Немцы в городе - Оутерицкий Алексей (версия книг txt) 📗
– Я свободен? – все так же спокойно осведомился Петров и Гуляев, поколебавшись, молча кивнул.
Петров побрел по направлению к курилке, а взбудораженные стартовики устроили военный совет.
– Чем это он его? – растерянно сказал Корнеев.
– Похоже, эта скотина хлорпикрин в легких задержала, – после паузы неуверенно предположил Гуляев.
Все держались в некотором отдалении от Сулейманова, словно он мог оказаться заразным и неизвестная, поразившая его штуковина могла перекинуться на остальных.
Кто-то из стартовиков натужно засмеялся, но его никто не поддержал.
– Ты сам-то в это веришь? – спросил Корнеев.
Гуляев пожал плечами. Он поколебался, потом решился сделать шаг к Сулейманову.
– Ты как? – спросил он и решился положить руку узбеку на плечо.
Тот что-то тихо ответил или просто что-то промычал, что мне не удалось расслышать.
– Малютин, Петров, вы где застряли! – раздался с крыльца казармы раздраженный голос нашего замкомвзвода, младшего сержанта Васильева, и я, опомнившись, побежал к нему, придерживая рукой противогазную сумку. Сзади бодро топал сапогами по утоптанному снегу Петров. И, судя по всему, дыхание его было чистым и ровным.
Мне было как-то не по себе, а, главное, я знал, что никогда не решусь спросить своего закадычного дружка, что за фигню он в очередной раз отмочил. Во-первых, он все равно ничего толком не скажет, просто отшутится, а тогда и нечего спрашивать. Во-вторых, и это главное, я не определился, действительно ли мне хочется это знать. По поводу этого у меня были сильные сомнения…
По сравнению со случившимся во время отработки норматива по ОМП, следующий непонятный эпизод был по своей значимости уже совсем мелким, и если он вообще врезался мне в память, то как некий курьез, несуразность, выданная гораздым на неординарные выкидоны рядовым срочной службы Петровым, по совместительству моим другом.
Попав в очередной раз в караул и заступив на пост номер один, я ходил как зомби, не выспавшийся и голодный, лениво размышляя, скурить ли мне единственную захваченную на пост сигарету сразу или потерпеть и приговорить ее по прошествии, допустим, часа. Нарезая круги вдоль ограждения, за которым находился набитый боевыми ракетами двойной бетонный ангар, я думал о чем-то, что можно было охарактеризовать словосочетанием «ни о чем».
А совершая очередной виток по орбите, вдруг остановился и вернулся к только что пройденному кирпичному углу ограждения.
Это был дальний от входа на пост угол, исцарапанный именами девчонок и цифрами, следующими за заветным сокращением «ДМБ». Почему для художественной росписи кирпичной кладки военнослужащими был выбран этот угол? Наверное, потому, что стоящий в этом месте не был видим со стороны жилой части территории подразделения, и засечь занимающегося недозволенным делом часового было нельзя, если не выслеживать его специально. Этот угол, когда на него обращали внимание проверяющие посты офицеры, периодически скоблился железными щетками, но через какое-то время выцарапанные надписи упрямо проявлялись вновь.
Несколько минут я стоял, пялясь на эти надписи, пока, наконец, не понял, за что машинально зацепился взгляд. Это были стандартные буквы «ДМБ», разве что они были свежими. Разумеется, автор этой отметины не расписался, чтобы его не вычислили офицеры или, если таковой был молодым, этого не сделали деды. Однако у меня было стойкое ощущение, что я знаю, кто это сделал. Конечно, в качестве художника-графика выступил мой закадычный дружок Петров.
Во-первых, надпись была совсем свежей, а, заступая сегодня в караул, мы как раз принимали наряд у бойцов взвода управления, к которым присовокупили Петрова в качестве подмены бойца, отпущенного в полковую санчасть по причине неожиданно разболевшегося зуба. И тянул он лямку часового именно на первом посту.
Во-вторых, и это было даже более существенным аргументом… я просто чувствовал, что это его работа. Чувствовал, и все тут.
Только, если я не ошибался и автором надписи являлся действительно Петров, была во всем этом одна небольшая, но существенная странность. Он допустил ошибку в цифрах, слегка срезав себе оставшийся срок службы…
Я был озадачен настолько, что не просто лишился обычной для часового сонливости и оставшееся время ходил, хмурясь и прикидывая, что все это должно означать, но даже не скурил пронесенную на пост сигарету, попросту о ней позабыв, что лишь подчеркивало степень этой моей озадаченности.
– Ну да, я нацарапал, – беззаботно сказал Петров спустя сутки, когда наша батарея сдала наряд стартовому взводу и мы пересеклись с ним перед ужином. – И что?
Я пожалел, что не удержался и затеял этот разговор. Конечно, ни черта он мне не скажет, просто отшутится в своей обычной манере или загадочно промолчит.
Так и произошло.
– Говоришь, я ошибся? – переспросил Петров. И, помолчав, задумчиво произнес: – Кто знает, кто знает…
– Что «кто знает»? – не выдержав, чрезмерно резко сказал я, когда пауза опять затянулась.
– Кто может знать срок своего выхода на дембель, – сказал Петров нелепейшую для солдата срочной службы фразу. Затем бросил докуренную сигарету в контейнер, встал и потянулся. – Ну, пошли?
– Подразделение, строиться перед казармой! – словно уловив его посыл, прокричал выскочивший на крыльцо дневальный.
– Ну, пошли, пошли, – проворчал я, тоже вставая и отбрасывая бычок. И рявкнул в сторону рядового со скуластой физиономией с густыми черными бровями: – Чего расселся, Насыров! Команды, что ли не слышал…
Но все это, как выяснилось чуть позднее, было сущей ерундой. Этой же зимой случилось такое, что и мнимое отсутствие кожи в том эпизоде полугодичной давности, и происшествие во время отработки химической атаки, и «ДМБ», и прочие несуразности, все стало казаться незначительной мелочью – настолько страшным, невероятным и необъяснимым было произошедшее…
Мы с прапорщиком сидели в своей кабине на горке. Шла боевая работа, то есть операторы ручного сопровождения целей в кабине «У» крутили свои штурвалы, а наша кабина со сложной конфигурации антенной на крыше поворачивалась за целью соответственно поворотам штурвалов операторов. В принципе, ничего особенного во время боевой работы не происходило, поэтому один из нас мог даже спать, что зачастую и делал я с молчаливого согласия прапорщика Беликова, который был нормальным мужиком и позволял мне много вольностей. Вообще, мне здорово с этим тридцатилетним примерно прапорщиком повезло. Он был мало похож на военного – обычный специалист по радиоэлектронике, надевший погоны из-за зарплаты, или досрочного выхода на пенсию, или всего этого сразу. За год совместной службы я не получил от него ни одного настоящего нагоняя – разве что ряд мелких замечаний, делаемых даже с некоторым смущением, лишь по необходимости, из-за того что я находился в его подчинении и прапорщик мог получить взбучку от командира за мой, к примеру, внешний вид или что-нибудь вроде этого.
– У нас закончилась ветошь… – сказал прапорщик, не поворачивая головы, как бы никому, наблюдая за показаниями приборов.
Я услышал, но промолчал, находясь в полудреме. Сидел я на полу, на резиновом коврике, прислонившись спиной к одному из шкафов с аппаратурой и вытянув ноги, потому что крутящаяся табуретка окончательно отдавила зад и сидеть на ней стало уже нестерпимо.
– А после работы нам надо будет протереть кое-что, – продолжил Беликов и я вздохнул, поняв, что он не отстанет. – Командир обещал зайти, – как бы оправдываясь, пояснил прапорщик, наконец повернув ко мне голову. Стекла его очков сверкнули.
Я вздохнул еще раз и с кряхтением поднялся.
– Старшину наверняка не найти, – буркнул я. – Да и не станет он сейчас ветошью заниматься. Что вы, прапорщика Бурдастого не знаете…
– Ничего, обойдемся без Бурдастого, – сказал, опять посмотрев на меня, Беликов. Он ловко крутанул в пальцах отвертку и ткнул ею, указывая вниз. – Сходи к дизелистам, к прапорщику Величко. Он даст, мы договорились.
