Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
А не налажены они потому, что дельфины провозгласили: «Долой общение, никаких контактов» /6; 29/, «В случае выполнения — Союз больше ничего не требует от человечества и прекращает всякие контакты впредь до лучших времен» /6; 43/. Как сказал однажды Высоцкий перед исполнением «Пожаров»: «Я ее написал для фильма “Забудьте слово смерть” Одесской киностудии. И у меня было обязательство перед ними, что я ее не буду петь, пока не выйдет фильм на экраны. Но так как они ее из фильма пока убрали до лучших времен — значит, они свои обязательства не выполнили, и я тоже, как говорится, сжигаю мосты и рву контакты» [2177]. Да и хиппи действовали точно так же, включая призыв «.долой общение»: «Мы рвем — и найти концов. <…> Мы не вернемся, видит бог, / Ни государству под крыло <…> Все ваши сказки богомерзкие — долой!» («Мистерия хиппи»).
Как написал первый заместитель заведующего Международным отделом ЦК КПСС Карен Брутенц: «В моем понимании реальное диссидентство — это идейный разрыв с властью и открытый публичный протест против нее» [2178].
Под это определение полностью подходят и хиппи, и дельфины, и антиподы, и многие другие персонажи, являющиеся авторскими масками.
А что касается американского физиолога Джона Лилли, написавшего книгу «Человек и дельфин» (русский перевод был опубликован в Москве в 1965 году), то он упоминается и в стихотворении «Хоть нас в наш век ничем не удивить…» (1968): «Сам Лилли в воду спрятал все концы, / Но в прессе крик про мрачные картины. / Что есть среди дельфинов мудрецы / И есть среди дельфинов хунвейбины». Сравним с повестью: «…профессор по радио и телевидению <…> рисовал жуткие картины и радужные перспективы…» /6; 43/. А почерк советской власти — «прятать все концы» и подметать следы: «Чтоб не было следов — повсюду подмели» («Горизонт»).
Но вернемся к сопоставлению повести с «Гербарием», в которых главный герой подвергается насмешкам со стороны окружающих: «…все кругом смеются, что я
— без кефира» /6; 27/ = «Все надо мной хихикают» (АР-3-20) (ср. еще в «Масках», 1970: «Смеются злые маски надо мной» /2; 548/).
Обратим внимание и на одинаковые характеристики представителей власти: «Все дельфины-белобочки <.. > ругали его, профессора, страшными словами, обзывали мучителем людей, т. е. дельфинов» /6; 29/ = «Мучители хитры» (АР-3-14), — поскольку те подвергают героев насилию: «Искололи всего, сволочи, иголку некуда сунуть» /6; 22/ = «Все проткнуты иголками!» /5; 74/.
Еще одна важная перекличка с «Гербарием: «Вы, мол, идете вверх по лестнице
— к выздоровлению то есть. А наш удел — катиться дальше вниз? Шиш вам» /6; 33/ = «Навек гербарий мне в удел?! / Расчет у них таков» /5; 369/. А словосочетание «шиш вам» возвращает нас к мотиву «фиги в кармане» (с. 467 — 471), который встречается и при обращении лирического героя к Мао Цзедуну: «Теперь вам шиш, но пасаран, товарищ Мао!» («Как-то раз, цитаты Мао прочитав…», 1969).
В «Гербарии» герои были уверены: «Но нас свобода вылечит» (АР-3-14). И это повторяет ситуацию из концовки повести, где дельфины и киты освободили узников психбольницы, включая героя-рассказчика: «Мы свободны. <…> Как хорошо всё-таки чувствовать себя здоровым человеком, и чтобы все это знали» /6; 47/ (в «Гербарии» революция названа скандалом: «Скандал потом уляжется», — а в «.Дельфинах и психах» — катастрофой: «Мир остальные два дня успокаивался, а потом она разразилась. Катастрофа!»; АР-14-88).
Позднее данный мотив повторится в киносценарии Высоцкого и Володарского «Венские каникулы» (1979), где Владимир после побега никак не может поверить в его успешность: «Мама родная, неужели мы свободны?» /7; 378/. Причем если в сценарии описывается побег из фашистского концлагеря, то герой-рассказчик повести прямо называет медперсонал фашистами: «Немцы в концлагерях, убийцы в белых халатах…» /6; 25/. Да и дельфины сравнивают океанариум с Освенцимом: «Громко крича, на чистом человечьем языке, ругали его, профессора, страшными словами, обзывали мучителем людей, т. е. дельфинов, а кто-то даже вспомнил Освенцим и крикнул: “Это не должно повториться!”» /6; 29/.
Я вчера много работал! Прошу не будить! Никогда. Засыпаю насовсем.
Эту мысль Высоцкий высказывает и в стихах: «Так прошу, не будите меня поутру — / Не проснусь по гудку и сирене» /3; 57/, «Ах, как нам хочется, как всем нам хочется / Не умереть, а именно уснуть» /4; 153/, «Но он не мертв, он усыплен, разбужен будет он / Через века — дремли пока, великий Кокильон!» /4; 144, 373/.
Как вы можете тут читать? Тут думать надо, а не читать. Читать надо в трамвае и в метро. Но там толкают. Так везде толкают.
Этот мотив разовьется в стихотворении «Разговор в трамвае» (первая редакция
— 1968): «Граждане, зачем толкаетесь?», — о метафоричности которого мы говорили в предыдущей главе (с. 458 — 461, 466, 467), — и в песне «Не волнуйтесь!» (1969): «Кто-то вякнул в трамвае на Пресне <…> “Ах, не тот?!” — и толкают локтями, / И сидят на коленях в такси». Сравним еще с одной песней: «А здесь, на суше, встречный пешеход / Наступит, оттолкнет и убежит» /3; 399/.
— А вы знаете?! Я ведь начальник Галактики. Это очень, очень много. А вы, ну что вы?
— А я начальник Вселенной.
— Этого не может быть: Галактика — это и есть Вселенная. А тут не может быть двух начальников одновременно.
— Извините, я позвоню домой… Мария! Это я! Что же ты? Да? А кефир? — я не могу без кефира, все кругом смеются, что я без кефира, а я без кефира! Жду!.. Так вы утверждаете, что Галактика и Вселенная — одно и то же. Позвольте заметить вам, что это не так. Это все равно что ну… Галактика — это только завтрак, зато Вселенная — это много завтраков, обедов и ужинов в течение неограниченного времени. И я начальник всего этого, так что, прошу вас, отойдите и не мешайте. Меня ждут дела.
Весь этот диалог Высоцкий подслушал во время своего очередного пребывания в Соловьевке летом 1969 года, о чем стало известно из рассказа Анатолия Васильева, который вместе со своими коллегами по Театру на Таганке, актрисами Татьяной Лукьяновой и Татьяной Иваненко, отвозил Высоцкого в больницу: «А где-то дня через четыре, что ли, пошел его навестить. Выскакивает веселый человек Вовка, ну такой — немножко зеленоватый, бледноватый, но глаз у него хороший, и начинает рассказывать байки, которые он записывает там за людьми, которые лежат вокруг. <.. > “Представляешь, ходят два человека и на полном серьезе говорят: ‘Подождите, Вы же не правы, как Вы можете быть директором Вселенной, если я директор Галактики? Не может быть два директора’. Тот говорит: ‘Подождите, милый человек. Вы же директор Галактики, а Вселенная — это несколько Галактик. Вполне можете быть директором Галактики’”. Он за ними, значит. И ходят, очень серьезно, обстоятельно обсуждают, без тени юмора. И очень логично, главное. И каждый день. Закончится время отдыха, можно выйти в коридор — те уже ходят: “Нет, давайте вернемся, послушайте: как же Вы можете быть директором Галактики. Выскочил, чтобы никто не слышал из психов, и начал мне рассказывать» [2179] [2180].
Приведем также более позднюю версию воспоминаний Анатолия Васильева (2015): «Утром отвезли его в “Соловьевку”, клинику где-то в районе Шаболовки.
Дней через пять поехал его навестить. Вышел — бледноватый, но поразительно веселый! В руках — исписанные листочки. “Слушай, тут такие типари, такие истории!” И начал рассказывать эти истории. Особенно запомнилась вот эта. По коридору неспешно прохаживаются два величавых господина и ведут высоконаучный диалог: “Как же вы, Петр Иванович, можете быть директором Галактики, если я являюсь директором Вселенной, а Галактика ведь входит в состав Вселенной. Так? Но во Вселенной не могут быть два директора!” — “Нет, нет, нет, Григорий Иванович! Вы, конечно, являетесь директором Вселенной. Но Вселенная включает в себя множество Галактик. Так вот, директором нашей Галактики являюсь я!”. — “Но позвольте, Петр Иванович, совокупность всех существующих в природе миров…”.
