Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Корман Яков Ильич
Возвращаясь к процитированному отрывку из песни «Ошибка вышла»: «Тут не пройдут и пять минут, / Как душу вынут, изомнут, / Всю испоганят, изорвут, / Ужмут и прополощут», — отметим, что данный мотив встречается в целом ряде произведений Высоцкого: «Влезли ко мне в душу, рвут ее на части <…> Загубили душу мне, отобрали волю» /1; 42/, «Я не люблю, когда мне лезут в душу, / Тем более — когда в нее плюют» /2; 154/, «Мне в душу ступит кто-то посторонний, / А может, даже плюнет, — что ему?!» /2; 254/, «Гвозди в душу мою забивают ветра» /2; 271/, «Ветер дует в мою бога душу, рвет и треплет, и подгоняет, чтобы быстрей, быстрей» /6; 165/, «Я скажу вам ласково: / “Граждане с повязками! / В душу ко мне лапою не лезь!”» /1; 29/. Как вспоминает писатель Аркадий Львов, Высоцкий в 1979 году сказал ему об агентах КГБ: «Плевать мне на них. Но как они душу мотают, как они душу мотают мне!» [1784].
В песне «Ошибка вышла», «исследуя» тело героя и влезая к нему в душу, власти находят, что он «болен», то есть не такой, какими должны быть все советские люди. И, несмотря на то, что он пытается «держаться на нерве, начеку», те все равно добиваются своего: «Он вызнал всё, хоть я ему / Ни слова не сказал» /5; 393/.
В черновиках песни лирический герой, чтобы сбить с толку своих мучителей, прикидывается простаком и сумасшедшим: «Прикинусь я, что глуп да прост» /5; 396/, «И я под шизика кошу» /5; 380/. Точно так же он «прикидывался» в черновиках стихотворения «Я был завсегдатаем всех пивных…» (1975), где о нем говорилось в третьем лице: «Он притворялся пьяным и больным» (С5Т-3-399). Впервые же данный мотив встретился в больничном стихотворении 1968 года: «А меня тут узнают — / Ходят мимо и поют, / За моё здоровье пьют / андоксин. <.. > Спросят: “Что с тобой?” — леплю: / “Так, мол, сплин!”». И вся эта ситуация буквально повторяет письмо Высоцкого к Л. Абрамовой от 20.02.1962: «Все шло, как обычно: пьянь у мужиков (кроме меня) <…> Все пленились блатными песнями, особливо “Татуировкой”, звали выпить, но я придумал грандиозную версию: сказал, что у меня язва, печень, туберкулез, астения и перпетуум мобиле» /6; 300 — 301/ («поют» = «блатными песнями»; «пьют андоксин» = «пьянь у мужиков»; «леплю: “Так, мол, сплин!”» = «сказал, что у меня… астения»).
В песне «Ошибка вышла» лирический герой пытается получить протокол: «Чего строчишь? А ну, покажь / Секретную муру!», «Я это вам не подпишу, / Покуда не прочту!», — но натыкается на полнейшее равнодушие: «Мне чья-то желтая спина / Ответила бесстрастно: / “А ваша подпись не нужна — / Нам без нее всё ясно”» (обратим внимание на развитие мотива из «Того, который не стрелял», где особист Суэтин ведет себе так же, как врачи в песне «Ошибка вышла»: «Он выволок на свет и приволок / Подколотый, подшитый матерьял» = «И что-то на меня завел, / Похожее на дело» /5; 390/, «Приволокли из морга таз» /5; 397/).
Тем не менее, герой добивается своего: «Он молвил, подведя черту: / Читай, мол, и остынь! / Я впился в писанину ту, / А там — одна латынь. <.. > Они же просто завели / Историю болезни» [1785]. Что это за болезнь, станет ясно из следующей серии, но перед этим обратимся еще к одному медицинскому стихотворению (1968), где также разрабатывается данная тема: «Я сказал врачу: “Я за всё плачу — / За грехи свои, за распущенность. / Уколи меня, — я сказал врачу, — / Утоли за всё, что пропущено”. <…> Хоть вяжите меня — не заспорю я. / Я и буйствовать могу — полезно нам. / Набухай, моей болезни история. / Состоянием моим болезненным! / Мне колят два месяца кряду — / Благо, зрячие. / А рядом гуляют по саду / Белогорячие» (АР-10-48).
Как видим, героя колят уже не по его просьбе (уколоть лишь один раз, чтобы хоть ненадолго забыть про «грехи свои» и «распущенность»), а для того, чтобы расправиться с ним, так же как в песне «Ошибка вышла»: «Ко мне заходят со спины / И делают укол. / Колите, сукины сыны, / Но дайте протокол!».
А то, что лирический герой «может буйствовать», видно на примере «.Дворянской песни»: «И хоть я шуток не терплю, но я могу взбеситься!», — и «Путешествия в прошлое»: «Выбил окна и дверь и балкон уронил». Однако если в этой песне после того, как на него «навалились гурьбой, стали руки», он просил его развязать: «Развяжите, — кричал, — да и дело с концом!», — после чего продолжил буйствовать, то в стихотворении «Я сказал врачу…», написанном через год, он уже смирился: «Хоть вяжите меня — не заспорю я» [1786] [1787], - как и в черновиках песни «Ошибка вышла»: «“Вяжите руки, — говорю, — / Я здесь на всё готов!” / Никто мне рук вязать не стал, / Смеясь над речью пылкой, / Я обнаглел и закричал: / “Бегите за бутылкой!”» /5; 386/.
Здесь перед нами уже яркий пример автосарказма: герой готов от радости брататься со своими мучителями, так как оказалось, что его не собираются сажать, а «просто завели историю болезни», и он еще не знает, чем это всё чревато.
Укажем еще на несколько интересных деталей, связанных с протоколом. В ранней песне «Рецидивист» есть такие строки: «С уваженьем мне: “Садись!” / Угощают “Беломором”. / “Значит, ты — рецидивист? / Распишись под протоколом!” <…> Подал мне начальник лист. / Расписался как умею, — / Написал: “Рецидивист / По фамилии Сергеев”», — и в черновиках песни «Ошибка вышла» главврач, также названный начальником, вновь предлагает герою закурить: «От папирос не откажусь, / Начальник, чиркни спичкой! 25 — / Чичас прочту и распишусь / Под каждою страничкой!» (АР-11-61). А строка «Суваженьем мне: “Садись”!» из «Рецидивиста» заставляет вспомнить «Милицейский протокол» (1971): «Приятно все-таки, что нас тут уважают: / Гляди — подвозят, гляди — сажают».
Таким образом, «история болезни» лирического героя увеличилась с одного листа до нескольких страниц («Набухай, моей болезни история…» /2; 570/), но если в «Рецидивисте» в протоколе перечислены его дела, из-за которых его сажали («Он чего-то там сложил, потом умножил, подытожил / И сказал, что я судился десять раз»), то в песне «Ошибка вышла» протокол состоит уже из описания истории болезни, так как всё, что герой натворил с тех пор, квалифицируется властью как проявления болезни, которая подлежит лечению, и ее описание уже не умещается на одном листе.
Также в обеих песнях лирический герой одинаково противопоставляет себя, запертого в милиции и в психушке, свободной обстановке на улице: «Это был воскресный день, светило солнце, как бездельник, / И все люди — кто с друзьями, кто с семьей, — / Ну а я сидел, скучал, как в самый гнусный понедельник: / Мне майор попался очень деловой» = «Плыл за окном морозный день, / Дышали люди паром, / А я протягивал ремень / Смешливым санитарам» /5; 385/ («Это был воскресный день» = «Плыл за окном морозный день»; «И все люди — кто с друзьями, кто с семьей» = «Дышали люди паром»; «а я сидел, скучал» = «а я протягивал ремень»; «майор» = «санитарам»). При этом в ранней песне герой «сидел, скучал», а в поздней он скажет: «Я никну и скучаю».
В «Рецидивисте» герой вспоминает: «Это был воскресный день, а я потел, я лез из кожи, / Но майор был в математике горазд: / Он чего-то там сложил, потом умножил, подытожил / И сказал, что я судился десять раз». Сравним в песне «Ошибка вышла»: «Он молвил, подведя черту: / “Читай, мол, и остынь”», — и в «Гербарии»: «Один брезгливо ткнул в меня / И вывел резюме». В первом случае («Рецидивист») майор говорит об истории судимостей героя, который в результате вновь оказывается в тюрьме; во втором («Ошибка вышла») речь идет об истории болезни, которая также становится средством для заключения героя в психушку (как сказал ему главврач — мол, я записываю «не ваши преступления — недуги» [1788]); и в третьем случае («Гербарий») гид объясняет зрителям, почему лирический герой оказался в гербарии, то есть опять же в несвободе.
