В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора - Галкин Даниил Семенович (книги без регистрации txt) 📗
Врастание в сложившуюся структуру объединения шло медленно, но верно. Наиболее сложно протекал процесс «укрощения строптивых». Самым крепким «орешком» был главный архитектор АСО-1 (архитектурно-строительный отдел № 1) Алексей Хомяков. Обычно слово «хомяк» вызывает образ забавного зверька. Здесь было другое: не зверек, а страшный зверь. Желчные реплики, нередко переходящие в прямое оскорбление, были нормой его поведения. В результате ранения в годы войны он сильно хромал. Это заставляло сослуживцев относиться к нему снисходительно-сочувственно. В качестве опытнейшего специалиста он пользовался большим авторитетом и уважением. Хомяков обладал великолепным, «народным» чувством юмора. Когда он выступал на совещаниях, все замирали, так как никогда не было известно, что именно он «отмочит» на этот раз.
Вторым, менее крепким «орешком» был главный архитектор АСО-2 Бабкен Кананян. Нрав он имел покладистее и мягче, чем у Хомякова, хотя отличался южной вспыльчивостью. Яркого таланта и большой эрудиции у него не было, но за многие годы поднаторел в проектном деле. Его ахиллесовой пятой являлся русский язык, который он коверкал до неузнаваемости. Кто-то, всерьез или в шутку, внушил ему, что он – первый претендент на место архитектурного лидера в масштабе объединения. Немалую роль в этом сыграл умный и лукавый Хомяков, подогревавший его тщеславную мечту. Естественно, что мое неожиданное появление вызвало у Кананяна всплеск оппозиционного настроя.
Главный архитектор АСО-3 Виталий Никулин был, пожалуй, самым талантливым, совершенно неконфликтным, интеллигентного склада человеком. Его идеи и проекты отличались многообразием композиционных замыслов и приемов. Остальные главные архитекторы отделов и проектов уступали этой триаде по различным показателям творческого мастерства. Наиболее лояльно и доброжелательно встретили мое появление архитекторы молодого поколения. С первых дней они стали активно со мной общаться и советоваться по волнующим вопросам вхождения в творческую стезю. Помог мне освоиться и сам директор. Почти ежедневно приглашал в свой кабинет. Мягко, без нажима давал ценные указания. Интересовался моим мнением по ряду проектов, с которыми я успел познакомиться. А мое присутствие на совещаниях и оперативках стало постоянным и обязательным.
Во время одной из встреч он поинтересовался моим мнением о трех архитектурных «китах». Я постарался объективно, без предвзятости, в наиболее смягченной форме высказать свою позицию. Подчеркнул их высокий профессионализм и опыт. Личные качества предпочел обойти, хотя вскользь отметил интеллигентную манеру общения Никулина. Директор с неизменно доброй улыбкой выслушал меня. Подтверждением, что он не просто так коснулся этой темы, было его дальнейшее высказывание:
– Теперь понятно, почему выбор сделан в твою пользу? Хомяков разогнал бы всех заказчиков, а согласующие инстанции нас бы совсем загрызли. Кананяна с его гремучей смесью южнорусского языка с армянским акцентом никто толком не понял бы. С ним лучше общаться письменно. Ну а Никулин, при всех своих положительных качествах, к сожалению, от природы не обладает сильным характером руководителя, способного твердо отстаивать интересы и престиж объединения на всех уровнях.
К сожалению, только два с небольшим года мне выпало счастье (и редкая удача!) работать под руководством Григория Петровича. Этот самый сложный период адаптации, благодаря его поддержке, я успешно преодолел. По состоянию здоровья он вынужден был уйти на заслуженный отдых. А через год прошла гражданская панихида в вестибюле объединения… В числе многих сослуживцев я стоял в почетном карауле у его гроба, утопающего в цветах. К незаживающим болевым шрамам памяти об отце, Лозовом, Мосолове прибавился еще один, в связи с уходом из жизни Григория Петровича Малкова.
На переломном этапе смены директоров я полностью врос в структуру объединения. Всеми был узнаваем и признан, даже поутихшими «китами» – Хомяковым и Кананяном. Успел облететь всю страну. Провел технические советы по рассмотрению наиболее важных объектов. В те времена от результатов их проведения зависело открытие финансирования на строительство по одобренным и согласованным проектам. Подобные технические советы систематически проводились также в головном институте на Волоколамке. Возглавлял его главный инженер объединения Алексей Бахарев. В число моих обязанностей входило внутреннее экспертное заключение по проектам отделов. Не обходилось без бурных споров и неизбежных разногласий.
Технические советы часто походили на арену, где остервенело «бодались» ее набычившиеся члены в поисках истины. Как правило, это были главные специалисты по направлениям, которые составляли «мозговой костяк» головного института. В отличие от меня – «свежего пришельца» – они имели многолетний стаж работы в нем. Такой оседлости специалистов способствовал микроклимат, созданный Малковым. В большинстве случаев уходившие, познав все в сравнении, становились «раскаявшимися» возвращенцами.
Вспоминается забавный случай. Мой приход в институт совпал с увольнением, в поисках лучшей доли, архитектора-практика по фамилии Турьянская. Она звезд с неба не хватала, но была прилежной и исполнительной. Вскоре она слезно стала просить о возвращении обратно. С ее заявлением я направился в кабинет директора. У него в это время находились главный инженер Бахарев и один из его заместителей, Гитник. Прочитав заявление, директор обратился к присутствующим:
– Что вы можете сказать о ней? Что-то слабо ее припоминаю.
Гитник сказал, с нарочито серьезным видом:
– Жгучая брюнетка с завораживающим взглядом черных глаз.
Директор слабо прореагировал на его слова:
– У нас в институте таких много. А особые приметы?
Бахарев расплылся в улыбке, хитро прищурив глаза:
– Пышные формы! А пятой точке вообще нет равных.
Наш серьезный директор, которому не чуждо было все человеческое, захлопал в ладоши и весело рассмеялся:
– С этого бы и начали! Сразу ее вспомнил. У нее еще и глазомер отличный!
Широким росчерком он наложил положительную резолюцию. Я часто был свидетелем, когда напряженные и утомительные совещания в его кабинете прерывались веселыми шутками и анекдотами. При этом ровная тональность общения прерывалась гомерическим хохотом. Директор ценил и любил юмор и остроумные высказывания своего преданного окружения.
Преемником Малкова на последующие два десятилетия стал кадровый сотрудник института Валерий Косогов. Он представлял средневозрастную формацию специалистов, выросших в его стенах. В нем, в полной гармонии, уживались гибкий ум, артистическое красноречие, цепкая память, хорошее чувство юмора и прочие положительные качества. Ему, как и многим сотрудникам, посчастливилось с самых азов пройти благотворную школу Малкова. Поэтому он сумел сохранить дух и манеру уважительного общения и успешно продолжить традиции своего учителя.
Удачно совпало расположение института и моего места проживания. Расстояние между ними преодолевалось в пределах часа со считаными минутами. Тем более между этими двумя точками мысленно была проложена самая короткая прямая линия. Она пролегала по улочке с поэтическим названием Соломенная Сторожка. Далее я пересекал живописный (хотя и немного загаженный) Тимирязевский лесопарк. Миновав его, переходил железную дорогу на Ригу. Затем, тихими улочками и переулками, выходил на площадь развилки Ленинградского и Волоколамского шоссе – к дому проектных институтов.
Почти три десятилетия «пешая дорога жизни» позволяла мне, в процессе движения полуспортивным шагом, обдумывать предстоящие дела. Наверное, если пройденные километры сложить в одну линию, она обогнула бы наш большой маленький земной шар. Мою любовь и веру в движение как проявление активной жизни я сохранял на всех возрастных этапах независимо от климатических сезонов и сюрпризов погоды.
Нарушался привычный режим частыми командировками. Короткие блицвыезды я совершал в Ленинград и Киев – для участия в экстренных совещаниях. Они чередовались с неожиданными бросками в «медвежьи уголки» и южные, тогда еще не очень «горячие» точки… Потрясал контраст блеска и нищеты, богатства и бедности, высокой культуры и низменных нравов.
