Маленькая книга жизни и смерти - Хардинг Дуглас (версия книг .txt) 📗
В данном исследовании я не могу позволить себе самообман и подмену действительного желаемым, если этого можно избежать. Не что иное, как моё истинное Я — ибо только оно решит вопрос, смертен я или бессмертен — поставлено на карту; и оно заслуживает — оно требует — скрупулёзного научного рассмотрения [5]. Ведь основание, на которое опирается наука, — это сомнение, основополагающая неуверенность, которая открывает нам глаза на факты. Настоящая наука не строится на ярких снах, или воображении, или интуиции, или чувстве, или рассказах, или рассуждениях, или гипотезах. (Хотя всё вышеперечисленное занимает в науке определённое место и вносит в неё свой вклад, всё это в разной степени — предвзятые мнения, упрямые и догматичные.) Она также не основывается на вере, или непроверенных утверждениях других, или их обоснованных мнениях, или их честных описаниях того, что они однажды испытали в особых условиях. Критерии научного факта следующие: он должен поддаваться проверке сейчас, кем угодно, по желанию и многократно — при условии применения соответствующих приборов и лабораторного оборудования; и он должен восприниматься органами чувств — чтобы, в конечном счёте, можно было посмотреть и увидеть. Научный факт зависит от скромного и терпеливого снятия показаний измерительных реек, термометров, хронометров, весов, лакмусовых бумажек и т. п. Взлёт средневековой науки начался только тогда, когда люди осмелились подвергнуть сомнению освящённые временем стереотипы мышления и искусную аргументацию о том, как всё должно происходить, осмелились начать с начала и проследить, как всё в действительности происходит, посмотреть, какие экспонаты открыто представлены на этой выставке, и поэкспериментировать с ними. Знание об объекте не может быть глубже, чем сенсорное основание, на которое оно опирается.
И абсолютно то же самое верно в отношении знания о субъекте, об этом Первом Лице. Изменение направления научного поиска на 180°, от наблюдаемого к наблюдателю, не уменьшает необходимости постоянно возвращаться от того, что мы постигаем, к тому, что мы воспринимаем. (Это немалое достижение. «Будды и чувствующие существа совершенно ничем не отличаются», — говорит дзэнский мастер Хуанбо. Как осознать это? «Просто в один миг отбросьте концептуальное мышление, и вы достигнете всего».) Скорее, это увеличивает необходимость наблюдать, наблюдать и ещё раз наблюдать.
Конечно, маловероятно, что мне удастся полностью соответствовать идеалу «смирения перед фактами» на протяжении всего этого исследования — наверняка не более, чем учёным, исследующим объект или третье лицо, удаётся преуспеть в своей области. Но я намерен сделать всё от меня зависящее, непрерывно возвращаясь к моим чувствам и уходя от любой бесчувственности.
И если в конце концов — уже создаётся впечатление, что такое вполне вероятно, — окажется, что в общем и целом рассказы о предсмертных переживаниях других людей, восточных и западных, не противоречат нашим переживаниям и находят подтверждение в наших собственных экспериментах, данные которых получены из первых рук и воспринимаемы органами чувств по эту сторону смерти, — что ж, тем лучше. Пока достаточно отметить, что любые сведения, которые предсмертные переживания могут предоставить касательно нашей природы и судьбы, вторичны по отношению к результатам экспериментов, которые вы и я сейчас будем проводить. Экспериментов, которые — поскольку они воспринимаемы чувствами и могут быть повторены — способны увести нас от многословных споров о смерти и привести к согласию, увести от пугающих сомнений по поводу смерти и привести к спокойной уверенности сейчас.
Я — то, чем я кажусь
Дзэнский мастер Дуншань: Я показываю истину живым существам.
Монах: И кто они после этого?
Дуншань: Больше не живые существа.
И вот я возвращаюсь к тому, что для меня является настоящим вопросом, по отношению к которому все другие вопросы второстепенны: что я сейчас?
Чем бы ещё я ни был, я несомненно проявлен как что-то. Я воплощён, я произвожу впечатление на других и (через них) на себя. Что такое это «что-то», наблюдаемое просто и беспристрастно, без предубеждений, как будто в первый раз?
Проблема в том, что я далеко не безразличен к этому объекту исследования (который одновременно его субъект): мне едва ли удастся избежать предвзятости, некоторой склонности подтасовывать счета ради своей (воображаемой) выгоды. Поэтому позвольте мне обойти это препятствие, отметив, как я бы стал заниматься другим предметом — не собой, не чем-то свойственным человеку или даже живым, а просто вещью, любым обычным неодушевлённым объектом. Назовём его X. Я наверняка смогу спокойно и честно рассмотреть нечто столь нейтральное — получить чёткую, конкретную картину X, и затем применить знания об объективности, которые я усвою, в моём самоисследовании.
И даже здесь сразу же появляются осложнения (возникающие на этот раз не из предвзятости наблюдателя, а из природы наблюдаемого). Оказывается, ни один объект не может быть только собой. Посмотрите на X вблизи, и он предстанет чем-то одним; если посмотреть на него с некоторого расстояния, он будет уже другим; а издалека он покажется чем-то третьим. Продолжайте отходить от X, и все его следы исчезнут — не останется ничего, что можно было бы увидеть. Подойдите к нему достаточно близко, и они снова исчезнут. Всё, к чему бы я ни приблизился и от чего бы ни удалился, я теряю. Разворачиваясь, дистанция создаёт не только очарование, но и всё остальное: сворачиваясь, она забирает всё это назад. Мне не встречается ничего, что бы было абсолютно и буквально тем, что оно есть, ничего, что бы не было двусмысленным, относительным, призрачным, неопределённым.
Например, возьмём эту страницу в рукописном или напечатанном виде. Я могу прочесть её только потому, что мне удаётся держать её на правильном расстоянии — почти ровно тридцать сантиметров. Сократите это расстояние до трёх сантиметров, и слова — полные смысла — превращаются в бессмысленные чёрные знаки на белой бумаге. Ещё ближе — при условии, что я вооружу своё зрение соответствующими оптическими и электронными устройствами, — и плоская бумага преображается в скопления вытянутых волокон, за которыми следует набор бесцветных структур, называемых молекулами; за молекулами (уверяют меня физики) скрываются всё труднее различимые, нематериальные, невесомые псевдоштучки, называемые атомами, бесконечно малыми частицами или волнами, кварками; и, наконец, само пространство, заполненное энергией. Ни эта страница, которую я читаю, ни что бы то ни было другое не выдержит ближайшего рассмотрения.
Не во всех деталях, конечно, но в общих чертах и в принципе таково непостоянное, неоднозначное, в высшей степени двусмысленное — и по-настоящему магическое — строение любого X, любой вещи. X никогда не бывает чем-то чётким и определённым: сама его природа зависит от того, как на него смотреть: в частности, от того, откуда на него смотреть, от расстояния.
Не в бровь, а в глаз! Я — не исключение. Как Д. Е. Хардинг, я точно такой же — потому что я тоже вещь, X. На самом деле именно эта магия дистанции делает меня особенной, единичной, очень определённой, измеримой, фотографируемой, поддающейся взвешиванию, локализованной сущностью со своей собственной историей. Благодаря ей у меня есть имя и адрес, я нахожусь в ОДНОМ месте и столетии, а не в другом, и т. д. Ограниченность, специфичность, сложная обусловленность, относительность — в каком-то смысле нереальность — это не случайности, а сам материал, из которого я состою. (Прошу прощения за пустую болтовню, но я не то, что я есть без того, чем я не являюсь: я существую как я, потому что я не существую как вы: моя разновидность существования — это также и несуществование.) А если это всё вызовет у меня сомнения, мне просто нужно будет попросить друга сфотографировать меня. (Скольким мы обязаны этому разрушающему иллюзии изобретению — фотоаппарату, этому сравнительно беспристрастному, почти неподкупному свидетелю обвинения!) Я замечаю, как старательно мой друг держит этот инструмент на нужном расстоянии. Ближе, и у него получится неузнаваемый нос, рот или глаз, потом — нечеловеческая клякса; дальше, и будет неузнаваемый карлик, и затем нечеловеческое пятнышко, не имеющая размера точка, полное ничто. Что он и его фотоаппарат сделают (точное словцо!) из этого X — если вообще что-нибудь сделают, — зависит только от него.
