Хозяйка Серых земель. Капкан на волкодлака - Демина Карина (читать книги полные .TXT) 📗

И веки ее мелко, часто вздрагивали, того и гляди, распахнет глазищи, уставится, спросит, а чего это вы, мил-человек, со мною вытворяете?

— Не с тобою… не знал, что остались в Познаньске этакие умелицы… вот скажи мне, Евдокиюшка, отчего это люди силу дарованную все норовят на какую-нибудь пакость извести? Не знаешь? И я не знаю. Ей бы светлым делом заняться… скольким бы помогла судьбу переплесть, а она за проклятия… ничего, найду по следу, и тогда уж… вот так.

Последнюю нить он снял с горла. А впилась-то, впилась пиявкою, вона аж кожа вспучилась. Чуть сильней дернешь, и затянется петля, передавит.

— Ш-шалишь.

Аврелий Яковлевич пиявку-нить стиснул у узелка. Дернул. И Евдокия дернулась. Села, схватившись руками за горло, раскрыла рот, силясь вдохнуть, а не умея.

— Не паникуй, — строго велел Аврелий Яковлевич и по спине ударил.

Евдокия и задышала.

Странное ощущение. Ведьмак этот был ей знаком, а вот дом… она определенно помнила и визит монахинь, и Богуславу… и все странное, что приключилось за этот день. И как вещи собирала. Садилась в пролетку… ехала… но чем ближе подъезжала, тем сильней хотелось назад повернуть.

А Себастьян уговаривал потерпеть.

Мол, пройдет все… и вправду прошло, только в горле сушь такая, будто бы Евдокия неделю воды не видела. А при том дышится-то легко, не как прежде. Воздух чистый. Воздух сладкий.

— Погодь, красавица, минуточку, — велел Аврелий Яковлевич.

Стоял он, сгорбившись, руки сомкнувши, а в них… поначалу Евдокии почудилось, что и нет-то ничего в этих руках. Или есть?

Ком пыли. Легкий. Серый. И… отвратительный.

— Сейчас мы… подсоби-ка, отвори окошко…

Евдокия подчинилась.

— Вот так… лети, лепесток, через север на восток… — Аврелий Яковлевич подул на пыльный ком, и тот растянулся, раскрылся, превратившись в сеть. А еще медленно цвет переменил, с серого на темно-лиловый, нарядный.

— Ч-что это?

Евдокия потрогала горло. Надо же, целое… а еще недавно ей мнилося, что горла этого нету. Раздавили.

— Проклятие твое, девонька.

— И к-куда оно ушло?

— К хозяйке, — произнес сие Аврелий Яковлевич с чувством глубочайшего удовлетворения.

— И… что с ней будет?

— Не знаю. Помреть, наверное… скорее всего, помреть. — Он окошко прикрыл и зановесочку оправил. — Жалеешь? Не надобно. Она знала, на что шла. И тебя небось не жалела… а ежели и жалела, то все одно не пощадила. И, стало быть, пустая та жалость, негодная. А вот труп нам полезен будет.

— Чем?

В голове Евдокии пока было не то чтобы вовсе пусто — нет, имелось там мыслей всяческих, да только мысли те, все больше путаные, растрепанные, одна с другою не вязались. Во всяком случае, Евдокия сообразить не могла, какая такая польза ей приключится от мертвой колдовки.

— Хотя бы тем, что испросить можно будет, кто тебя проклял.

— Богуслава.

Кому еще… сестрицы Лихославовы, конечно, Евдокии не рады, да только духу у них не хватит к колдовке пойти. А иных врагов у Евдокии нет.

Конкуренты есть.

И служащие уволенные, обиженные, стало быть… а врагов нет.

— Так-то оно так, — согласился Аврелий Яковлевич и за шнурочек дернул, правда не дожидаясь, когда на звон отзовутся, рявкнул во всю глотку: — Лукьяшка, молоко неси! И бульону…

Лукьяшка объявился незамедлительно с кружкою горячего молока, которое щедро сдобрили что медом, что маслицем топленым. Прежде-то Евдокия до такого охотницею не была, а тут вдруг осознала явственно, что помрет, если не сделает хоть глоточек.

— Пей, пей. — Аврелий Яковлевич принял кружку с бульоном, который цедил медленно, словно бы нехотя. — Организма сама знает, чего ей надобно, чтоб восстановиться. Любую волшбу, Евдокиюшка, нельзя убрать до крошечки. Это как муку из рассыпавшегося мешка дырявою метлой мести. Сколько ни старайся, а все чегой-то да останется. И крупинки эти, конечно, вредят, да только и организма твоя сама с ими борется, как с болезнею.

— И молоко помогает?

Захотелось уже не молока, хотя его тоже, пусть бы и оставалось у Евдокии еще с четверть кружки, но чего посерьезней.

Рыбки, скажем, печеной.

Или мясца кусок… дамам приличным негоже желать мясца, им пристало ключевою водой питаться и профитролями.

Но профитролей не хотелось. А вот мясца… чтобы телятина с корочкой, зажаренною до хруста, с соусом клюквенным, на разрезе розовая, сочная…

Евдокия даже сглотнула.

— Лукьяшка! — взревел ведьмак так, что Евдокия едва кружку из рук не выпустила. А кружка-то диво до чего ладная. Глиняная, петухами расписанная.

— Чегось? — отозвался Лукьяшка из-за дверей.

— Говори ему, чего охота. Сготовят…

И Евдокия сказала. Неловко, но… если организму надобно, чтобы волшбу одолеть, то выходит, что мясо это — не просто так мясо, а лекарство.

— И молочко-то допивай… побеседуем.

— О чем?

— Обо всем, Евдокиюшка… для начала скажи-ка мне, что ты думаешь о Богуславе.

— Она… красивая.

— Тьфу ты! — Аврелий Яковлевич сплюнул в вазон с геранью. — Кому чего, а бабе — красота…

И сказал этак зло. Евдокия сразу себя дурой почувствовала, притом редкостною. И вправду, разве о том ее спрашивали? А о чем тогда?

Аврелий Яковлевич не торопил. Сидел, ногу на ногу закинувши, бульончик тянул. На герань пялился.

— Она… я не знала ее прежде, поэтому вряд ли могу оценить, насколько она изменилась. — Евдокия допила молоко и кружку на столик поставила. — В павильоне она была уже одержима. Потом болела… так говорят… потом вышла замуж за Велеслава.

Ведьмак кивнул. И рукой махнул этак, мол, продолжай.

— Встречались мы нечасто. На семейных ужинах, а там… мне не особо были рады. И она не скрывала, что злится. Ей был обещан титул. В перспективе. После того, как Лихо… проявился… и суд этот королевский. Никто ведь не думал, что его в живых оставят. А когда оставили, то… естественно было, что петицию князя Вевельского подпишут.

— А ее не подписали, — задумчиво протянул ведьмак.

— Да. И получается, что княжной ей не бывать. Она злилась, но… раньше эта злость другой была, что ли? Она чувствовалась, но и только. А теперь с ней рядом находиться тяжело. Как будто… как будто она душит… да, душит… и порой взглянет так, что… смешно ей.

Евдокия развела руками. Что еще она могла сказать?

О страхе, который возникал время от времени, беспричинный, но леденящий, сковывающий дыхание. И потом, когда отпускало, Евдокия себе же удивлялась, что страх этот вовсе был. Она ведь не из пугливых, а выходит…

Или об отвращении, нахлынувшем вдруг, когда Богуслава невзначай коснулась руки.

О том последнем вечере. Его Евдокия не помнит. Но все равно рассказывает.

— Вот оно как… интересно выходит… ох до чего интересно…

А чего интересно, Евдокия так и не поняла.

Ведьмак же поднялся, обошел креслице, по кружке с бульоном ноготком скребанул.

— Вот что, Евдокиюшка… что рубашку крестничкову прихватила, то это хорошо, это замечательно даже… ритуал я проведу, да мыслится мне и без ритуалу, что лежит его дороженька аккурат в Серые земли.

Евдокия губу прикусила, чтобы не разреветься. Она ведь догадывалась. И знала даже… и только одно дело — это ее внутреннее знание, о котором можно притвориться, будто бы и нет его вовсе, а совсем иное — услышать от ведьмака, что страхи ее вовсе не бабья блажь.

— Он…

— От него теперь зависит, кем стать, человеком аль… — Аврелий Яковлевич тяжко вздохнул. Вот не любил он приносить дурные вести, да только ноне хороших не было.

— И… что мне делать? — спросила Евдокия.

— А уж тут, девонька, тебе решать…

Остатки бульона Аврелий Яковлевич вытряхнул на гераньку, которая в нынешних бедах его была неповинна, однако же натура требовала действия немедленного, пусть бы и столь пустяшного.

— Если останешься, то никто тебя не осудит. Дело это поприкроют, а годик-другой пройдет, и позабудется оно…

— Нет.

— Следом, значится… — Аврелий Яковлевич одарил Евдокию долгим взглядом, в котором ей примерещилось не то сомнение, не то печаль, а может, все разом и еще нечто, а что именно — Евдокия не разглядела. — Серые земли, Евдокиюшка, не то место, где барышни променаду совершают. Там всякого люду полно и нелюдей хватает. Потому подумай хорошенечко… шанс, что крестничек устоит перед зовом, невелик.