Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Лирический герой говорит: «Кто с холерой не в ладах — / Тот и чахнет на глазах», — в чем он и сам убедится в «Песне о Судьбе»: «Морока мне с нею — / Я оком грустнею, / Я ликом тускнею / И чревом урчу, / Нутром коченею, / А горлом немею».
Однако если с холерой (судьбой) обойтись, как с женщиной («Но жена всегда в бегах, / Как холера в сапогах»), то ситуация сразу изменится: «Клянусь, я б просто стал ей кавалером <.. > А кто с холерою в ладах — / Не испытывает страх» = «В обни-мочку с нею, / Люблю и лелею» (АР-17-130).
Одновременно с наброском «Не будь такой послушный и воспитанный я…» была написана «полноценная» песня о холере, в черновиках которой лирический герой говорит: «Нам наплевать на этот карантин, / Мы в карантине просидим и годы! <…> И я холеру даже пожалел, / Ведь ей, бедняге, некуда деваться!» /2; 543 — 544/, -так же как и в «Песне о Судьбе»: «Я зарекался столько раз, что на Судьбу я плюну. / Но жаль ее, голодную, — ласкается, дрожит. / Я стал тогда из жалости подкармливать Фортуну…» /5; 104/. Эта жалость выражается в следующих характеристиках: «Одной несчастной, бедненькой холере» = «За мною пес — Судьба моя, беспомощна, больна». Поэтому обе героини наделяются одинаковым эпитетом: «Ее я встретил бледную, как смерть» /2; 277/ = «.. Что и Судьба попятится, испуганна, бледна» /5; 105/.
В качестве предшественницы «Песни о Судьбе» можно рассматривать еще одну песню 1970 года. И это, как ни странно, «Прыгун в высоту», у которого имеется вариант названия: «О прыжках и гримасах судьбы»31, — напоминающий черновик «Песни о Судьбе»: «Куражилась, меняла лики, обернулась роком / И, сзади прыгнув на меня, схватила за кадык» (АР-17-130).
Интересно, что в черновиках этой песни и стихотворения «В забавах ратных целый век…» (1975) лирический герой предстает в образе супермена, которому не страшен ни бог, ни черт: «Бывают дни я голову в такое пекло всуну, / Что и Судьба попятится: изыди, сатана!» /5; 427/ = «И был ему сам черт не брат, / Судьба к нему жестока» /5; 315/. А в основной редакции «Песни о Судьбе» встречается строка: «Что и Судьба попятится, испуганна, бледна». - явно напоминающая черновик того же стихотворения: «И он не раз судьбу смущал» /5; 315/.
Что же касается песни «Грусть моя, тоска моя», в которой тоска, ставшая судьбой лирического героя, представлена в образе женщины, то в целом ее сюжет напоминает песню «Я был слесарь шестого разряда» (1964): «Шлю посылки и письма в Ря- [2461] зань я, / А шалавам — себя и вино. / Каждый вечер одно наказанье / И всю ночь истязанье одно. / Вижу я, что здоровие тает, / На работе все брак и скандал. / Никаких моих сил не хватает / И плюс премии в каждый квартал» = «Поутру не пикнет — как бичами не бичуй, / Ночью — бац! — со мной на боковую: / С кем-нибудь другим хоть ночь переночуй, — / Гадом буду, я не приревную!».
Заметим, что здесь лирический герой хлещет свою судьбу-тоску: «Как бичами ни бичуй», — а в черновиках песни «Про любовь в каменном веке» (1969), обращаясь к своей жене, он говорил: «И жаль, у нас день порки запрещен. / Клянусь, я прогоню тебя домой» (АР-7-5). В этой же песне герой боится остаться наедине с женой: «Спокоен я, когда ты крепко спишь, / Мне боязно, едва лишь я усну: / Ведь ты зубами щелкаешь, сидишь. / Нельзя из людоедок брать жену!» /2; 471/. Похожая мысль проводится в песнях «О нашей встрече» и «То была не интрижка…»: «Боюсь тебя, боюсь ночей интимных», «Это страшно, как в сказке / Очень раннего детства», — и в стихотворении «С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…»: «Ох, боюсь, что придется мне дни коротать / С самой сильною женщиной в мире!».
А от жены-людоедки из песни «Про любовь в каменном веке» — прямой путь к «злой бестии» Нелегкой, ставшей судьбой лирического героя, который тоже будет ее бояться: «Не вяжу от страха лыка». Да и образ «самой сильной женщины в мире», у которой «корзины в руках — словно гири» («С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…»), также будет реализован в черновиках «.Двух судеб», где про Нелегкую сказано: «Весу в ней — пудов на десять: / Ну, как вздумает отвесить / мне затрещину?!» /5; 458/. Перед этим же лирический герой говорил: «Глядь, уже и оскорбляет! [2462] [2463] / Мне ж нутро не позволяет / трогать женщину!». Поэтому Нелегкая — небитая, как и в ряде других произведений: «А ты — всегда испитая, здоровая, небитая» («Красное, зеленое», 1961), «Ну что глядишь — тебя пока не бьют» («Про любовь в каменном веке», 1969), «Я женщин не бил до семнадцати лет» (1963).
В «Красном, зеленом» герой называет свою возлюбленную здоровой, в черновиках «Несостоявшегося романа» (1968) «она оказалась огромного роста» /2; 437/ (напомним, что и холера в наброске 1970 года названа «розовощекой, упитанной» /2; 606/, то есть тоже «здоровой»). И вскоре эта женщина превратилась в судьбу героя: «И огромная старуха / Хохотнула прямо в ухо» («Две судьбы»).
В 1972 году Высоцкий исполнил песню «Про любовь в каменном веке» с таким вариантом: «В век каменный и не достать камней — ай-ай-ай! — / Мне стыдно перед племенем моим»39. А год спустя он напишет «Песню Белого Кролика», где лирический герой также воскликнет: «Да потому что — ай-ай-ай! — таков уж мой удел».
Интересно, что первая строка песни «Про любовь в каменном веке» — «А ну, отдай мой каменный топор!» — через 10 лет будет повторена Высоцким перед началом спектакля «В поисках жанра» во время гастролей театра в Ижевске в апреле 1979 года: «Я не выйду на сцену, пока не вернете мне топор» [2464]. А вторая строка — «И шкур моих набедренных не тронь!» — восходит к песне «Всё относительно» (1966), в которой поэт надевает на себя различные маски и описывает реакцию окружающих: «Набедренный пояс из шкуры пантеры. / О да, неприлично! Согласен, ей-ей! / Но так одевались все до нашей эры, / А до нашей эры — им было видней». Здесь же лирический герой прямо говорит о себе как о жителе каменного века: «Оденусь попроще — как в каменный век, — / Вы скажете сами: / “Да это же просто другой человек!” / А я — тот же самый».
А за обращением героя к своей жене: «Соблюдай отношения / Первобытнообщинные!», — хотя и высказанным с явной иронией, скрывается тяга самого Высоцкого к первобытному обществу: «Я вижу первобытный мир, / Плутая в зарослях кораллов» («Упрямо я стремлюсь ко дну», 1977; АР-9-115), «И я вгребаюсь в глубину, / Чтоб стать мудрей и примитивней» (там же; АР-9-117).
***
Многие мотивы из песни «Про любовь в каменном веке» можно обнаружить и в более ранней «Песне про плотника Иосифа» (1967), где лирический герой ведет себя очень похоже, в том числе по отношению к жене.
Первоначально он пытается уговорить ее по-хорошему: «Я сперва-сначала с лаской — / То да сё» = «Отдай топор, добром тебя прошу». Но, видя, что это не помогает, начинает угрожать: «Я тогда цежу сквозь зубы, / Но уже, конечно, грубо» = «До трех считаю — после задушу».
Теперь рассмотрим другие переклички между этими произведениями: «Возвращаюсь я с работы…» = «Вернусь с охоты…» (АР-7-5); «Вдруг в окно порхает кто-то / Из постели от жены» = «…Что будто к тебе кто-то пристает»; «Я тогда цежу сквозь зубы, / Но уже, конечно, грубо» = «Куда уж мне, я — грубый» (АР-7-7). В стихотворении «С общей суммой шестьсот пятьдесят килограмм…» (1971) герой также обратится к своей жене: «Может, грубо сказал (так бывает со мной, / Когда я чрезвычайно отчаюсь)». Да и в другом спортивном стихотворении — «В голове моей тучи безумных идей…» (1970) — он признаётся: «Дома я раздражителен, резок и груб». Причем в «Песне про плотника Иосифа» и «Диалоге у телевизора» герой утверждает, что в его грубости виновата жена: «Машка — вредная натура — / Так и лезет на скандал» = «Ты, Зин, на грубость нарываешься». А «Машка» как раз «нарвалась на грубость»: «Я тогда цежу сквозь зубы, / Но уже, конечно, грубо».
