Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Мой знакомый психиатр только недавно поступил на службу в Институт судебной медицины им. Сербского. Нынче за этой зловещей вывеской раскрыто много преступлений. Там “лечили” инакомыслящих. Тогда же мы ничего не знали об этом, знали только, что надо срочно спасать.
Бадалян сказал, что если Володя и Люся согласны, то можно поместить больного в институт под контроль Жени Борисова и привести организм в порядок. Дело кончилось бедой: Володю поместили, Борисова наутро отправили в командировку, а вместо лечения была гнусность. Володю пытались запугать, но малейшая догадка о том, какими методами здесь “лечат”, преобразила больного, он потребовал, чтобы его выпустили. Над ним стали издеваться, но он так сказал: “Я требую”, что мерзавцы… подчинились. Тяжелая вина за эту больницу — на мне.
Через 10 с лишним лет в квартире у Высоцкого на девятый день после Володиной смерти ко мне подошел Вадим Туманов. Последние годы, очевидно, не было ближе друга у Владимира. Вадим вернул мне историю с институтом Сербского, пересказав Володины реакции, чем сильно облегчил мои переживания» [2138] [2139] [2140] [2141].
Эта история имела место с 17 по 19 февраля 1969 года и была описана также врачом Левоном Бадаляном: «В институт Сербского мы с Веней (Смеховым) его клали. Потому что и Нина Максимовна, и все говорили, что надо Володю положить туда, где у него не будет возможности пить, а в больницах перед его обаянием персонал не мог устоять. И приносили ему, сколько хотел, и в Люблино, и везде. Надо было его попугать. А это институт судебной психиатрии, там очень строго. Я позвонил главврачу Морозову, договорился с зав. наркологией Качаевым, и Веня с товарищами его отвезли. Володя потом считал, что его предали»485.
Позднее Высоцкому довелось еще раз побывать в этом институте: «В свое время в психиатрическом центре им. Сербского (по-народному “Серпы”) лечился от алкоголизма Владимир Высоцкий. К нему должна была прийти жена Марина Влади, о чем артист предупредил лечащего врача. А тот, в свою очередь, стал писать заключение, что у больного Высоцкого развилась мания величия (врач не знал, что Высоцкий действительно женат на звезде французского кино). Но, когда в палате появилась знаменитая актриса, врачебное заключение пришлось порвать»4^.
Такая же ситуация возникнет, когда Высоцкого поместят в психбольницу имени Кащенко (если, конечно, речь не идет о том же самом случае). Вспоминает актер Станислав Садальский: «Была даже такая история — мне рассказывали врачи, — когда Любимов положил Высоцкого в Кащенко, и доктор говорит: — Вы из Театра на Таганке? — Да. — Как фамилия? — Высоцкий. — Женаты? — Да? — Кто ваша жена? — Марина Влади. — Отправьте его к Наполеонам. Это не лечится»487
И напоследок разберем еще одну перекличку между двумя «больничными» произведениями 1975 года: «Я здоровый, я выжил — не верил хирург» («Не однажды встречал на пути подлецов…») = «Я — из хирургических отсеков, / Из полузапретных катакомб, / Там, где оживляют человеков, — / Если вы слыхали о таком» («Вот в плащах, подобных плащ-палаткам…»).
Последнее стихотворение датируется октябрем 1975 года /5; 58/, а ночь с 27 на 28 сентября, как уже было сказано, Высоцкий провел в Институте Склифосовского: «26-го сентября еще поет у Максаковой, а 27 — 28 сентября уже в реанимации в Склифосовского с сердечно-сосудистой недостаточностью на фоне хронического алкоголизма» [2142] [2143]. Обратим здесь внимание на слово реанимация. Несомненно, под впечатлением от увиденного там Высоцкий и написал стихотворение «Вот в плащах, подобных плащ-палаткам…»: «Выглядел он жутко и космато, / Он старался за нее дышать, — / Потому что врач — реаниматор — / Это значит: должен оживлять! <.. > Просто очень трудно оклематься — / Трудно, так сказать, реаниматься, / Чтоб писать поэмы, а не бред». Примечательно, что начало этого стихотворения находится на одном листе с фрагментом другого стихотворения на родственную тему — «Я прожил целый день в миру / Потустороннем…» (АР-14-178).
***
Прямой предшественницей трилогии «История болезни» является также повесть «Дельфины и психи».
Первая ее редакция была написана в феврале-марте 1968 года во время пребывания Высоцкого в московской психиатрической клинике № 8 им. З.П. Соловьева (а вообще работа над повестью продолжалась в течение трех с лишним лет — со 2 февраля 1968 года по 9 мая 1971-го489).
Аналогичная история произошла с песней «Про сумасшедший дом» (1965), появившейся вскоре после его пребывания в той же клинике с 15 ноября по 6 декабря 1965 года. А через некоторое время родилась песня «Про черта». Причем в обоих случаях (да и позднее) Высоцкий попадал в психбольницу по алкогольным делам.
Перед тем, как перейти к анализу повести, остановимся на структуре повествования, которое состоит из трех пластов, чередующихся друг с другом.
Первый пласт принадлежит главному герою, который рассказывает о текущем моменте, о своем состоянии, мыслях и чувствах во время пребывания в сумасшедшем доме и о своих взаимоотношениях с врачами и другими пациентами (поток сознания перемежается здесь с реальными событиями из жизни героя).
Второй пласт представляет собой многократно повторяющееся обращение героя к врачу с одной-единственной просьбой — перестать делать ему уколы.
И, наконец, третий пласт посвящен сюжету о казалось бы совсем иной реальности, действие в которой происходит в некоем океанариуме, а главными действующими лицами там являются дельфины, киты и профессор-ихтиолог.
Если говорить об образе героя-рассказчика, то он сродни главному герою песни «Про сумасшедший дом»: нормальный, здоровый человек находится в психбольнице и вскоре чувствует, что начинает сходить с ума, подобно большинству других пациентов, но всеми силами этому сопротивляется. Кроме того, личность героя-рассказчика повести идентична личности лирического героя поэзии Высоцкого (который часто выступает в разных масках, в том числе иронических, что и сбивает с толку многих исследователей), поэтому будет уместно выявить многочисленные параллели между повестью и поэтическими произведениями.
Итак: «Всё, нижеисписанное мною, не подлежит ничему и не принадлежит никому. Так…
Только интересно — бред ли это сумасшедшего или записки сумасшедшего, и имеет ли это отношение к сумасшествию?» /6; 22/.
Этот фрагмент недвусмысленно говорит о «нормальности» героя, так как подобная авторефлексия не свойственна действительно сумасшедшим людям. Через некоторое время встретится еще одно подобное высказывание: «Да здравствует безумие, если я и подобные мне — безумны!» /6; 38/ (ср. в поэме Маяковского «Человек», 1916 — 1917: «Да здравствует — снова! — мое сумасшествие!»).
Маска сумасшедшего позволяет Высоцкому максимально открыто, безо всякой самоцензуры, выразить свое отношение к советскому строю и к властям, подвергающим его разнообразным издевательствам.
Обратимся к перекличкам этой повести с другими произведениями.
Доктор, я не хочу этого лекарства, от него развивается импотенция, нет, развивается, нет, развивается, нет, развивается! Нет, нет, нет. Ну, хорошо! Только в последний раз! А можно в руку? Искололи всего, сволочи, иголку некуда сунуть.
Точно так же колят и лирического героя Высоцкого: «Мне колят два месяца кряду» (АР-10-48), «Колите, сукины сыны, / Но дайте протокол!» /5; 80/, «И всю жизнь — мою колят и ранят. / Вероятно, такая судьба» /1; 378/, «Колют иглы меня — до костей достают» /4; 226/, «Когда в живых нас тыкали / Булавочками колкими <…> Мы вместе горе мыкали, / Все проткнуты иголками!» /5; 74/.
