Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Теперь остановимся более подробно на мотиве пожизненного заключения в несвободу: «Навек гербарий мне в удел? / Расчет у них таков» /5; 369/, «А вдруг обманут и запрут / Навеки в желтый дом?» /5; 389/, «Неужели мы заперты в замкнутый круг / Навсегда' Не случится ли чуда?» (АР-2-54), «Век свободы не видать из-за злой фортуны!» («Серебряные струны», 1962), «Совсем меня убрали из Весны!» («Не уводите меня из Весны!», 1962), «Сколько блатных мои песни поет, / Сколько блатных еще сядут — / Навсегда, кто куда, / На долгие года!» («Если б водка была на одного…», 1963 [1822]), «Зазубрен мой топор, и руки скручены, / Я брошен в хлев вонючий на настил, / Пожизненно до битвы недопущенный…» («Я скачу позади на полслова…», 1973), «Жизнь мне — вечный санаторий / И оскомина во рту?» («Мои капитаны», 1971; АР-14-106). Этот же мотив встречается в четырех лагерных песнях, исполнявшихся Высоцким и, соответственно, ему близких: «Я знал, что мое счастье улетело навсегда, / И видел я — оно уж не вернется» («Когда с тобой мы встретились…»), «Таганка! Я твой бессменный арестант» («Цыганка с картами, дорога дальняя…»), «И жизнь моя — вечная тюрьма» («Летит паровоз…»), «Мы навеки расстаемся с волей» («Такова уж воровская доля…»).
В «Моих капитанах» лирический герой сетует: «Мне расставила суша капканы» (черновик: «Звероловы, готовьте капканы!»; АР-14-106), а в «Я скачу позади на полослова…» у него были «руки скручены», — налицо разные образы несвободы. При этом обращение к «звероловам» (то есть к властям) готовьте капканы, напоминает черновик «Истории болезни», где присутствует обращение к хирургу: «Скорее скальпели готовь!» [1823], - и черновик песни «Ошибка вышла», где герой обращается к медперсоналу: руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!» /5; 378/.
В «Гербарии» власть втаптывает героя в грязь: «Намеренно причисленный / К навозному жучью» (АР-3-14), «Ни капли снисхождения / К навозной голытьбе!» (АР-3-18). Но он не собирается мириться с этим и вырывается на свободу, так же как в стихотворении «Я скачу позади на полслова…», где ему связали руки и бросили в хлев: «Встаю я, отряхаюсь от навоза, / Худые руки сторожу кручу, / Беру коня плохого из обоза, / Кромсаю ребра — и вперед скачу».
А в черновиках этого стихотворения имеется вариант: «Назван я всенародно двуликим — / И топтать меня можно, и сечь» (АР-14-194), — напоминающий песню «Вот главный вход…», где его тоже «топтали», и «Памятник», где его заковали в гранит: «И меня, окровавленного, / Всенародно прославленного, / Прям как был я в амбиции, / Довели до милиции. / И, кулаками покарав / И попинав меня ногами…», «На спор вбили <…> Я, напротив, ушел всенародно / Из гранита».
Поэтому лирический герой стремится вырваться из «вечного санатория», «памятника», «гербария» и «желтого дома»: «Нет, я снова выйду в море, / Снова встречу их в порту, — / К черту вечный санаторий / И оскомину во рту!» /3; 70/, «И шарахнулись толпы в проулки, / Когда вырвал я ногу со стоном / И осыпались камни с меня» /4; 11/, «За мною — прочь со шпилечек, / Сограждане-жуки!» /5; 74/, «А я прикидывал хитро: / Сейчас не дать ли тягу?!» /5; 376/.
***
Помимо «Гербария», медицинская трилогия содержит множество параллелей с другими произведениями — например, с «Песенкой про Кука».
Для начала заметим, что и в этой песне, и в «Гербарии» высказывается версия о том, что власть перепутала свои жертвы: «Ошибка вышла — вот о чем молчит наука, — / Хотели кока, а съели Кука» = «Ошибка это глупая — / Увидится изъян, — / Накажут тех, кто спутали. / Заставят, чтоб откнопили…». А песне «Ошибка вышла» уже самому герою кажется, что он «спутал»: «Покой приемный — этот зал — / Я спутал с пересылкой» /5; 400/. Но вскоре выяснилось, что зэковское чутье его не подвело, поэ-ому вторая серия называется «Никакой ошибки» [1824].
Кроме того, во всех трех произведениях власть названа хитрой: «…Что всех науськивал колдун — хитрец и злюка» («Песенка про Кука»), «Но кто спасет нас, вылечит? / Мучители хитры» («Гербарий»; АР-3-14), «Доктор мой — не лыком шит, / Он хитер и осторожен» («Никакой ошибки»). Очевидно также, что образ «колдуна — хитреца и злюки» восходит к «Лукоморью» (1967): «Как-то раз один колдун — врун, болтун и хохотун…», — и к песне «Как в старинной русской сказке — дай бог памяти!..» (1962), где упоминаются «колдуны и волшебники злые». А по словам полковника Михаила Захарчука, Высоцкий сказал ему однажды: «Сталин был злой волшебник» [1825].
И в «Песенке про Кука», и в песне «Ошибка вышла» власть персонифицирована в образе огромного злодея: «Есть вариант, что ихний вождь — Большая Бука…» = «И, словно в пошлом попурри, / Огромный лоб возник в двери / И озарился изнутри / Здоровым недобром»: «Их вождь всё бегал, всё стрелял из лука» [1826] = «А он всё тёр себе скулу, / И бегал от меня к столу, / И хмыкал, и кривился» /5; 380/.
В обоих случаях главного героя «хватают»: «.. Что всех науськивал колдун — хитрец и злюка: / “Ату, ребята! Хватайте Кука!..”» = «Вдруг — хвать! — на стол тебя, под нож, — / Допелся, черт возьми!».
А некоторые варианты «Песенки про Кука» полностью повторяют сюжет песни «Оплавляются свечи…» (1972): «Кто-то злой и умелый, / Веселясь, наугад / Мечет острые стрелы / В воспаленный закат» = «Дикарий вождь — он целый день стрелял из лука, / А был он бука, большая злюка» [1827], «Кому-то под руку попался каменюка, / Метнул, гадюка, — и нету Кука!» (АР-7-178) («кто-то» = «кому-то»; «злой» = «злюка»; «мечет» = «метнул»; «стрелы» = «стрелял из лука») (кстати, гадюками названы и мучители героя в песне «Ошибка вышла»: «Мне кровь отсасывать не сметь / Сквозь трубочку, гадюки!» /5; 4027). В обоих случаях мы имеем дело с уже рассмотренным приемом аллюзий — «безымянным» называнием представителей власти, который встречается и в песне «Ошибка вышла»: «Нет! Кто-то крикнул: “Славный кок на судне Кука!”» (АР-10-170) = «И кто-то каркнул: “Nevermore!”» /5; 395/. А глагол метать в таком же контексте будет упомянут в стихотворении «В стае диких гусей был второй…»: «Мечут дробью стволы, как икрой».
Далее про вождя, который «целый день стрелял из лука», сказано: «Заела скука, и съел он Кука»167. Здесь мы сталкиваемся с мотивом тоски представителей власти, который встречается во многих песнях-сказках: «Намылились в город — у нас ведь тоска» («Сказка о том, как лесная нечисть приехала в город»), «Так зачем сидим мы сиднем, / Скуку да тоску наводим?» («Песня Соловья-разбойника и его дружков»), «От большой тоски по маме / Вечно чудище в слезах» («Сказка о несчастных лесных жителях»), «Но нас берет тоска» («Куплеты кассира и казначея»; АР-12-120), «Он прогнал министров с кресел, / Оппозицию повесил / И скучал от тоски по делам» («Странная сказка»). Впервые же мотив тоски антагониста лирического (а точнее — прозаического) героя возник в рассказе «Об игре в шахматы» (конец 1950-х): «Когда он подошел ко мне, я сидел в парке и мирно читал газету. В глазах у него была тоска, а под мышкой — шахматная доска» /6; 8/.
И, наконец, в обоих произведениях говорится о том, что власть не разрабатывала каких-то коварных планов для расправы с главным героем, а просто выполняла свою обычную работу: «И вовсе не было подвоха или трюка, / Вошли без стука, почти без звука» /5; 109/ = «А это доктор, он устал: / Вон смотрит обалдело, / И он мне дела не клепал, / Он просто делал дело» /5; 400/.
