Последнее лето в Аркадии - Перселл Дейрдре (версия книг .txt) 📗
Я была готова говорить о чем угодно, лишь бы не вспоминать проклятую фотографию, пришедшую по электронной почте.
— Ой, папа, ты только взгляни на этого угря! — восклицала я время от времени, тыча пальцем в витрину какого-нибудь рыбного магазина, где на груде льда возлежали свежие рыбины.
Так мы добрели до конца набережной. Отец обожал пирс, и мы всякий раз, в любую погоду приезжали именно сюда ради прогулки. Папа вглядывался в далекие суда и катера, подолгу любовался прибоем. Даже в дождливые дни, когда рыбаков почти не было, он не упускал случая вытащить меня на набережную.
На этот раз все было несколько иначе. Когда мы приблизились к пирсу, папа заколебался. Он стал растерянно оглядываться, затем посмотрел на небо и покачал головой.
— Кажется, будет дождь, — проворчал он, словно совсем недавно не хвалил погоду.
Я подняла голову и нахмурилась. Вверху клубились облака, но сказать, что вот-вот польет, было нельзя.
— Может, и так, — с сомнением ответила я.
— Так, так. Неудачный момент для прогулки.
— Значит, возвращаемся? — изумленно спросила я.
— Если ты настаиваешь.
По ответу было ясно, что настоять я просто обязана. Я ощутила странное беспокойство.
— Да, настаиваю. Как обманчива этим летом погода…
Я подала отцу руку, и он, к моему величайшему ужасу, оперся о нее безо всяких возражений.
Глава 28
На обратном пути мы не разговаривали. Любой, кто мог нас видеть, наверняка думал, что отец и дочь бредут по набережной в полной гармонии с собой. Увы, это было далеко от истинного положения дел. Папа опирался на мою руку, и оттого я пугалась с каждым шагом все сильнее. Какая-то недосказанность висела между нами.
Я частенько проглядывала в журналах заметки, где уже выросшие дети с теплотой отзывались о родителях. Они писали, что создание собственной семьи сильно сблизило их и положило начало новому этапу в общении. Они хвалились взаимной близостью и возможностью поговорить о наболевшем. Я всегда завидовала таким семьям.
Помню, однажды я видела фильм о том, как женщина, поссорившаяся с мужем, открывается отцу и тот дает ей хороший совет, утешает и принимает ее сторону. Возможно ли подобное с моим отцом? Едва ли. Я никогда не плакала при нем и не обсуждала с ним личные темы. Даже подавая ему руку, я чувствовала неловкость и знала, что он испытывает похожие чувства.
Мы не могли сказать друг другу самую простую и в то же время наитруднейшую фразу на свете. Фразу «я люблю тебя». Ни я, ни отец никогда не произносили ее раньше, и, наверное, так и не выговорим до конца жизни. Чаще всего мы светски болтали, обсуждали последние новости или переругивались, если придерживались противоположных точек зрения. По телефону наш диалог всегда был вежливым и каким-то безликим. Типа «как самочувствие?» или «когда приедешь навестить?». В «Аркадии» я изображала радушную хозяйку, а отец сухо принимал мое гостеприимство.
Конечно, папа поддерживал меня в трудные минуты и давал советы (которые по большому счету мне не годились). Слава Богу, он никогда не осуждал открыто мои промахи, за что большое ему спасибо. То, что однажды его просто не станет, казалось мне нонсенсом, вещью совершенно невозможной. Неизбежная смерть отца представлялась каким-то абстрактным понятием.
Но в то утро, поддерживая папу под локоть, я впервые представила, как буду существовать, если его не станет. Нет, когда его не станет. Его сильно похудевшая фигура, костлявая рука сами собой настраивали на подобные размышления.
Метров за десять до машины отец внезапно остановился и тяжело задышал.
— Ты устал, папа? — обеспокоенно спросила я.
— Со мной все нормально, — ответил он.
— Уверен?
— Да, — процедил он упрямо.
— Но ты так побледнел…
— Просто дай мне отдышаться.
— Тебе плохо?
— Да хорошо мне, Тереза, хорошо! Просто съел что-то не то вчера в поезде.
— Прихватило живот? — сочувственно спросила я.
— Нет. Может, слегка. — Даже мучаясь болью, отец ни за что бы не признался. — Просто ноет.
— Где именно?
— Под ребрами. Я же говорю, отравился едой в поезде. Перестань суетиться. Просто дай передохнуть.
Что-то в голосе отца — может, усталость — усилило мое беспокойство. Оно росло, словно стена цунами. Я стояла, поддерживая отца под локоть, и бессильно смотрела ему в лицо. Он странно наклонился вперед, глядя в землю, и часто дышал.
— Тереза, — произнес папа слабым голосом, хотя краски вернулись на лицо. — Ты не поможешь мне сесть в машину?
Я чуть не разревелась от страха, пришлось даже стиснуть зубы.
Осторожно я довела отца до машины, открыла дверь и помогла ему забраться внутрь. Я даже застегнула ему ремень, а он не возразил и не нахмурился. Повернувшись к папе, я мысленно взмолилась, чтобы мои подозрения оказались напрасными. Так паршиво мне не было с самых похорон Майкла.
— Я хочу кое-что тебе дать. — Папа покопался во внутреннем кармане плаща, крякнул от натуги и вытащил пухлый прямоугольный конверт. Мне хватило одного взгляда на целлофановое окошечко в углу, чтобы сообразить, что внутри запечатаны деньги. Купюры по сто евро.
— Мне ничего не нужно, папа, — запротестовала я. Ужас уже прочно поселился в сердце и теперь завоевывал каждую клеточку, одну за другой. — Прошу тебя, не надо денег. Они пригодятся тебе, ты не так хорошо обеспечен, как я…
— Твоя мать просила меня приглядывать за тобой, дочка. — Губы отца привычно поджались, хотя на этот раз не от недовольства. Он явно желал рассказать мне нечто важное. — Возьми. — Он протянул мне конверт, избегая смотреть в глаза.
— Нет. Я не хочу, — с нажимом сказала я, качая головой. Мне казалось, прими я деньги, и будет перейдена некая грань. Я окажусь за чертой, возврат из-за которой невозможен.
— Возьми, — настаивал отец. — Бери, Тереза, не сопротивляйся. — Он пихал конверт мне в руки, почти царапая кожу твердым бумажным уголком. У меня не было выбора, я приняла подарок. — Умница. Это не для семьи. — Его голос зазвучал уверенней. — Ты положишь их в банк, законсервируешь, так сказать. Джерри ничего не должен знать. О твоих детях я тоже позаботился — Джек и Том получат деньги на обучение. У Маккарти хранится мое завещание. А этот конверт держи в тайне. Кто знает, как повернется твоя судьба. Пока ты не нуждаешься в деньгах, но будущее не предопределено.
Ужас уже был не только внутри, но и снаружи; он заполнял всю машину, этот мой страх, перекатывался вокруг, словно липкий кисель. Упомянутый Маккарти был семейным адвокатом.
— Прошу, папа, — почти всхлипнула я, — не надо так говорить. Мне не нравятся твои слова.
— Тереза, я написал завещание, потому что каждый человек в моем возрасте обязан об этом побеспокоиться. Нужно смотреть на жизнь практично. — Тон отца окреп, став почти привычным для уха. — Я продал магазин, и деньги от его продажи тоже будут храниться у адвоката. Он знает, что делать.
— Ты продал магазин? — Непостижимо!
— А что, ты против? Ты хотела получить магазин?
— Нет, но дело не в этом. Папа…
— Да, малышка? — Он называл меня малышкой только в детстве.
— Ты же не собираешься умирать? Ты ведь не умрешь, папа?
— Мы все когда-нибудь умрем, Тереза. — Отец повозился на сиденье и оправил брюки, хотя они были из немнущегося материала. — У меня рак. Уже ничего не исправить. От лечения я отказался, какой в нем смысл? Боль, слабость, больницы, всеобщая жалость. Да еще и потеря волос! Нет уж, спасибо. — Отец всегда с трепетом относился к своим волосам. Они были по-прежнему густыми и волнистыми, хотя и совершенно поседели.
Мне казалось, что его голос доносится издалека, словно при телефонном разговоре с плохой связью. Всегда ненавидела эти моменты задержки и эхо собственных фраз. Так бывало, когда Джерри звонил из Австралии.
Вот и теперь страшное слово «рак» будто перенесло меня на другую сторону планеты, отодвинуло от отца так далеко, как только возможно. У меня даже слез не было, словно все внутри покрылось инеем.
