Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Да и сам Высоцкий с горечью признавался болгарскому поэту Любомиру Лев-чеву: «В России никто не признает во мне даже графомана. То, что я артист, — да. Композитор — возможно. Певец — да. Но поэт? — Гордое молчание»65. Об этом же вспоминает Вадим Туманов: «Я помню, однажды мы ночью как раз затронули разговор о поэзии. И я коснулся, наверное, самого больного для Володи: “А что думают поэты?”. Он так улыбнулся, улыбка была болезненной, и говорит: “Знаешь, Вадим, меня они все считают чистильщиком”»66.
Однако на своих концертах он всегда говорил о Евтушенко (равно как и о Вознесенском) только добрые слова и даже защищал его перед своими друзьями, иллюстрацией чему могут послужить воспоминания того же Туманова о поездке с Высоцким в Иркутск летом 1976 года: «Володя теребил проводницу: обязательно предупредить, когда будет станция Зима. В купе снова взял в руки гитару, запел вполголоса.
Он хотел видеть станцию, где вырос Евгений Александрович Евтушенко. Его расположением Володя очень дорожил. Не скажу, что они часто встречались (во всяком случае, с момента нашего с Высоцким знакомства), но каждый раз, когда в каких-то московских кругах всплывало имя знаменитого поэта, и кто-то позволял себе осуждать его — в среде московских снобов это было модно — Володя решительно восставал против попыток бросить на поэта тень.
Однажды, еще не будучи знакомым с Евтушенко, я попал в Москве на его выступление. Вместе с ним со сцены читал свои стихи кубинский поэт, который произвел на меня отталкивающее впечатление. Мне всегда был неприятен Фидель Кастро и все вокруг него. Я вообще не люблю певцов революций. И когда Евтушенко, приветствуя гостя, обнял его, меня покоробило. Ну не должен был Евтушенко, тонко чувствующий людей, так искренне обнимать революционера.
Своей досадой я поделился с Володей.
— Понимаешь, Вадим, когда советские войска в августе шестьдесят восьмого вторглись в Чехословакию, не кто-то другой, а Евтушенко написал “Танки идут по Праге…”. Когда государство навалилось на Солженицына, снова он послал Брежневу телеграмму протеста. Никто из тех, кто держит фигу в кармане, не смеет осуждать Евтушенко.
И добавил, подумав, как бы ставя точку: “Женька — это Пушкин сегодня!”» [3171] [3172] [3173] [3174].
Еще одно похожее высказывание приводит Михаил Шемякин (28.10.1997): «Вспоминаю свой разговор в Париже с Володей Высоцким. С каким трепетом и восхищением произнес он слово “Мастер”, говоря о поэзии Евтушенко)/8.
По словам Э. Володарского: «Он любил восхищаться друзьями, хвалить их, часто преувеличивая их достоинства»/9.
Эту черту его характера отметил и Давид Карапетян, говоря о Вознесенском с Евтушенко: «Меня всегда огорчала Володина завышенная оценка этих двух “властителей дум”, его странная терпимость к их бескрылой и услужливой музе. Ведь как же нужно не уважать себя, чтобы опубликовать “Ленин в Лонжюмо” и “Братскую ГЭС”. А вот Андрей Тарковский говорил мне о них с откровенной брезгливостью: “Ради популярности эти двое готовы на всё. Если они ее вдруг лишатся, то побегут по Москве нагишом, лишь бы снова оказаться в центре внимания”»7°.
Однако Высоцкий был гораздо более терпимым и за талант готов был простить многое. А в 1972 году, когда его попросили посодействовать в организации выступления Евтушенко в Ленинградском институте ядерной физики, даже бросил, по слухам, такую фразу: «Я попробую. Да, мы с Женей делим славу на Руси..» [3175] [3176].
Сам же Евтушенко рассказал, что однажды Высоцкий обратился к нему с творческим предложением: «Он предлагал мне написать сценарий про Вадима Туманова, чтобы в Америке это поставить и чтобы он сыграл. Он часто к этой идее возвращался, говорил мне: “Ты хорошо знаешь Вадима, ты его чувствуешь”.
Действительно, Вадим был моим гидом по Колыме. Он нежно любил Высоцкого, обожал его просто. Он носил с собой маленький магнитофон и всё время заводил песни Высоцкого.
Володя правильно чувствовал, что он мог бы сыграть молодого Туманова — парня, морячка, боксера, которого посадили за то, что он любил стихи Есенина, а Маяковского не любил»72.
Разумеется, сценарий этот так и не был написан, зато в соавторстве с Леонидом Мончинским Высоцкий написал первоначальный вариант романа «Черная свеча», где Туманов был выведен под фамилией «Упоров».
Вместе с тем, по свидетельству Туманова, один из рассказов Евтушенко послужил основой песни «В младенчестве нас матери пугали…» (1977): «Где-то в этих местах, на берегу Берелеха, бульдозеры, вскрывая на полигонах торфа, стали подавать с песком на гидроэлеватор извлеченные из мерзлоты кости. Человеческие кости. Возможно, бульдозерный нож задел лагерное захоронение, ничем не обозначенное, ни на каких картах не указанное. Когда-то Евтушенко, побывавший здесь со мною, рассказал эту историю Высоцкому. “Про всё писать — не выдержит бумага…”, - вздохнул Володя. Мы еще не раз об этом говорили, а потом прочли в его стихах…» [3177] [3178].
Иначе эту историю излагает фотохудожник Дмитрий Чижков: «Володя, приезжая к Вадиму на Ленинградское шоссе, где тот жил, не возражал, чтобы во время их бесконечных ночных разговоров магнитофон был беспрерывно включен на запись. И вот одна из пленок сохранила звуковое свидетельство удивительного эпизода.
Вадим рассказывал Володе, как однажды они промывали породу на участке, по которому когда-то уже прошла промышленная драга. И вдруг из-под струи гидромонитора полетели во все стороны человеческие кости. Дело понятное: видно, когда-то здесь без лишнего шума и хлопот, чтобы в мерзлоту не вгрызаться, схоронили заключенных. И вот теперь, чтобы намыть золото, приходилось перемывать прах этих несчастных.
Володя внезапно прерывает Вадима и говорит негромко, как бы самому себе: “Значит, наши кости перемыла дра^^…”. “Ну да!” — подтверждает Вадим, еще не осознавший, что Володя — уже далеко, не здесь. <.. > А наутро Володя пропел песню, посвященную Вадиму»74.
Туманову же была посвящена и другая лагерная песня 1977 года — «Побег на рывок».
Что же касается Евтушенко, то он часто дарил Высоцкому сборники своих стихов с теплыми автографами, которые, правда, относились к его личности, а также к актерскому и бардовскому таланту, но не к поэтическому дарованию.
«Братская ГЭС: Стихи и поэма» (1967): «Дорогому Володе Высоцкому с любовью и даже с обожанием и к нему и к его таланту».
«Под кожей статуи Свободы: Поэма // Неман. Минск. 1970. № 8. С. 3 — 37»: «Володе — с нежностью и благодарностью за его существование. Женя Евтушенко».
«Идут белые снеги…» (1969): «Марине и Володе, чтобы даже разлучаясь, они не разлучались никогда. Ваша любовь благословенна Богом. Ради него не расставайтесь. Я буду мыть Ваши тарелки на Вашей серебряной свадьбе. Женя Евтушенко. 9.П.71 г.».
«Избранные произведения: В 2 т.» (1975) — [На т. 1]: «Дорогим нежно любимым Марине Влади и Володе Высоцкому на счастье, с дружбой. Евг. Евтушенко».
«Отцовский слух» (1975): «Дорогому Володе Высоцкому с любовью к его таланту. Евг. Евтушенко» [3179].
Вообще отношения у них были достаточно сложными: от взаимного обожания до взаимного же отталкивания. Вот пример, иллюстрирующий первый тип взаимоотношений, — из воспоминаний самого Евтушенко: «За два дня до предпремьерного показа “Гамлета” “для папы и мамы”, что актерам бывает не менее важно, чем премьера, Володя вдруг исчез, и никто не знал, где он. До спектакля оставалось полчаса. Зал уже буквально разламывался, а члены худсовета собрались в кабинете Ю.П. Любимова и смотрели на телефон. Наконец, Любимов не выдержал и встал из-за стола.
