Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Кроме того, строки «Но майор был в математике горазд <.. > И сказал, что я судился десять раз» напоминают другую раннюю песню — «За хлеб и воду»: «Да это ж математика богов: / Меня ведь на двенадцать осудили, — / У жизни отобрали семь годов, / И пять теперь обратно возвратили!», — и ту же «Историю болезни», где врач, усыпивший героя, вновь выведен «богом»: «Но анестезиолог смог — / Он супермаг и голем, / И газ в мою гортань потек / Приятным алкоголем» /5; 405/. А лирического героя тоже судили: «Мол, я недавно из тюрьмы…» (АР-11-40).
Переходя ко второй части трилогии, отметим сходство ситуации с «Гербарием» уже на уровне названий первых двух песен трилогии: «Ошибка вышла» и «Никакой ошибки». В «Гербарии» лирический герой тоже сначала думал, что он «приколот» случайно: «Берут они не круто ли? / Меня нашли не во поле. / Ошибка это глупая — / Увидится изъян, — / Накажут тех, кто спутали, / Заставят, чтоб откнопили…» [1789]. Но вскоре он начинает понимать, что никакой ошибки не произошло: «Нет, не ошибка — акция / Свершилась надо мною, / Чтоб начал пресмыкаться я / Вниз пузом, вверх спиною. / Вот и лежу расхристанный, / Разыгранный вничью, / Намеренно причисленный / К ползучему жучью».
Остановимся более подробно на мотиве мстительности врагов лирического героя: «Здоровый лоб стоял в двери, / Как мститель с топором» /5; 386/, «Мстила мне за что-то эта склочница» /3; 480/, «Бродит в сером тумане сквалыга, / Счеты сводит, неясно за что» (С5Т-3-398), «Неужто здесь сошелся клином свет, / Верней, клинком ошибочных возмездий» /5; 266/, «Или с неба возмездье на нас пролилось <…> Только били нас в рост из железных “стрекоз”» /5; 212/, «Вот за это им вышла награда / От расчетливых, умных людей» /3; 129/. В последнем случае словом «награда» саркастически названо возмездие, поскольку речь идет о поимке мангустов в капканы, а в предыдущей песне говорилось об отстреле волков.
В песне «Никакой ошибки» («Диагноз») «история болезни» лирического героя передана врачами в психиатрическую больницу, где и происходит действие, как это было в советской реальности, когда людей, открыто выступавших против беззаконий, легче всего было сгноить именно там. Вот что пишет по этому поводу Владимир Буковский: «Как раз незадолго до моего ареста Хрущев где-то заявил, что у нас в СССР нет больше политзаключенных, нет недовольных строем, а те немногие, кто такое недовольство высказывает, — просто психически больные люди» [1790]. Эти слова были тут же взяты на вооружение соответствующими инстанциями, и «метод психушек» стал широко практиковаться в отношении неугодных людей. По словам Петра Григоренко, происходило это следующим образом: «Человек попадает на психиатрическое обследование в скандально знаменитый “Институт судебной психиатрии имени проф. Сербского” на основании постановления следователя. Институт этот номинально входит в систему Минздрава СССР, но я лично неоднократно видел зав. отделением, в котором проходил экспертизу, проф. Лунца, приходящим на работу в форме полковника КГБ. Правда, в отделение он всегда приходил в белом халате. Видел я в форме КГБ и других врачей этого института» [1791].
Кстати, заявление Хрущева, прозвучавшее в январе 1959 года на XXI съезде КПСС («В Советском Союзе сейчас нет фактов привлечения к судебной ответственности за политические преступления» [1792], «Как я уже говорил, у нас сейчас нет заключенных в тюрьмах по политическим мотивам» [1793]1), нашло отражение и в письме Высоцкого Игорю Кохановскому (Москва — Магадан, 20.12.1965): «Помнишь, у меня был такой педагог — Синявский Андрей Донатович? <…> При обыске у него забрали все пленки с моими песнями и еще кое с чем похлеще — с рассказами и так далее. Пока никаких репрессий не последовало и слежки за собой не замечаю, хотя — надежды не теряю. Вот так, но — ничего, сейчас другие времена, другие методы, мы никого не боимся, и вообще, как сказал Хрущев, у нас нет политзаключенных» /6; 356 — 357/.
А «другие методы» расправы с инакомыслящими в психушках выглядели так: «Однажды я рассказывал ему об одной из страшнейших психиатрических больниц города Ленинграда, где я провел энное количество месяцев, — вспоминает Михаил Шемякин. — Это экспериментальная клиника Осипова, где со всех концов Советского Союза свезены были самые, так сказать, отборные шизофреники и параноики; и где врачи (поверх униформ офицерских были напялены на них медицинские халаты) производили свои страшнейшие эксперименты над нами всеми. И через некоторое время Володя пришел ко мне и исполнил удивительную песню “Я был и слаб, и уязвим”» [1794]; «Персонал состоит из надзирателей войск МВД в белых халатах поверх мундиров, санитаров из числа заключенных уголовников (воров, бандитов-рецидивистов) — тоже в белых халатах, и, наконец, старшего и среднего медицинского персонала — у многих из них под белыми халатами офицерские погоны. Ограждены эти больницы-тюрьмы еще более внушительными кирпичными заборами, чем любые другие тюрьмы.
Наиболее жуткий произвол царит в Сычевке и Черняховске, где больные, а равно с ними и политические, подвергаются ежедневным избиениям и садистским издевательствам со стороны надзорсостава и санитаров, права которых ничем не ограничены. Например, весной 1969 г. в Черняховской больнице был избит до смерти больной ПОПОВ; в медицинском акте записано, что он умер от кровоизлияния в МОГ» [1795].
Поэтому и лирический герой Высоцкого в черновиках «Диагноза» предвидел для себя такой исход: «Все выстукивают — я уж думал, до смерти забьют» (АР-1150), «Но выстукивают тут — / Я едва живой остался / И, конечно, испугался — / Думал, до смерти забьют» (АР-11-52) [1796]. Сравним в других произведениях: «Меня ветры добьют!» («Баллада о брошенном корабле»), «Всё равно — там и тут / Непременно убьют, / Потому что вторых узнают» («В стае диких гусей был второй…»). Все эти созвучные и синонимичные глаголы — забьют, добьют, убьют — подчеркивают единство темы в приведенных цитатах: обреченность лирического героя на гибель от рук советской власти (можно еще процитировать стихотворение «В царстве троллей…», где король «своих подданных забил / До одного»; да и в «Песенке про мангустов» мангусты задавались вопросом: «Почему нас несут на убой?»; а в «Конце охоты на волков» герои говорили: «Эту бойню затеял не бог — человек»).
Добавим, что «забивали» лирического героя также в «Побеге на рывок»: «Целый взвод меня бил. / Аж два раза устал!»; в стихотворении «Я скачу позади на полслова…»: «Назван я перед ратью двуликим — / И топтать меня можно, и сечь»; и в «Расстреле горного эха»: «И эхо топтали, но звука никто не слыхал. / К утру растреля-ли притихшее горное, горное эхо…». И вообще мотив избиения представлен во многих произведениях: «И кулаками покарав, / И попинав меня ногами…» («Вот главный вход…»), «А какой-то танцор / Бил ногами в живот» («Путешествие в прошлое»), «Но мы откажемся, — и бьют они жестоко» («Деревянные костюмы»), «Бьют и вяжут, как веники, — / Правда, мы — шизофреники» («Я лежу в изоляторе…»).
Поэтому в черновиках медицинской трилогии будет сказано: «.Ломают так и эдак нас» (АР-11-39), «Вот так нас, милых, эдак нас» /5; 397/.
Но хотя в основной редакции «Диагноза» лирического героя уже не мучают и не «исследуют» насильно, он, водворенный сюда против своей воли, а значит — противозаконно, начинает «качать права», хотя и знает, что это может лишь усугубить дело: «В положении моем / Лишь чудак права качает — / Доктор, если осерчает, / Дак упрячет в “желтый дом”».
