Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
В том же году эпитет «странный» он применит к себе в песне «Про второе “я”»: «И вкусы, и запросы мои странны»; и еще позднее — в «Гербарии»: «А бабочки хихикают / На странный экспонат». И то же самое лирический герой говорит про своих друзей: «У меня друзья очень странные, / С точки зрения остальных» (1971), «Я к нему, чудаку-. / Почему, мол, отстал?» («Побег на рывок», 1977).
А о том, что сам лирический герой — чудак и чудной, говорится во многих произведениях: «Чудил, грозил и умолял, / Юлил и унижался» («Ошибка вышла», 1976; АР-11-40), «Я, как раненый зверь, напоследок чудил» («Путешествие в прошлое», 1967), «Вот кто-то крикнул, черт чудной: / “А ну, пусти!”. <…> Чудака оттащили в кювет» («Чужая колея», 1972; АР-2-146), «Жил-был один чудак, — / Он как-то раз, весной, / Сказал чуть-чуть не так — / И стал невыездной» (1973), «Неужели, чудак, ты собрался туда? / Что с тобой, дорогой, — расскажи!» («Расскажи, дорогой», 1976), «Жаль, что редко мы встречаем одиночек, / Славных малых, озорных чудаков)» («Мореплаватель-одиночка», 1976), «Никто никогда не видал это чудо природы» («Расстрел горного эха», 1974; АР-12-158). Процитируем еще «Балладу о любви» (1975), в которой автор говорит о себе и таких, как он: «И чудаки — еще такие есть — / Вдыхают полной грудью эту смесь». И даже в шутливой «Нинке-наводчице» он выводит себя в образе чудака, который предпочел друзьям встречу со своей возлюбленной, чем и вызвал у них удивление: «Постой, чудак) У нас компания» [2844] [2845] [2846] [2847].
В 1972 году пишется стихотворение «Шут был вор — он воровал минуты…», посвященное безвременно ушедшему клоуну Леониду Енгибарову, который тоже назван чудаком («Или это шутка чудака?»). И его с полным основанием можно рассматривать как образец формально-повествовательной лирики: говоря вроде бы о своем умершем друге, автор фактически говорит о самом себе и о своей судьбе.
Уже в самой первой строке главный герой охарактеризован как вор, а это — одна из самых распространенных масок лирического героя Высоцкого, причем это касается не только ранних произведений («Я б для тебя украл весь небосвод / И две звезды кремлевские в придачу» /1; 120/, «Для тебя готов я днем и ночью воровать» /1; 34/), но и более поздних: «И вор, укравший самый крупный куш» (АР-12-31), «Украду, если кража тебе по душе!» («.Лирическая»), «Что мне осталось? Разве красть химеру / С туманного собора Нотр-Дам» («Я не успел»), «И ударит душа на ворованных клячах в галоп. <.. > Ну а я уж для них наворую бессемейных яблок» («Райские яблоки»).
Итак, главный герой посвящения Енгибарову «воровал минуты, грустные минуты у людей», что имеет самое прямое отношение к Высоцкому, который в октябре 1974 года сказал следующее: «…если мне удается в фирме “Мелодия” издать пластинку с “Утренней гимнастикой”, - это хорошо! Я знаю — придет уставший человек с работы, поставит мою пластинку, и ему станет чуточку легче жить…»2б4
Строки «Грим, парик, другие атрибуты / Этот шут дарил другим шутам» напоминают еще одно высказывание Высоцкого, которое он повторял на многих концертах: «Представьте себе, что сегодня Владимир Высоцкий, скажем, которого вы знаете, со своим лицом, без грима, будет играть в спектакле “Жизнь Галилея” Брехта роль Галилея от сорока шести до семидесяти лет. Я ничего там не делаю, не клею себе седые бороду или парик, или, там, усы, не делаю глубоких морщин»265; «Причем я повторяю: мы играем без гримов. Никто не клеит ни бород, ни седых париков, ничего»2бб.
И следующие строки — «Появлялся клоун между нами / В шутовском, дурацком колпаке» — также являются автобиографическими, поскольку сам поэт часто надевал маску шута. Достаточно вспомнить любимый им образ Ивана-дурака, а также следующие цитаты: «Я ухмыляюсь красным ртом, / Как на манеже шут» («История болезни»), «Повторю, даже в образе злого шута» («Мне судьба — до последней черты, до креста…»), «Я похож не на ратника злого, / А скорее — на злого шута» («Я скачу позади на полслова…»), «А тайный взгляд, когда он зол и горек, / Умел скрывать, воспитанный шутом» («Мой Гамлет»). И если в последнем случае лирический герой «улыбаться мог одним лишь ртом», то таким же мрачным выведен героя посвящения Енгибарову (написанного в том же году): «Клоун, правда, что-то мрачноватый, / Невеселый клоун, несмешной» [2848]. Сравним еще в черновиках «Конца охоты на волков»: «Я рос со щенков, я был тих и угрюм» (АР-3-37); в стихотворении «Ах, откуда у меня грубые замашки?!»: «Дак откуда у меня хмурое надбровье?»; и в «Гербарии»: «В мозгу моем нахмуренном / Страх льется по морщинам». Объясняется это тем, что «день недобрый сер и хмур» («Баллада о маленьком человеке» /4; 360/).
А между стихотворением «Енгибарову — от зрителей» и «Моим Гамлетом» можно обнаружить еще некоторые сходства: «Шут сгибался в световом кольце. / Горше становились пантомимы» (АР-9-158) = «А тайный взгляд, когда он зол и горек, / Умел скрывать, воспитанный шутом»: «Умер шут — он воровал минуты, / Грустные минуты у людей» = «Шут мертв теперь — аминь, бедняга Йорик!»; «Беды стали слишком ощутимы» (АР-9-158) = «Но вечно, вечно плещет море бед»; «Злое наше вынес добрый гений» = «А гениальный всплеск похож на бред».
Про клоуна сказано также: «Ну а он, внезапно в воду канув…», — как нередко поступал и лирический герой Высоцкого: «И ослабшими перстами / Спрятал все концы с хвостами / В воду загодя» /5; 454/, «С головою бы в омут и сразу б / В воду спрятать концы — и молчок!» (С5Т-3-398), «Упрямо я стремлюсь ко дну» /5; 145/.
Если клоун «рвал в сердцах натянутые струны» (АР-12-32), то и «чистый» лирический герой ведет себя точно так же: «Струны рву каждый раз, как начну. <…> Разобью гитару, / Струны оборву» («И не пишется, и не поется…», 1975), «Я струны рву, освобождаясь от дурмана» («Было так: я любил и страдал…», 1968), «И я нарочно разорвал струну» («Случай», 1971).
Если клоун, помогая другим людям избавиться от печалей, «себе защиты на припас», то и лирический герой Высоцкого в «Балладе о короткой шее» (1973) окажется «глуп и беззащитен, как овечка» /4; 354/. Здесь же ему «на шею ляжет пятерня», после чего «любая подлая ехидна сосчитает позвонки на ней», а в посвящении Енгибарову у героя будет «сломана спина». Правда, причина этого — несколько иная:
Слишком много он взвалил на плечи
Нашего — и сломана спина.
С таким же тяжелым грузом на плечах выступал лирический герой в песне «Запомню, оставлю в душе этот вечер» (1970): «Не надо про тяжесть мою на плечах!» /2; 523/. И вообще этот мотив будет встречаться во многих произведениях, в том числе на спортивную тематику (образ штангиста).
А мотив сломанной спины через год перейдет в песню «Штормит весь вечер, и пока…»: «В душе — предчувствие, как бред, / Что надломлю себе хребет / И тоже голову сломаю». Точно так же «голову сломал» лирический герой в «Натянутом канате» (1972): «Но в опилки, но в опилки / Он пролил досаду и кровь!». Здесь, как и в стихотворении «Шут был вор…», автор говорит о себе в третьем лице.
Кстати, между этими произведениями наблюдаются и другие сходства:
1) «Барабана дробь — и тишина» = «И под барабанную дробь»;
2) «Он ногою топал на трибуны» (АР-12-32), поскольку, как сказано в «Натянутом канате»: «Крики браво его оглушали».
3) «Но ошибся он, исход был жуток» (АР-12-39) = «Но прост приговор и суров». И в обоих случаях герой погибает.
