Мы - истребители - Поселягин Владимир Геннадьевич (список книг txt) 📗
— Ника, иди к Олегу, можете поиграть во дворе.
Федор на завтраке не присутствовал, он вчера вечером ускакал к хозяйке, у которой снимает комнату. Пешком, своего транспорта у него не было. Семен Алексеевич молчал, только прятал улыбку, когда отпивал чая из кружки. Над столом повисла неловкая тишина.
— Что я хотел сказать, да забыл. В Москве буду до конца месяца, первое время буду занят, нужно несколько песен записать, учеба да еще выступление по Всесоюзному радио, но числа так двадцать второго жду вас в гости, а лучше сам привезу. По Москве погуляете, у меня погостите. Да и я развеюсь, тоже интересно погулять по известным местам.
Провожали меня все, только Аня так и не появилась. Несмотря на мои отнекивания, загрузили так загрузили. Одной картошки почти целый мешок, не считая всяких солений. Подумав, махнул рукой — пусть будет.
— До встречи! — попрощался я, выезжая со двора.
— Глафира Ивановна, я дома! Здравствуйте!
— Ой, Севонька! — воскликнула домработница, выплывая откуда-то из глубины квартиры. — А я ждала тебя только через час.
— Да я передумал заезжать в Центр. Поем, отдохну, высплюсь — вот, может, тогда и съезжу к парням.
— Тут постоянно названивают. Какой-то Игорь Быков.
— А, это мой музыкальный редактор, можно сказать. Хороший мужик, он сказал, когда перезвонит? — поинтересовался я, стягивая сапоги.
— В два часа дня обещал. Как съездили, все нормально?
— Да, конечно, посмотрел на деревенскую жизнь, переночевал у Морозовых. Погостил, можно сказать, и обратно.
— Тяжело там?
— Да нормально, справляются.
— А с письмом что? Ты так забеспокоился?
— Да все нормально, просто не так понял.
После горячего душа я в банном халате устроился за столом и занялся просмотром почты. В основном это были восторженные девичьи письма, много писем от детей, от фронтовиков. Один обижался, что я не пою про них, про простую пехоту. Под его просьбой написать песню про обычных трудяг войны подписалась вся рота. Глядя на разные закорючки, я думал, что у каждого бойца своя судьба, свое предназначение. Кто-то погибнет, а кто-то водрузит Красное знамя над Рейхстагом. Писали школьники, комсомольцы. Было и от моей пионерской дружины. Я с ними и так связь не терял, отвечал на все, что приходило. Получил от них даже подарок к 23 февраля. Перчатки.
— Сева, тебя к телефону. Игорь звонит, — отвлекла меня Глафира Ивановна.
— Ох, заработался, — устало улыбнулся ей, вставая из-за стола.
— Может, кровать расстелить?
— Попозже маленько, — ответил я и взял лежавшую на тумбочке трубку телефона.
— Игорь, привет!
Быков сам попросил называть его по имени, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте.
— А пропажа объявилась наконец. Ты что обещал, помнишь?
— Конечно. Завтра с утра у вас как штык. Кстати, сколько мелодий по нотам выучили?
— Восемь, было время для тренировок. Не забывай, у нас всего пятнадцать дней для шлифовки и записи, так что будем работать по полной.
— Верю. Значит, до завтра?
— Да. Ждем в восемь утра, готовься, работать будем до позднего вечера.
— Кто бы сомневался. Я не против, ты же знаешь.
— Знаю. Ну все, пока. Завтра мы тебя ждем.
— Ладно, до завтра.
— Пока.
Повесив трубку, я ошарашенно покачал головой:
— Это же восемь мелодий заучили! Ну парни! Ну молодцы! — заглянув на кухню, где кашеварила Глафира Ивановна, попросил разбудить завтра в семь утра и отправился спать.
Так начались мои трудовые будни на музыкальном поприще. На все про все ушло у нас одиннадцать дней, а не пятнадцать, как предвещал Игорь. Семь из записанных песен уже крутились по радио, одну я попридержал. Завтра у меня выступление, там я ее и запущу в эфир. Договоренность с редактором уже есть, песня привела его в восторг. Кроме того, четыре из восьми я спел ещё и на французском — слова вполне подходили. А у остальных нет — французы однозначно не поймут, менталитет не тот.
До конца отпуска оставалось восемь дней, так что время для отдыха было. Нужно было ещё съездить за Морозовыми — обещал им прогулки по Москве. Тем более разрешение на выезд и на пребывание в городе я им уже выбил, так что дело осталось за малым — привезти их сюда.
За все время распевок пару раз удавалось выкроить время для поездок к парням и в посёлок. С первыми выпил за разгром немцев на Керченском полуострове. Об этом уже объявили по радио. Жаль, Манштейн успел удрать, но почти все его войска оказались или в окружении, или уже были перебиты. Сейчас там как раз добивали последние очаги сопротивления.
Со вторыми старался сойтись поближе — все-таки не чужие люди. Чем больше я был у них, тем больше мне хотелось остаться. Не знаю, может быть, в этом виновата просьба Семеныча позаботиться о семье, а может, васильковые глаза Анны, которая всякий раз так печально провожала меня. А Федора я больше не встречал, странно. Поинтересовался у Семена Алексеевича, оказалось, лейтенанта отправили на другое место службы, куда-то на фронт. И вообще, мне эти люди нравились. Непоседливый маленький Олег, любивший устраиваться у меня на коленях, взрослеющая Нина, степенно встречающая меня каждый раз у дверей, и прекрасная Анна.
Темы обо мне больше в присутствии Анны не затрагивали. Видимо, мой портрет действительно висел у нее над кроватью. Теперь можно было понять такую ее осведомленность о моих приключениях. Видимо, отец в письмах рассказывал. Было, конечно, и кое-что по радио, но не так много.
Утром меня ждал сюрприз. Когда завтракал, изредка поглядывая на время, капитан-курьер привёз плотный пакет, а в нем приглашение на награждение в Кремль. Причем самое удивительное — на завтра. Обычно извещали заранее, за пару недель минимум, но тут почти в последний момент. Странно. Расписавшись о получении приглашения, отпустил посыльного и вернулся на кухню. Сегодня у меня выступление, завтра награждение в Кремле, что же ждет послезавтра?
— М-да, тяжелые дни будут, — констатировал я. После чего, вздохнув, пошел в спальню — проверить парадный китель, висевший в шкафу.
Поправив ушанку, чтобы была чуть набекрень, по последнему писку армейской моды, вышел в подъезд и, закрыв квартиру, продолжая насвистывать, стал спускаться вниз по лестнице, проигнорировав лифт.
Пройдя мимо своего «опеля», я подошел к черной «эмке», присланной из политуправления.
— Сейчас куда? Сразу на радио? — поинтересовался у водителя, садясь на заднее сиденье.
— Да, товарищ майор. Там вас ждут, батальонный комиссар Жванецкий ждет.
— Понятно.
Со времени моего первого приезда все заметно изменилось. Стекла были вставлены на свои места, в коридорах стало меньше народу, а вот главред оказался все тот же.
— Здравствуйте, Павел Анатольевич.
— Здравствуй, не забыл, значит? — ответил он, пожимая руку.
— Первое выступление, как тут забудешь? Выступление через полчаса?
— Да. Ты готов?
— Конечно. Текст выступления написал, цензура с мелкими поправками одобрила, так что можно пообщаться.
— Хорошо. Давай сейчас к Жванецкому, потом в студию. Мы пока готовимся.
— Лады.
— Вячеслав, я, конечно, все понимаю, но говорить такое в эфире?!
Комиссар Жванецкий из отдела пропаганды и агитации ЦК партии мало походил на своего современного прототипа. Высокий худощавый мужчина с рыжеватыми волосами и такими же усами.
— Сами просили заранее прислать свою речь и какие песни буду исполнять? Прислал, не нравится.
— Да нет, все, что ты написал и будешь исполнять про нас — это все нормально, одобрено наверху. Но они попросили вежливо попридержать коней. Информация, конечно, интересная, но англичане сейчас наши союзники.
Я пожал плечами. Про англичан написал, просто чтобы они получили информацию, а то, что ее в эфир не допустят, прекрасно знал и сам.
— Таких союзников при рождении в мешке топить надо.
— Возможно, это и так, но сейчас пока рано об этом говорить. Кстати, откуда про англичан такая информация? Да еще подробная?
