В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора - Галкин Даниил Семенович (книги без регистрации txt) 📗
После долгих переговоров и тщательной проверки документов нам разрешили пройти внутрь. Башня, несмотря на общую запущенность и выщербленность стен, впечатляла архитектурным решением. Мощный четверик завершался тремя ярусами восьмериков. Наклон ощущался довольно сильно.
Представитель завода подвел нас к одному из больших открытых проемов четверика. Взял камешек и бросил в глубь мрачного бездонного чрева. После длительного полета раздался глухой всплеск воды. Он указал рукой вниз и поведал:
– Много всяких тайн связано с подземельем башни. Одна из них наиболее правдоподобна. Демидов согнал туда сотни работяг и тайно чеканил фальшивые деньги. Прослышав о возможном приезде царской инспекции, открыл шлюзы и затопил подземелье вместе с людьми. До сих пор никто не может осушить его и докопаться до истины. В первые десятилетия советской власти в башне устроили тюрьму. Затем вокруг построили наш завод.
Напротив башни красовался приземистый дом с колоннадой. В нем когда-то на широкую ногу проживал Акинфий Демидов с многочисленным семейством и челядью. Теперь его приспособили под мелкие мастерские и кладовые.
Как не вспомнить о падающей Пизанской башне, созданной за четыре столетия до Невьянской! По странному совпадению, обе башни имели почти одинаковую высоту (около 60 метров) и схожий угол наклона. Спустя годы в пригороде Чикаго я, с нескрываемым удивлением, увидел уменьшенную копию Пизанской башни. Это было водопроводное сооружение. Если память не изменяет, район Чикаго назывался Найлс. Любят американцы копировать матушку-Европу!..
Рядом с башней красовались силуэты Спасо-Преображенского собора и церкви Вознесения. Нам поведали, что эта церковь – единственное культовое сооружение на Урале, не оскверненное после революции.
На следующий день мы вылетели на восток. Билеты до Улан-Удэ были распроданы на много дней вперед. Поэтому промежуточным пунктом на пути следования стал Иркутск. Нас это больше обрадовало, чем огорчило. Появилась отличная возможность познакомиться со старейшим городом Сибири. Из аэропорта мы направились на вокзал. До отхода поезда на Улан-Удэ было несколько часов. Почти бегом мы прогулялись по набережной быстротечной Ангары. Успели осмотреть центральную часть города. В ней сохранился облик и колорит купеческой старины. Добротные каменные и деревянные дома с большим количеством декора свидетельствовали о широкой натуре хозяев – коренных сибиряков. Впоследствии я неоднократно прилетал в этот своеобразный город, «история которого полна драматизма и жестоких противостояний в революционные годы» (это цитата из путеводителя).
Славное море, священный Байкал…
Много часов из окна поезда наш взор пленяло «славное море – священный Байкал». Дух захватывало от нежно-бирюзовой глади и гористых берегов чудо-озера. Чехов о нем писал: «Вода прозрачна необыкновенно, так что видно сквозь нее, как сквозь воздух». К сожалению, местами были заметны мутные и радужно-цветные разводы от грязных стоков и выбросов. Огорчали откровенные кучи мусора на берегу, неопрятно разбросанные бревна, убогие строения. Все это никак не вязалось с удивительной красой уникального творения природы.
Вопреки здравому смыслу, в 1960-х годах на берегу Байкала началось строительство целлюлозно-бумажного комбината. Робкое противодействие этому пагубному варварству ученых было тогда проигнорировано. Но борьба за Байкал продолжалась и дальше. К сожалению, по мере приближения к Улан-Удэ результаты превращения Байкала в промышленную свалку вместо национального парка проглядывали все чаще.
На заводе «Буряткабель» нас ждали с нетерпением. Помимо реконструкции, намечалось строительство главного производственного корпуса. В увязке со сложившейся застройкой, мы должны были определить его месторасположение, а также предварительную объемно-планировочную структуру.
Как и в Свердловске, на решение этих вопросов ушла рабочая неделя. В свободное время мы знакомились с городом. Он живописно вписался в равнинные участки среди пологих сопок. Центральная часть, сгруппированная вокруг «пуповины» – Удинского острога, имеет регулярную градостроительную систему улиц и площадей. На них сохранились старые строения училищ, торговых и гостиных рядов, каменных и деревянных домов купцов и мещан. Главная площадь – Советская – была застроена современными зданиями. В наш первый приезд в ее центре был разбит сквер. Впоследствии здесь установили огромную голову Ленина, без туловища, на низком квадратном постаменте.
До отлета в Ташкент гостеприимное руководство завода предоставило нам транспорт с сопровождающими. По пути в легендарное буддийское святилище – дацан[98] мы осмотрели Этнографический музей. Он, как и заповедник под Пермью, располагался под открытым небом. Там была представлена довольно большая экспозиция деревянного зодчества народов Сибири. Восхищала продуманность бытовых особенностей проживания в старину, направленная на стремление сохранить тепло в условиях сурового климата.
Самый крупный буддийский монастырь в России – Иволгинский дацан – разбросал свои многочисленные ступенчатые строения в виде усеченных пагод в небольшом бурятском селе Верхняя Иволга. Крыши с приподнятыми углами придавали им облик китайских и тибетских культовых строений. В окраске преобладали красные и черные тона. Многочисленные изваяния и мистические формы на фризах храмов и бесчисленные молельные колеса были покрыты позолотой. Монашеская братия, вся на одно лицо, оживляла необычный возвышенный колорит и особую атмосферу этого автономного, замкнутого мира.
Из дацана, покрутив, на счастье, молельные колеса, мы проехали на западное побережье Байкала. Плохая, вся в выбоинах, дорога петляла между лысыми сопками. Бедные неопрятные поселения на пути – Гремячинск, Усть-Баргузин и другие – чем-то напоминали каторжные остроги. Еще более загрязненные, чем со стороны железной дороги, берега вызывали ощущение жестокого безразличия к Байкалу.
Об этом с неподдельной грустью вещают строки поэта Андрея Дементьева:
Что же натворили мы с Природой?
Как теперь нам ей смотреть
В глаза?
В темные отравленные воды,
В пахнущие смертью небеса.
Полакомившись на прощание омулем в национальном бурятском ресторане, мы отправились в аэропорт. Перелет в Ташкент показался мне вечностью. Старый, дребезжащий самолет находился в состоянии беспрерывной турбулентности. Промежуточные посадки и взлеты давались ему тяжело. У меня было постоянное ощущение, что он пребывает в состоянии старческой предсмертной агонии. Не хотелось думать, что на взлете жизни может произойти безвозвратное падение… К счастью, он, как старый конь, не испортил небесную борозду. К вечеру мы приземлились в незнакомом южном городе.
Во время нудного перелета в памяти всплыла повесть писателя Неверова «Ташкент – город хлебный». Она была популярна в мои юные годы. Я ее неоднократно перечитывал. Мне был очень созвучен образ бесшабашного Мишки, наивно ринувшегося в поисках сытой жизни в Ташкент. Даже его проезд на подножке поезда напоминал мне аналогичный случай со мной по пути в Черновцы.
Мы не уведомили заказчика о дне прилета. Поэтому нас никто не встретил. Наугад, не зная города, пытались устроиться на ночлег. Но в гостиницах везде получали вежливый отказ. В безымянном запущенном сквере, в состоянии полной усталости, устроились на ветхую скамейку. Вечер был прохладный. Ветерок доносил пряные ароматы восточного города. Мы решили, что по собственной глупости проведем первый ночлег в Ташкенте на скамейке, как бездомные бродяги. К счастью, жизнь так устроена, что случайная закономерность всегда приходит на выручку. По скверику не спеша прогуливался пожилой мужчина. Он обратил на нас внимание:
– Вижу, вы не местные. В это время все предпочитают находиться в домашнем тепле, за исключением любителей, как я, вечерних прогулок.
Мы доверительно поведали ему о неудачных попытках устроиться на ночлег. Выслушав нас, он объяснил, в чем причина:
