Столицы. Их многообразие, закономерности развития и перемещения - Россман Вадим (мир книг .txt) 📗
Экономическая активность в глобальных городах подчиняется закону замещения тех форм экономической деятельности, которые не выдерживают конкуренции за факторы производства, постепенно теряя свой престиж и инновационный потенциал, теми формами деятельности, которые связаны с процессами перманентных инноваций. Формы деятельности, которые больше не в состоянии платить возросшую ренту столицы или крупного мегаполиса, перемещаются в более периферийные города. В результате в глобальных городах сосредоточиваются наиболее инновационные сектора экономики, связанные с финансовыми и управленческими услугами, консалтингом и операциями с недвижимостью. В трехсекторной модели экономики третичный сектор экономики (сфера услуг) постепенно уступает свое место четверичному и пятеричному секторам (информационные технологии, научные исследования, планирование и организация производства).
Некоторые историки и социологи интерпретируют эту новую ситуацию в смысле утраты национальным государством своей прежней значимости. Возникновение все новых наций и подъем новых столиц с их точки зрения свидетельствуют об эрозии и инфляции политического суверенитета наций в современном мире. В этой системе координат современный мир возвращается сегодня к той ситуации господства коммерческих городов, которая существовала в Европе до начала нового времени и до подъема национальных государств (Бауман, 2002). Коммерческие города эпохи Возрождения как будто берут реванш за свое прежнее поражение.
Глобальные города в большинстве случаев, как мы уже отметили, находятся в столицах (коллокация политического и экономического принципов). Столичность, безусловно, способствует стягиванию международных финансовых потоков в город и может вносить огромный вклад в приобретение городом глобального статуса. Любопытно отметить, что в некоторых странах (например, в Южной Корее) противники переноса столицы апеллируют именно к этому аргументу: такой перенос неизбежно нанесет ущерб глобальным амбициям города. В свою очередь, глобальность создает неплохую рекламу для столичных городов.
Важно обратить внимание, однако, на ряд факторов, которые как будто свидетельствуют и о противоположности императивов столичности и глобальности.
Большинство наиболее важных глобальных городов (глобальные города группы альфа) не являются столицами. Так из 20 наиболее важных глобальных городов, которые входят в категории альфа и бета, только 8 одновременно являются еще и столицами (см. табл. i). При этом Амстердам, один из ключевых глобальных городов, только de iure является столицей Голландии (фактически столичные функции сконцентрированы в Гааге). Судя по списку одним из факторов успеха глобальных городов, вероятно, может служить их эмансипация от национальных экономик вообще. Об этом как будто свидетельствует успех Гонконга или Сингапура, городов-государств по модели Генуи или Венеции, не обремененных периферией и грузом национального государства. В легком вооружении исключительно городских форм хозяйствования такие города могут успешно конкурировать с тяжеловесными и часто неповоротливыми национальными экономиками. Это своего рода капитализм в одном отдельно взятом городе.
Но ситуация Сингапура и Гонконга является достаточно уникальной. Мнение о вытеснении национальных столиц глобальными городами нуждается в серьезных уточнениях и квалификациях. Некоторые социологи вообще ставят под сомнение универсальные претензии авторов теорий глобальных городов, как чрезвычайно узко направленных и пытающихся оценить статус городов только на основании их позиций в финансовой системе. Так известный социолог Маттей Доган предпочитает говорить не о глобальных городах, а о городах-гегемонах, которые сосредоточивают в себе всю полноту власти и престижа (Dogan, 2004).
Важно обратить внимание и на тот очевидный факт, что важнейшие глобальные города все-таки по-прежнему находятся в наиболее развитых национальных государствах и экономиках мира (Campbell, 2003: 26–27). Так, Лондон, Париж и Токио, вероятно, представляют не только сами эти города, но и целые национальные экономики. Это свидетельствует о том, что глобальные города не вполне эмансипированы от национальных государств и часто находятся в зависимости от них (см. табл. 1).
Некоторые авторы (например, экономист Реувен Бреннер, тезис которого мы обсудим ниже) пытаются отлучить столичные города от инноваций, приписывая им тотальную консервативность. Тем не менее, на взгляд автора, в этой связи, скорее, стоило бы вести речь не о чуждости столичных городов инновациям, а об их принципиальной сосредоточенности на инновациях совершенно другого рода, а также о различиях между столицами демократических и авторитарных или традиционалистских государств. В то время как глобальные города сосредоточены в основном на технологических и управленческих инновациях, столичные города часто производят иные инновации – социальные, организационные, гуманитарные и культурные. При этом интерференция инноваций в городах может создавать помехи как их столичности, так и их глобальным притязаниям, если эти функции совмещены. Притязания на глобальность столичных городов как раз часто учитывают совершенно другой тип инноваций, на которые они ориентированы.
Разнесение глобальных и столичных аспектов урбанистической системы по разным городам может быть чрезвычайно благоприятным для страны. Для некоторых стран характерно именно такое разделение функций между городами, одни из которых ориентированы на бизнес, а другие – на политику, что часто является естественным результатом исторически сложившегося разделения труда внутри урбанистической системы. В других случаях разделение функций было специально организовано (например, в Австралии), и такое решение становится все более популярным в мировой практике.
В этой связи будет уместным разобрать феномен, который – по аналогии с половым диморфизмом – можно обозначить как урбанистический диморфизм, явление, которое, как мы уже отметили, характерно только для некоторых стран. Речь идет о своего рода разделении труда между бизнесом и политикой. На этот феномен дуальности экономических и политических столиц указывает американский экономист Реувен Бреннер, предлагая его политическое объяснение. Бреннер пишет:
Существует взаимосвязь между местом и благосостоянием… Это явление связано с политикой, а не с географией. Правители предпочитали строить свои столицы вдалеке от торговых трактов и подальше от морских портов. Поэтому мы и имеем Москву и Санкт-Петербург, Мадрид и Барселону, Пекин и Шанхай. С одной стороны, у нас есть Рим, с другой стороны, у нас есть города типа Венеции и Милана. Однако предпринимательская природа торговых городов и отсталая бюрократическая природа политических столиц не имеют никакого отношения к географии. Правители подбирали себе место, зная, что информация движется медленнее людей и что людям гораздо труднее покинуть те места, которые не находятся на торговых путях. Люди, работающие в подобных местах, в результате становятся более зависимыми от политических поблажек и преференций. Правителям гораздо легче управлять обездвиженными жителями изолированных политических столиц (Brenner, 2001).
Исторические иллюстрации тезиса Бреннера, а также сам тезис, на мой взгляд, нуждаются в некоторых уточнениях. С исторической точки зрения сомнительной, например, представляется его трактовка российского двустоличия.
Перенос столицы в Санкт-Петербург, а потом обратный перенос столицы в Москву не создал в России ситуации разделения труда между политикой и экономикой, как это было в других странах, упоминаемых Бреннером. Петербург, скорее, стал дублировать функции Москвы, хотя если рассматривать эти города в чисто экономической перспективе, Москва была более мануфактурно-промышленной, а Петербург – более торговым. Петр I тем не менее видел в Петербурге не столько новый коммерческий полюс русской государственности, сколько чисто политическую альтернативу Москве.
