Обитель любви - Брискин Жаклин (книги txt) 📗
— Мужчина, только очень уставший.
— Она богата, не так ли?
— Я же сказал тебе...
— Не волнуйся, Тесса — моя лучшая подруга, — весело закончила Лайя.
Несколько дней снимали на студии, но наконец Римини назначил день полетов. Текс управлял «Дженни», на крыльях и фюзеляже которой были намалеваны немецкие кресты. Кингдон летел на «Спадже», украшенном концентрическими кругами. Они сражались над мирным небом Санта-Моники. Делали петли, пикировали, выпускали друг в друга целые обоймы холостых патронов. Один раз винт «Спаджа» заело, и Кингдону пришлось вылезти в небе из кабины, чтобы крутануть его. Оператор не пропустил этот момент.
Во второй день съемок на натуре Тесса отсутствовала. Вечером Кингдон воспользовался телефоном миссис Коди.
Англичанин-дворецкий ответил:
— Мисс Ван Влит не сможет подойти.
— Передайте ей, что это Кингдон Ван Влит.
«Хватит прятаться от дворецких и богатых дядюшек, — подумал он. — Я кинозвезда».
После паузы англичанин добавил:
— Она немного приболела, мистер Ван Влит.
Утро следующего дня было туманным. Актеры, бригада операторов и восемь статистов в рогатых немецких касках слонялись около аэропланов. Римини, задрав голову, смотрел на серое небо. Наконец в три часа дня он неохотно объявил, что съемок не будет.
Кингдон к тому времени уже подружился с веселым оператором, которого звали Максом. Он одолжил у него машину на вечер.
Сначала Кингдон заглянул в книжную лавку, затем поехал на восток к Лос-Анджелесу. Мимо, сменяя друг друга, проплывали рощи и поля. Он ехал вдоль трамвайных путей по не застроенным еще участкам. Слева возвышался темный таинственный силуэт Санта-Моники. Впереди показалась аллея буйно разросшихся кустов. За этой высокой живой изгородью был склон холма, настоящий зеленый оазис.
Кингдон остановил машину Макса и спросил себя: какого черта его несет к дому дяди? К кому он сюда приехал? К Тессе, конечно. Но почему бы ему не подождать, пока она поправится? Она как-то говорила ему, что ее периодические ,недомогания длятся, как правило, всего несколько дней. И потом, после того их разговора, она больше не звала его к себе домой.
Почему?
В самом ли деле она нездорова? А может, просто решила перестать с ним встречаться? А дворецкого попросила соврать ему. Впрочем, разве прежде она хоть раз ему солгала?
Какого черта он ломает голову над всеми этими вопросами?
Он поехал вперед по гравийной дорожке. Миновал увитую виноградом сторожку, которая обычно стоит у ворот. Но никаких ворот не было. Подъехал к развилке. Одна дорога значилась на указателе как СЛУЖЕБНЫЙ ВЪЕЗД. Он поехал по другой дороге мимо цветочных горок с тщательно ухоженными клумбами и группами подстриженных деревьев, в которых пели птицы. Перед садом он увидел плавательный бассейн с двумя вышками для прыжков с разной высоты. Частные бассейны в то время считались в Лос-Анджелесе роскошью. Рядовой лосанджелесец мог пойти на пляж или поплескаться в платном бассейне одного из многочисленных курортов. Так что на Кингдона бассейн произвел впечатление.
Поворот дороги — и он увидел дом, поразивший его еще больше. Он не знал, что Гринвуд во многом повторял Паловерде. Кингдон решил, что дом напоминает постройки старинной католической миссии Сан-Габриэль. Только гораздо больше и без колоколов.
Он вышел из машины и хлопнул в тишине дверцей. Поднялся на крыльцо и дернул стальную цепочку звонка. Дверь открыл дворецкий. «Тот самый англичанин? — промелькнуло у Кингдона в голове. — Сколько вообще у них дворецких?» Он протянул ему томик со стихами.
— Для мисс Ван Влит.
— Как мне вас...
— Скажите, что передал посыльный. — Знаменитая кинозвезда вновь ощутила себя нищим племянником.
Перед Кингдоном закрылась железная, застекленная наверху дверь, но он еще несколько минут стоял на крыльце и тяжело дышал, словно попал в безвоздушное пространство. Потом, припадая на больную ногу, спустился по ступенькам вниз. Подойдя к машине, он оглянулся.
Тесса стояла у одного из окон на фасаде дома.
На ней была широкая ночная рубашка из какой-то легкой белой ткани, без рукавов, обнажавшая красивые тонкие руки. Темные волосы свободно падали на плечи, обрамляя лицо. Издали он не мог рассмотреть ее как следует. Мешали тенистая просторная веранда и блики на оконном стекле. Это придавало ей некую загадочность, таинственность. Он поднял руку, давая понять, что увидел ее. В ответ она подняла руку с его книгой, а затем прижала ее к груди. Этот жест вызвал в нем возбуждение, на которое он уже считал себя не способным.
Он тут же забыл о доме, роскошном саде, о своей ненависти к дяде. Кингдон смотрел на неясный женский силуэт и думал: «Я страдал от своего внутреннего несовершенства, а она утешила меня. Это единственный человек из всех, встреченных мной, которому неведомо зло. Она непорочна. Вот почему она так загадочна. Мне надо было написать это на обложке книги, прежде чем передать ее. Выглядело бы достаточно витиевато. — Последняя мысль была саркастической, но этот сарказм был обращен им на самого себя и не отразился на чувстве, которое переполняло его в ту минуту. — Я люблю ее». И в следующее мгновение он ощутил, как его захлестнула страсть. Страсть жаркая, всепоглощающая, о существовании которой она даже не подозревала. Чувства переполняли его, безумное возбуждение охватило все его существо.
Нет!
«Она моя кузина, — сказал он себе, пытаясь прогнать наваждение. — Это все из-за ее ночной рубашки. Это все из-за ее груди. Ведь у меня давно не было женщины, я так давно не испытывал желания. Она моя кузина!»
Но избавиться от соблазна не было сил. Он любил Тессу и больше не мог сдерживать эту любовь, точно так же, как человек не может надолго задержать дыхание.
Она отошла от окна.
Кингдон завел машину. Он дрожал, его прошиб пот, и он мысленно ругал себя. «Соблазн, соблазн, — мысленно повторял он. — И где? Здесь, в этом ухоженном саду!» Ревнитель истинной веры боролся в нем сейчас с проснувшимся мужчиной. «Да, мама, — думал он. — Твои страхи были не напрасны. Из всех женщин на свете я возжелал дочь твоих врагов, свою собственную двоюродную сестру. Надо было усерднее колотить меня в детстве».
«Я люблю ее. Тесса — моя недостающая половина. Моя нежная, спокойная Тесса... Она любит меня, а я люблю ее». И вместе с тем он осознавал всю безнадежность этого чувства. Между ними стояло непреодолимое препятствие. Не этот огромный дом, не ее деньги, не праведная или неправедная обоюдная ненависть их родителей. Отнюдь! Беда была в том, что он с детства испытывал комплекс вины, который не поддавался истреблению. «Она навсегда останется для меня табу. Я нечист! Порочен! Было бы нечестно по отношению к ней предлагать ей себя».
«Я постараюсь забыть эти несколько мгновений», — решил он, выезжая из сада по гравийной дорожке. Потом свернул на пустой и пыльный бульвар Голливуд.
«Я выброшу их из головы!»
Но как это сделать?
Он подъехал к меблированным комнатам в доме на склоне холма. Здесь жила Лайя. Было почти пять часов вечера. Он спустился по тропинке, ведущей под уклон, и постучался в дверь Лайи.
Девушка лишь чуть-чуть приоткрыла дверь. На ней было кимоно с вышитым бронзовым драконом, изрыгающим пламя. Она накрутила свои светлые волосы на папильотки из газетной бумаги. Плоское хорошенькое личико лоснилось от кольдкрема.
— А, Кингдон, милый! — воскликнула она. — А я как раз собиралась ужинать.
— Я тоже.
— Да?
— «Александрия», — пояснил он. — Отель «Александрия» на углу Пятой улицы и Спринг. Там собирается важная голливудская публика.
— Думаешь, будет здорово, если мы туда заявимся?
— Но сначала...
Он толкнул дверь, и она отстранилась.
— Хозяйка у меня — просто мегера, — шепнула Лайя. — Входи, только побыстрее.
Он закрыл за собой дверь и осмотрелся. Огромное миртовое дерево затеняло захламленную вещами комнату. На дверце шкафа висели три вечерних платья с блестками. Куклы — из тех, что выдаются на аттракционах в качестве призов, — сидели на низком стульчике. Над кроватью висели фотографии в рамках: Пирл Уайт, Уильям С. Харт, Дуглас Фэрнбекс, Лилиан Гиш, Уоллас Рейд, Чарли Чаплин, Толстяк Арбакл и, конечно же, Мэри Пикфорд. Тут же на треножнике стоял киноаппарат. Бог знает, откуда он у Лайи.
