Хотел ли Гитлер войны: к истокам спора о Сионе - Рид Дуглас (список книг TXT) 📗
На данный момент — будем считать, по состоянию на август 1939 года — Германия была, по-моему, самой завидной во всех отношениях страной в Европе. Мир, который, судя по всему, потерял совесть, был готов даже забыть аннексию Богемии и Моравии; он был готов отвернуться, если она захочет присоединить к своим владениям Гданьск; думаю, что он был готов ограничиться только протестом и осуждением, если она присоединит к себе кусочек Польши, а именно то, что называется «Польским коридором». И уж точно, в чем я уверен, мир готов так или иначе урегулировать с ней колониальный вопрос.
Мир был готов смотреть на все это сквозь пальцы, если бы Германия осталась почивать на лаврах и удержалась от дальнейших завоеваний. Иначе говоря — если бы она оставила великие державы в покое. И вот тут, полагаю я, ничто уже не могло бы помешать ей стать первой державой мира — если бы она, пусть даже на какое-то время, перешла от военных методов в политике к использованию механизмов торгового, политического или дипломатического давления. И тот факт, что Гитлер не пошел по такому пути, когда он набрал уже все что можно и был готов получить и остальные, последние «дивиденды», как раз и свидетельствует, по моему мнению, о том, что в глубине души он был настоящим предателем немецкого народа.
И все-таки, как мировое сообщество могло полагать или думать, что Германия пойдет именно таким путем? Ведь немцы всегда обладали врожденной страстью к военной службе, к войне, и ничего странного в этом нет. И любой немец, который бы окинул взглядом прошедшие двадцать пять лет, волей-неволей сказал бы себе, что война заплатила Германии. Глупо говорить, что война ничего не решает — война ничего не достигает. А рядовой немец видел вокруг себя страну, которая, в сухом остатке, получила выгоду даже при поражении, которое все исследователи единодушно называют самым масштабным в истории. И он видит не только то, что его рейх стал более сильным, а его армия — более мощной, чем была до той войны; он видит, что и условия жизни в стране стали значительно лучше. И чего ради, говорит ему в таком случае внутренний голос, мы должны вступить на путь мира? Даже проигранная война уже не кажется ему совсем провальным вариантом, а уж война победоносная сулит ему и вовсе волшебную картину благополучия, прирастания территорий и славы.
Стоя на палубе парохода, шедшего через Ла-Манш, и обдумывая все эти вещи, я пришел к весьма мрачному заключению по поводу возможного мира. Допустим, хотя бы на мгновение, что мы сможем победить именно мирным путем, в самом точном понимании этого слова, так что война не переродится в полный бардак, участниками которого станут непримиримые генералиссимусы, местные диктаторы и всякого рода анархисты. Допустим, что каким-то образом мы сможем дожать Германию до такого состояния, что она пойдет на заключение мира, даже невзирая на помощь со стороны своих союзников-большевиков. Но не сыграет ли ей на руку такой мир опять, пусть и через несколько лет?
В этом-то и коренится главная опасность, ибо Англией правят те же самые люди, которые привели ее от состояния мнимого счастья к нынешней войне. Ведь те же лорды, политики, промышленные магнаты, о которых я говорил в этой книге, продолжают, причем в самый разгар войны, творить свои безумные заклинания: «Не допустим второго Версаля», «мы против кары во имя мира», «мы не боремся за границы, установленные Версальским договором», «мы не желаем устанавливать прежние погранпосты» и так далее до бесконечности.
Думаю, что на Британских островах живет свыше сорока миллионов человек. И вот этих сорок с лишком миллионов человек заставили, с помощью таких дурацких лозунгов, поверить в то, что к войне привел именно Версальский мирный договор, а никак не тупость наших собственных руководителей. И еще я предполагаю, что более сорока миллионов британцев никогда не читали текста Версальского договора и даже не подозревают, в чем он состоит.
Громкоголосая группа экспертов с Пэлл-Мэлл, которая так шумно и долго пытается нас убедить в том, что все будет хорошо, если только Франция поступит с Германией честь по чести, готовится с новой силой горланить о том же, буде воцарится мир.
И вот тут-то мы вновь сталкиваемся с очень серьезной опасностью. Французы ведут себя очень терпеливо по отношению к нам, но они не позабыли, как правители Британии на протяжении почти двадцати лет полагали, или делали вид, что полагают, что на пути удовлетворения Германии и умиротворения Европы стоит одна лишь злокозненная Франция. Они не позабыли, как в тот момент, когда Германия сбросила маску и открыто явила свою личину смертельного врага, причем не Франции, но Великобритании, Франция спокойно стояла на линии Мажино в ожидании, когда же Британия наконец снимет свой костюм для гольфа и натянет полевую форму.
Французы, которых я встречал, будучи в Париже, были готовы безо всяких колебаний пойти на фронт, хотя они и всей душой желали мира. Все они, как один, задавали мне следующий вопрос: «Когда наступит мир, вы будете с нами или вся эта болтовня начнется опять? Или мы снова станем козлами отпущения для ваших политиков? Или вы будете капать нам на мозги, чтобы мы вели себя смирно по отношению к Германии, пока она не начнет новой войны — а потом будете смотреть, как мы обороняем линию Мажино, а сами будете неторопливо собираться на подмогу?» Я видел, что этих людей обуревают дурные предчувствия, и это, было очень опасно для нас, поскольку, как я уже говорил, война только началась, а французские крестьяне уже полугода томились на линии Мажино, думая о том, что делается там, у них дома, на фермах. Рядом с ними бок о бок стояли французские торговцы, которых терзали мысли о судьбе их дела, и все это, конечно, сказывалось на состоянии их духа не самым лучшим образом. И все это время немецкая пропаганда внушала им, что, собственно, Германия вовсе не хочет воевать с Францией, а просто намерена раз и навсегда разделаться с этими невыносимыми Englander. Поэтому если на Британских островах найдется хоть один человек, который сможет убедить какого-нибудь политика прислушаться к себе и прочесть хотя бы пару книг по истории Европы да еще попытаться разобраться во взаимоотношениях Франции и Германии, то, надеюсь, что этот человек не отступится от своего и не «слезет» с этого политика до тех пор, пока тот не начнет понимать хоть что-нибудь в этом вопросе.
Все эти крики насчет «не допустить второго Версаля», «нет карающему миру», которые так беспокоят французов, являются, скорее всего, той сугубо британской формой христианства, которая, лелея в душе надежду, что ей простят ее собственные злоупотребления, готова простить и зло, которое причинила Германия полякам и чехам.
Лига Наций была тем недостижимым идеалом, которым размахивали перед британцами после последней войны. На этот раз роль такого идеала призван играть некий «Федеральный союз» {72}. Новый лозунг и новое грядущее разочарование, если только не появится политическая воля к прекращению войны — ведь словами ее не остановить.
Когда же эта война уже разрослась до угрожающих размеров, наши правители принялись кричать, что Лига Наций не справилась с поставленной задачей. Все это напоминало ситуацию, когда управляющий директор большого концерна видит причину банкротства всей конторы в недостатках своей секретарши. Франция вместе с Британией держали в своих руках почти 70 % акций этого, с позволения сказать, «концерна», и его успех или крах зависели исключительно от них. Предприятие загнулось по причине именно их неумелого руководства, и говорить о том, что банкротство стало результатом политики таких малых «акционеров», как Исландия, Коста-Рика, Гаити или Болгария, по меньшей мере, нелепо.
Сама по себе Лига Наций была здравой идеей, но при условии, что главные игроки были готовы выполнять все принятые на себя обязательства. Главное же обязательство заключалось в том, чтобы возглавить весь пул участников в вооруженном противостоянии с теми, кто нарушает мир. Если подобная решимость, направленная на выполнение этой цели, будет иметь место, то тогда Федеральный союз может рассчитывать на успех, хотя ровно то же самое могла сделать и Лига Наций. Если же такового намерения не будет, то лозунг сам по себе окажется пустым звуком, а организация — мертворожденным ребенком, как, впрочем, и та, прежняя. Само по себе изменение названия не приводит к совершенству; и под новым лозунгом Федерального союза может собраться крайне неприятная компания.
