Завоевательница - Сантьяго Эсмеральда (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Остальные невольники, работавшие в доме, либо умерли, либо держались подальше от касоны, и Ана редко с ними сталкивалась. Флора умерла, Инес умерла, Нена умерла, кухарка Пилар умерла. Старый Самюэль и двое мальчишек, Сандро и Чуито, ухаживавших за скотом, тоже умерли. Кузнец Томас и Бенисьо, чистивший и ремотировавший хлевы, загоны и хозяйственные постройки, умерли. Дина и ее муж Хуанчо, работавшие вместе с Аной в садах, огородах, курятниках и голубятнях, умерли. Муж тетушки Дамиты, Лучо, который выращивал, откармливал и резал свиней, коптил окорока и делал из кишок кровяную колбасу, умер. Их невестка Корал умерла, как и ее дочка Сарита. Болезнь унесла всех до одного родных Дамиты, пощадив только внучку Кармен.
Батей, где некогда кипела жизнь, теперь большую часть дня пустовал. Однако еду по-прежнему готовили, белье стирали, коров доили, скот кормили, огороды обрабатывали, фрукты срывали, свиней закалывали, колбасу изготавливали, яйца собирали, окорока коптили. Работы, которыми обычно руководила Ана, выполнялись без нее, пока она сидела в доме, дожидаясь окончания эпидемии, в компании семилетней девочки.
Однажды вечером Северо привез новости:
— Губернатор закрыл ворота столицы. Жителям Сан-Хуана велено сидеть дома, введен комендантский час.
— Там тоже холера?
— И во всех остальных городах острова. Я заглянул к Луису, Фаустина только что вернулась из Маягуэса. Она видела целый квартал, сожженный дотла. Кажется, холера сильнее свирепствует в бедных кварталах, поэтому муниципальный совет по рекомендации местных докторов сжигает их. Городской совет Гуареса делает то же самое.
Из-за мешков под глазами и глубоких складок возле рта Северо казался намного старше своих тридцати шести лет.
— Если город закрыт, а кварталы бедняков уничтожены, где городской совет собирается разместить людей? — поинтересовалась Ана.
— Ни губернатор, ни городские советы не обеспечивают пострадавших жильем. Они заняты исключительно борьбой с эпидемией. Люди спят на улице, под деревьями, в церкви. Целые семьи бродят по дорогам.
— Храни нас, Господи. — Ана осенила себя крестом и поняла, что уже давно не обращалась к Богу.
— Мы должны переехать на холм, Ана. Дом еще не закончен, но нам опасно оставаться здесь, в такой близости от источника заразы.
— Мы же изолировали больных.
— Флора заболела. И умерла. Мы все страшно рискуем. Прошло уже три недели, а они всё умирают. Не хочу подвергать опасности ни вашу жизнь, ни свою.
Он никогда не был с Аной резок, напротив, тон его всегда был почтительным, он обращался к ней на «вы» даже в самые интимные моменты. Но сейчас голос Северо звучал так, словно он сдерживался только ради жены, хотя слова его звучали властным приказом, не допускавшим сопротивления. Ана пробовала было протестовать, но холодный блеск его глаз заставил женщину замолчать. Она снова открыла рот, собираясь продолжать, но взгляд Северо снова пронзил ее, и Ана не смогла вымолвить ни слова. Северо кивнул, принимая ее поражение, и одним стремительным движением притянул жену к себе, крепко обнял и поцеловал в глаза.
— Вы слишком мне дороги, и я не допущу, чтобы с вами что-то случилось, — шепнул он ей на ухо. — Пока я жив, я буду заботиться о вас.
Он поцеловал жену и ушел, а Ана осталась размышлять, надеялась ли она когда-либо, желала ли, чтобы какой-нибудь мужчина взял на себя заботу о ней.
На следующее утро Северо прошелся по всем комнатам нового дома, открывая и закрывая двери и окна. Все помещения были пусты, кроме их с Аной предполагаемой гостиной, где у стены стоял сундук из камфарного лавра. Он велел Лоле, новой прачке, выстирать и отутюжить городскую одежду жены, лелея надежду, что в доме, который он для нее построил, она иногда станет надевать красивые платья и лайковые туфельки, сложенные в сундуки много лет тому назад. Северо не мог дождаться того момента, когда увидит, как Ана скользит по голубым плиткам пола, и даже воображал, что она будет учить его бальным танцам, разученным ею в детстве.
Лола свернула все предметы одежды и проложила их муслиновыми подушечками, набитыми ароматными травами. Северо касался нарядов Аны, и они словно таяли под его пальцами.
«Именно так и должна одеваться дама, — думал он, — в шелк, кружева и красивые вещицы». За исключением первой встречи в Сан-Хуане и тех случаев, когда Ана надевала костюм для верховой езды, она носила простые хлопковые юбки и блузы черного, серого или темно-синего цвета. А он мечтал, чтобы она ходила в роскошных платьях, укладывала волосы в пышные прически. Он хотел, чтобы она отличалась от Консуэлы, кампесинас, невольниц, была наряднее и изящнее гасендадас и дуэний из Гуареса и его окрестностей.
За последние три недели он видел повсюду только страдания и смерть. А теперь он трогал эти прекрасные вещи, брал их в руки, разглаживал. Пальцы Северо покрывали шрамы и мозоли, и он боялся порвать прозрачную ткань, повредить искусное шитье. Но сейчас ему было просто необходимо подержать в руках что-нибудь красивое.
Северо доставал вышитые шелковые и кружевные вещицы и расправлял их на полу. Он положил корсет под корсаж с короткими рукавами, обшитый кружевными оборками. Потом раскинул под ним юбку и пристроил перчатки на то место, где должны были находиться руки Аны. Затем накинул мантилью на воображаемую голову, а тонкие чулки всунул в изящные лайковые туфельки с атласными бантами. Северо расположил туфли таким образом, будто распростертая на полу женщина намеревалась танцевать. Он поклонился ей, улыбнулся и протянул руку, словно она стояла перед ним, надушенная, с пылающими от волнения щеками, с нетерпением ожидавшая, когда он поведет ее по сияющему паркету.
Северо закрыл глаза и постарался представить себя другим — с мягкими руками, ухоженными ногтями, одетым в модный костюм: белую шелковую рубашку, черный бархатный чалеко с серебряными пуговицами, черные брюки с красным поясом на талии и кожаные туфли с пряжками. Он распрямился и стал раскачиваться из стороны в сторону. Спохватившись, Северо открыл глаза и огляделся, словно опасаясь, что кто-то может застать его в такой нелепой ситуации.
А внизу, у подножия холма, пройдясь по комнатам касоны, Ана увидела то, чего не замечала годами: ее жилище было тесным и некрасивым. Окраска стен вторила цвету полей, и глазу не на чем было отдохнуть от этой бесконечной зелени. Неожиданно Ана ощутила приступ клаустрофобии и вышла на веранду. Стоны больных были невыносимы, и она кинулась в другой конец двора, прочь от барака. В столярной мастерской стучал молотком Хосе, на хлебном дереве заливалась какая-то птичка.
Ана ощущала полное бессилие, и ее раздражало это чувство собственной несостоятельности. «Они рассчитывают на мою помощь, — думала она, — а я не знаю, чем помочь. Но я хочу быть хорошей хозяйкой».
Жарким утром Консиенсия собирала физалис, хотя настойка из него оказалась бесполезной. Не приносили облегчения и подслащенная мякоть инжира, а также перемолотые семена папайи, корни гуайявы и лимона. Однако все равно приходилось чем-то потчевать больных, чтобы не лишать их надежды. Уборка бараков тоже не принесла никакой пользы. Вопреки всем усилиям, Ане не удалось исполнить свой долг.
Но ее угнетало другое бремя, более тяжкое, хотя она не стала бы называть это виной. Она приняла роль рабовладелицы и старалась изо всех сил, выполняя свои обязательства по отношению к невольникам. Ана знала, что в один прекрасный день рабы неизбежно получат свободу, однако поденщики были дороги, ненадежны и ленивы. Она надеялась, при ее жизни этого не случится.
С самого начала она чувствовала, что не должна поддаваться Северо, что именно силу характера он более всего ценил в ней. Однако в таких ситуациях, как эта, ей хотелось позволить себе быть слабой. Она проглотила уже слишком много слез и боялась, что однажды не сможет сдержаться и они хлынут из нее потоком.
Ана никогда не спрашивала себя, почему долгие годы отдавала все свои силы плантации, почему беды и удачи так занимали ее. Она знала только, что с того мгновения, как она увидела плантацию, эта земля, постройки и люди, находившиеся в пределах Лос-Хемелоса, стали необходимы для ее существования. Это не оспаривалось, не подвергалось сомнению и не нуждалось в объяснениях. Так было, и все. Но в последние три недели Ане никак не удавалось разбудить в себе тот оптимизм, который помогал выстоять на протяжении двенадцати лет, суровых двенадцати лет… Нет, не надо так думать. Она встряхнула головой, прогоняя черные мысли, бурлившие, словно пузыри на кипящем масле. «Я слишком долго была одна», — сказала она себе и сошла вниз по ступеням.
