо, что живой» (1971): «Да ладно, что на финише — другой!» /2; 460/, - и «Четверку первачей» (1974), где вновь представлена ситуация погони: враги лирического героя персонифицированы в образе первого, второго и четвертого первачей, и о последнем сказано: «Сколько все-таки систем / В беге нынешнем! / Он вдруг взял да сбавил темп / Перед финишем59*, / Майку сбросил — вот те на! — / Не противно ли? / Поведенье бегуна — / Неспортивное». Причем он обошел третьего первача (alter ego автора): «Не нарочно, не заводит — ох и зол! — / Вот обходит, вон обходит, — обошел» /4; 428/, - как уже было в «Марафоне»: «А гвинеец Сэм Брук / Обошел меня на круг. <.. > Вот друг-гвинеец так и прет». Поэтому в стихотворении «Мы без этих машин — словно птицы без крыл…» (1973) герои скажут: «Нам обгоны. конечно, обидны», — а в «Горизонте» лирический герой был уверен: «Ни обогнать, ни сбить себя не дам!» /3; 361/, - что, в свою очередь, повторяет его собственные слова из «Прыгуна в высоту»: «И меня не спихнуть с высоты!».
Теперь обратимся к образу авторского двойника в «Четверке первачей»: «Номер третий — убелен и умудрен, / Он всегда — второй надежный эшелон. / Вероятно, кто-то в первом заболел, / Ну а может, его тренер пожалел. / И назойливо в ушах звенит струна: / У тебя последний шанс, эх, старина! / Он в азарте — как мальчишка, как шпана, — / Нужен спурт, иначе крышка и хана!».
Некоторые мотивы из этого фрагмента восходят к «Песне про конькобежца». Если в «Четверке первачей» «кто-то в первом заболел», то здесь «наш Бескудников Олег / зазнался: / “Я, — грит, — болен, бюллетеню, нету сил”, - / и сгинул». И тренер назначил лирического героя вместо него: «Вот наш тренер мне тогда и предложил: / беги, мол!», — но герой не был готов к этом тому. А в «Четверке первачей» хотя у него уже больше сил, но он все время просидел в запасе, и «его тренер пожалел», зная, что это его последний шанс: «Нужен спурт, иначе крышка и хана!». Это подчеркивает и образ «убелен и умудрен», который встретится в песне «Про глупцов» (1977), где лирический герой выступит в образе мудреца (см. вышеприведенный анализ «Путешествия в прошлое»), а советская власть, соответственно, — в образе трех глупцов: «Он залез в свою бочку с торца, / Жутко умный, седой и лохматый… / И ушли три великих глупца — / Глупый, глупенький и глуповатый» (для сравнения — в «Четверке первачей» она также представлена в трех образах) [816]. В обоих случаях встречается мотив старости лирического героя, как и в ряде других произведений: «Состарюсь, выну — денег наскребу!» («Летела жизнь»), «Когда состарюсь — издам книжонку» («Зарисовка о Париже»), «Неужто старею? / Пойду к палачу» («Песня о Судьбе»), «Стареем, брат, ты говоришь. <.. > И отправляют нас, седых…» («Рейс “Москва — Париж”»), «Стал от ужаса седым звонарь» («Набат»), «Я опоздать боялся и от страха поседел» («Песня Белого кролика»), «.. и седина / Испачкали виски не так обильно» («О поэтах и кликушах»), «Как вдруг прибежали седые волхвы» («Песня о вещем Олеге»), «От каких таких причин белые вихры?» («Ах, откуда у меня грубые замашки?!»), «И ветер злой со щек мне сдул румянец / И обесцветил волосы мои» («Пожары»; набросок /5; 519/), «И сейчас мне — восемьдесят лет» («Я теперь на девок крепкий…»).
Помимо того, убеленному третьему первачу — «ползти на запасные пути», а в стихотворении «Рейс “Москва — Париж”» поэт сетует: «И отправляют нас, седых, / На отдых, то есть бьют под дых!». Поэтому в песне «Мы взлетали, как утки…» (1975) он надеялся: «Если будет полет этот прожит, / Нас обоих не спишут в запас!» (здесь — полет, а в предыдущем стихотворении — Рейс).
К теме «последнего шанса» из «Четверки первачей» относятся также эпиграф к стихотворению «Представьте, черный цвет невидим глазу…» (1972): «Но где же он, мой “голубой период”? / Мой “голубой период” не придет!», — и стихотворение «Я не успел» (1973): «.Другие знали, ведали и прочее… / Но все они на взлете в нужный год / Отплавали, отпели, отпророчили. / Я не успел — я прозевал свой взлет».
Здесь поэт говорит о том, что он упустил тот самый «последний шанс», когда нужен был «спурт», то есть резкий рывок; что он этим шансом не воспользовался и поэтому теперь не сможет достичь всех тех высот, которые были ему предназначены. Поэтому и для третьего первача после того, как его обошел четвертый, всё кончается запасом: «Ну а третьему — ползти / На запасные пути…». Этот же мотив встречался в «Песне про конькобежца на короткие дистанции» (1966) и в «Песне про правого инсайда» (1968): «И наш тренер — экс- и вице-чемпион / ОРУДа — / Не пускать меня велел на стадион — / Иуда!», «…Я хочу, чтоб он встретился мне на дороге! / Не могу… Меня тренер поставил в запас, / А ему сходят с рук перебитые ноги», — и повторится в другом контексте в «Приговоренных к жизни» (1973): «И за запасный выход из войны / Они такую заломили цену: / Мы к долгой жизни приговорены, / Которая похожа на измену» /4; 304/. В этом случае «запасный выход» тоже приравнивается к бездействию, к неучастию в борьбе, как в «Песне про правого инсайда» и «Четверке первачей». Поэтому герои сетуют: «Мы на задворках подлинной войны / Лежим, как в запечатанном конверте» /4; 304/.
Другая деталь связана с черновиками «Горизонта»: «Вот мой последний шанс, все сотни и рубли» (АР-3-114). Но то же самое автор говорит и в «Четверке первачей» при обращении к третьему первачу (своему alter ego): «У тебя последний шанс, эх, старина!». Поэтому в «Горизонте» друзья просили лирического героя: «Миг не проворонь ты!». Но он его всё же «проворонил»: «И свою весну — первую одну — / Знать, прозевала я» («Поздно говорить и смешно…», 1972), «Я не успел — я прозевал свой взлет» («Я не успел», 1973), «Ты промедлил, светло-серый!» («Песня о двух красивых автомобилях», 1968). Кстати, между двумя последними произведениями наблюдается еще одно сходство: «Не успеешь! Так и есть!.. / Ты прошляпил, светло-серый!» /2; 440/ = «Я не успел, я прозевал свой взлет» /4; 75/ (об этом же говорится в стихотворении «Ядовит и зол, ну, словно кобра, я…», 1971: «У меня похмелье от сознания, / Будто я так много пропустил»!. А основная редакция «Песни о двух красивых автомобилях»: «Опоздаешь! Так и есть — / Ты промедлил, светло-серый!», — отзовется в «Песне Белого Кролика»: «Да, я опоздать боялся и от страха поседел».
В свете сказанного закономерно, что и лирический герой в «Горизонте», и третий первач наделяются одинаковыми чертами: «Азарт меня пьянит» = «Он — в азарте, как мальчишка, как шпана» (в начале этой главы мы уже говорили о том, что Высоцкий называл себя шпаной. По воспоминаниям Н. Тамразова: «Он мне когда-то сказал: “Тамразочка, мы шпана: ты, я, Васька Шукшин. Все мы — шпана…”» [817] [818] [819]).
