Осенний бал - Унт Мати Аугустович (книги онлайн полностью txt, fb2) 📗
2
А что тем временем произошло в Бристоле?
Итак, маленькая Аннабель снова была у Анны и не досталась ни Джиму, ни Лилли. Последние двое продолжали жить вместе, но Джим обижал Лилли все больше и больше. Лилли похудела, постарела. Она уже не была прежним ребенком. Любовь к эгоистичному Джиму ее изменила. Барбара вернулась из Баварии вместе с мужем Рупрехтом. Они поехали в Англию в свадебное путешествие, которое Рупрехт использовал и как деловую поездку. Барбара знала об обычае Каннингема по воскресеньям в два часа молиться на могиле своей дочери Плюрабель. Поэтому она и пришла на кладбище, чтобы увидеть Каннингема. Но она обнаружила на могиле Джима, который лежал, уткнувшись лицом в землю, прижавшись щекой к царству теней. Джим как раз думал о тех тревожных, но счастливых днях, которые он провел с Плюрабель, когда появилась белокурая Барбара. Джим не знал Барбару, и она не знала Джима. Что-то между ними возникло. Сначала, правда, не случилось ничего, кроме того, что Барбара узнала о затворничестве Каннингема. Она сказала Джиму «до свидания» и удалилась. У ворот кладбища она взяла такси и поехала за город, где находился загородный дом Каннингема. Хозяин как раз возвратился с прогулки верхом, когда увидел ожидавшую на крыльце свою возлюбленную Барбару. Они бросились друг другу в объятья, как будто не существовало никакой Баварии, никакого Рупрехта. Они вошли в дом и предались своей чистой любви. Потом они растроганно смотрели друг на друга, и Каннингем спросил, не хочет ли Барбара уйти от Рупрехта. Сразу после свадьбы? — нежно засмеялась Барбара и пощекотала Каннингема по затылку, как ему нравилось. Каннингем в блаженстве закрыл глаза, но все же спросил, с кем же теперь Барбара будет жить. Барбара элегически ответила, что пока не знает, пока что с обоими, пока внутренне себе не уяснит. Капнингема это слегка опечалило, и Барбара уехала. Рупрехт уже был в постели, он ждал. Ты представляешь себе, сколько сейчас времени? — нервно спросил он. Представляю, не маленькая, сказала Барбара и пошла мыться. Я ждал тебя, продолжал Рупрехт сентиментально. Естественно, усмехнулась Барбара. С кем ты была? — вдруг спросил Рупрехт и выхватил из-под подушки револьвер. Ни с кем не была, ответила Барбара, вытираясь. Нет, была, настаивал Рупрехт и прицелился в Барбару, но та подошла к Рупрехту и стала его целовать. Револьвер выпал из его руки, и они предались охватившим их страстям. А в то время Джим и Лилли ссорились в своей студенческой комнатушке. И тут Джим выложил всю правду. Он по-прежнему любит покойную Плюрабель, и любит ее дочь Аннабель, и любит ее мать Анну, они все трое для него одна женщина, его Плюрабель, которую он действительно ненарочно убил, но он любил ее больше всех в целом мире. Бедной Лилли никогда в жизни не приходилось слышать таких ужасов. Она кусала себе руки, она выбежала на улицу. Она убежала в интернат. А Джим поспешил к Анне, чтобы навестить свое возлюбленное чадо. Растроганно качал люмпен на коленях свое маленькое дитя. Я бы хотел здесь поселиться, к ней поближе, сказал он мягко и вместе с тем требовательно. Ты ведь знаешь, что я тебя больше не люблю, с достоинством ответила Анна. Я люблю тебя, и Плюрабель, и Аннабель, закричал Джим в истерике. Вспомни наши дни, как нам было хорошо! Наши ночи! Наши мечты! Простые! Но прекрасные! Тут зазвенел звонок. Пришел Каннингем, чтобы снова повидать Аннабель, ведь Барбара опять вытеснила Анну из его сердца. Каннингем уже был в комнате, как опять кто-то позвонил. Неужели Барбара? Или ревнивец Рупрехт? Или униженная, вся в слезах, Лилли? Нет, ни один из них. Лаура догадалась, что это звонят в ее квартиру. Она поспешила в прихожую. Времени было уже за полдвенадцатого. Кто бы это мог быть? Предчувствуя недоброе, она открыла дверь.
В коридоре стоял бледный, всклокоченный молодой человек. Он поблагодарил Лауру и вошел. Аккуратно снял ботинки, прошел прямо в комнату и стал смотреть, как Каннингем объявил зардевшейся от волнения Анне, что его жизненные планы изменились и что он больше к ней не вернется. Джим вмешался: понятно, ведь Барбара вернулась. Бедная Анна опять осталась ни с чем. Ночной гость вытащил из-за пазухи бутылку водки и поставил на стол. Потом открыл бутылку и налил водки в Лаурину рюмку, в которой еще оставалась капля шерри. А вы желаете? — спросил он вежливо. Лаура отказалась. Только замотала головой, слова от страха застряли в горле. А где другие? — беспечно спросил гость. Ушли уже? Лаура не ответила. Гость осуждающе покачал головой, выпил свою рюмку и снова стал смотреть телевизор. Каннингем объявил, что забирает маленькую Аннабель в свой загородный дом. Что наймет в няньки добропорядочную деревенскую женщину. Джим заорал: моего ребенка вы никогда не получите! Каннингем дал ему пощечину. Джим было замахнулся, чтобы ударить в ответ, но вовремя подоспела Анна, бросившись между ними. Не бей, не бей! — крикнула она. В это время гость опять налил себе водки и выпил. Тут зазвенел звонок, на сей раз в телевизоре. В дверях стояла заплаканная Лилли. Не могу жить без маленькой Аннабель! — заявила она. Так долго была без нее и сейчас поняла, как я хотела бы стать ей матерью. А я отец, яростно спорил Джим, у меня отцовские чувства, ребенок ко мне бесконечно привязан! Вы не отец, вы подонок, сказал Каннингем холодно. Взгляд Лауры случайно упал на пришельца. Он издевался над отцовскими чувствами Джима! Он весь зашелся от смеха. У него были тонкие руки, а своими костлявыми пальцами он теребил шевелюру. Лаура догадалась, что он пьян. Углы губ у него чуть отвисли, взгляд затуманился. Было видно, как он напрягается, чтобы уследить за душевными муками Каннингема. Он даже прикрыл рукой левый глаз. Каннингем, видно, двоился у него в глазах. Но Лаура уже поняла, что гость не опасен. Что же такого дурака бояться? Он вызывал в ней материнские чувства. Глаза у него были грустные, как у бродячей собаки, руки тонкие, с желтоватой, морщинистой кожей. На нем был дорогой, но мятый и в пятнах галстук. Он кусал губы и щипал бородку, бросая волоски на пол. Черты лица у него были слишком подвижны для мужчины, для женщины — слишком некрасивы. Лаура даже подумала, что носки у него пахнут, но она не принюхивалась. Он вытащил из кармана заграничные сигареты и хотел закурить, но спички оказались горелые. Лаура дала ему пепельницу. Он поблагодарил, но поставил пепельницу со спичками на стол и подпер голову руками. Лаура уже было подумала, что гость заснул. Она посмотрела на часы, было за полночь. Каннингем что-то делал, что-то говорил, но гость не отвечал. (Оскорбления Каннингема не действовали). Наконец Каннингем умолк. Только тогда гость поднял голову и сказал, что он страшно сердит на других, которые ушли, не дождавшись его, а в общем не очень, ему здесь так хорошо. Он сидел, слушал музыку. Потом сказал, что с удовольствием посидел бы еще, он боится домой идти. Ему вообще дома страшно. Вечером страшно ложиться, утром страшно вставать. Он боится, что они поймут, что он дома. Но не объяснил, кто именно поймет. Как вообще понять, дома ты или нет? — спросил он с чувством. Скажем, дверь заперта. Одна из возможностей телефон, но телефон ведь может не ответить, телефон можно выключить, что тогда? Проще всего посмотреть с улицы, но свет сам по себе ничего не значит, свет иногда забывают выключить, иногда уходят, а свет оставляют. Остается следить за силуэтами, за тенями на занавесках. Можно посмотреть, работает ли счетчик, но ведь в квартирах бывают включенные приборы, холодильники например. Или просто послушать у дверей, но долго ли ты будешь слушать? Можно, конечно, позвонить. Предположим, тебе не откроют. Но есть такие инстанции, которых нельзя не пустить: милиция, военкомат, паспортный контроль, часто приносят всякие повестки, проверяют жалобу соседа. Или контроль — электричество, газ, телефон. Им-то нельзя запретить. Не могу я оставить за дверью и агента госстраха, вздохнул ночной гость. Он подумал немного. На самом-то деле я ничего не боюсь, вдруг признался он. Я это так говорю. Это только разговор, слова, слова, слова. Захочу — скажу: боюсь. А захочу — скажу: не боюсь. Говорить — это моя профессия. Но моя профессия еще и в том, что я стараюсь интерес к разговору понять. В отличие от прочих, для кого говорить тоже профессия, я сам знаю, что это моя профессия. Я со стороны могу на себя взглянуть. И на других тоже, кто говорит. А другие думают, что они говорят, что думают. Или вообще не замечают, что говорят. Потому что думают, что говорить — это простое и безопасное дело. Гость опять налил себе и выпил. Видишь, сколько я уже наговорил? — спросил он. И все говорю, все исповедуюсь. Он махнул рукой. Если честно говорить, не хочу я домой идти. И это уже не слова, а чистая правда. Представим, что мы в поезде, снова начал он. Застряли где-нибудь в углу на скамейке, а кругом непонятно что, спящие, носки пахнут, рыгают. Но наше преимущество в том, что мы движемся, что у нас дома нет, хотя баба напротив нет-нет да и посмотрит на нас подозрительно. Каждый, кто хоть немного знает жизнь, признает в нас беглецов, городских бродяг, идущих навстречу неведомому, у которых ни планов нет, ни там калькуляций, ни бунтарского духа, один паспорт в кармане. Время от времени огни вполсилы освещают наши бледные лица, и бессмысленный сон смежает нам веки. Иногда взглянем на часы и увидим, что и они движутся, не только мы и поезд! — патетически крикнул он вдруг. На его крик из комнаты, протирая глаза, вышел Пеэтер в пижаме. Ты кто? — спросил он у чужого. Я поэт, ответил тот. И стал читать Пеэтеру стихи. Тем временем с Каннингемом что-то стряслось. Он схватился за сердце, — может, инфаркт? Но в этот момент кончилась серия, так и кончилась стоп-кадром. Как тебе стихотворение? — спросил поэт. Хорошо, сказал Пеэтер. Правда? — не успокоился тот. Да, заверил Пеэтер. А кто твой отец? — спросил поэт. Один человек, ответил Пеэтер. Поэт покосился на дверь. Он здесь не живет, успокоил ребенок поэта. Ясно, сказал поэт, он живет в другом месте. Ну, иди спать, велела Лаура. Не могу спать, вы так кричите, заспорил ребенок. Поэт встал, посмотрел на часы и сказал: я злоупотребляю вашим доверием. Он пошел в прихожую и там долго надевал ботинки. Потом выпрямился, прислонясь спиной к входной двери. Затем, скрестив впереди руки, быстро завел их назад, будто ощупал себе спину. Лаура вспомнила, где она видела такой жест. В одном спектакле Антс Эскола в роли Гамлета стоял так же и ощупывал висящий сзади ковер, он скользил по нему едва заметно и нащупал-таки контур человеческого тела (спрятавшегося там Полония). В то же время Гамлет беседовал с матерью. Теперь они стояли в прихожей друг против друга. Не хочу говорить прощайте, произнес гость, скажу лучше до свидания. И у меня одна просьба. Я уже обулся, не хочу вам пол грязнить. Будьте добры, принесите мне еще одну стопку. Я вам всю бутылку принесу, возьмите с собой, с готовностью отозвалась Лаура, но поэт, сделав жест рукой, отказался: нет, пусть останется здесь, я ведь не пьяница какой-нибудь. Тогда Лаура принесла только рюмку. Гость выпил, поклонился, помолчал еще мгновение, повернулся и вышел. Было слышно, как он вызывает лифт, как лифт поднимается вверх и останавливается, как он входит, закрываются двери и лифт уходит вниз. Лаура подошла к окну и долго стояла там, но никого не увидела. Наверно, пошел в другую сторону. Лаура задернула занавеску, убрала недопитую бутылку. Телевизор все еще работал, хотя изображения уже не было. Времени было половина второго. Лаура выключила телевизор. Она увидела, что гость так и не закурил. А то ведь мужчинам только бы дымить. Она хорошо запомнила его живое, чем-то удивившее ее лицо. Как будто раньше где-то его видела. По телевизору? Или, может, на книжке, раз поэт? Или на улице? Поэт напоминал одного киноактера, ну, того, который гримасничает. Лаура не помнила его имени. Шарль Милонофф? Пекка Саркисьян? Джон Кюхельбекер? Что-то знакомое было в этом поэте. Но что там стряслось с Каннингемом? Почему он схватился за сердце? Потрясен стычкой с Джимом? Джим ведь такой, на него есть за что обижаться. Или Рупрехт убил Барбару, а Каннингем только что об этом узнал? Или маленькая Аннабель попала под машину? Или Анна покончила жизнь самоубийством? Или убила себя Лилли, получившая ложное сообщение о смерти Джима и Аннабель? Телевизор молчал. Где-то там в темноте Каннингем держался за сердце и ждал, пока экран засветится снова, чтобы рассказать, что с ним случилось. Лаура утешала себя тем, что женщины на работе знают. Почему этот поэт ушел? — спросил ребенок из другой комнаты. А что ему было делать? — спросила Лаура. Ему надо было с тобой остаться, и вы бы с ним стали… Ребенок произнес нецензурное слово. Молчи! — крикнула Лаура, ничего такого вообще нету! Есть, сказал Пеэтер. Он остался верен себе.
