Исповедь любовницы Сталина - Гендлин Леонард Евгеньевич (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗

По коротким ответам поняла, что справку навели. Он положил трубку, озабоченно посмотрел на меня.

— Неважные дела у вашего творца. В производстве находится уголовное дело, обвинение очень серьезное, вам опять придется давать свидетельские показания. После установления его вменяемости Пильняка будут судить.

— Н. И., помогите мне с ним встретиться!

Ежов пронизывающим взглядом посмотрел на меня.

— А что я получу взамен?

— Доброе отношение на вечные времена.

— Кроме этого?

— Все, что захотите.

— Люблю конкретный разговор.

— Когда я сумею увидеть Пильняка?

— Завтра я заеду за вами в 9 утра.

Старое Загородное шоссе. Когда-то эта больница именовалась «Канатчиковой дачей». До революции здесь тоже находились умалишенные. При Советской власти больницу реконструировали, присвоили ей имя русского психиатра профессора П. П. Кащенко. Каменные, сложенные из красного кирпича двухэтажные корпуса. У главного входа нас встретили народный комиссар здравоохранения СССР Каминский [2], главный врач больницы Каганович, зав. отделениями. Дежурный врач доложил:

— Больной Вогау-Пильняк находится в приемном покое, в кабинете для обследования.

— В. А., я пойду с вами, — сказал Ежов.

— Позвольте мне пойти одной.

Каминский твердо:

— Пильняк тяжело болен, он страдает хроническим маниакально-депрессивным психозом. В настоящее время у него реактивное состояние, которое наступило после сильного приступа. При беседе должны присутствовать зав. отделением и лечащий врач, иначе свидание не состоится.

Ежов резко, почти крича:

— Вы отказываетесь подчиниться наркому внутренних дел?

Каминский испуганно заморгал глазами:

— Николай Иванович, я выполняю свой долг.

Небольшая комната, три стула, тумбочка, столик, на

нем графин с кипяченой водой, служебный внутренний телефон. Санитары с военной выправкой привели Б. Пильняка.

— Садись на стул, не бойся, перестанешь буянить, тогда не тронем. Пойми сам, для чего нам зря руки марать о твою рыжую харю, — нравоучительно проговорил жердеобразный рябой санитар.

— Назовите свою фамилию. В каком отделении работаете? — потребовал Ежов.

— Посторонним называться не положено. За неподходящее поведение в момент отправим больного в отделение и никаких гвоздей.

Ежов посерел, в нем закипела злоба:

— Пригласите ко мне наркома и главного врача больницы!

Санитары растерялись. Пильняка на несколько минут увели в другую комнату.

— Товарищ начальник, — сказал рябой санитар, — на нас нечего серчать! Мы завсегда в отпуск подрабатываем. Сами-то служим в милиции, в уголовном розыске.

Я отказывалась верить тому, что слышала: медицина и милиция?! Побагровевший Ежов сделал Каминскому выговор.

— Санитаров-милиционеров немедленно рассчитайте! Запишите их фамилии, имена, домашние адреса, телефоны! — приказал он.

Пильняк отсутствующим взглядом посмотрел в окно, мне показалось, что он прощался с жизнью.

— Боренька, вы меня узнали?

Бывший писатель опустил глаза. Обросший, небритый, лохматый, он производил отталкивающее впечатление, от него неприятно пахло.

— Борис Андреевич, я пришла вас проведать!

— Неужели вы еще не поняли, что я обречен? — произнес он медленно, с трудом подыскивая слова. — Мне два раза делали пункцию, в спице сломалась иголка. Фамилия врача — Конина. Мне прописали страшнейшие уколы — серу или сульфазол. Вливание делают в ягодицы, боль нестерпимая, температура поднимается до 40°. Меня держат в отделении с буйными, многие из них уголовники, схватившие на воле сифилис, туберкулезники. Самая ужасная пытка, когда ремнями привязывают к койке и ненормальные, по-настоящему больные люди мочатся тебе в лицо. Если можете в чем-нибудь помочь, попросите, чтобы скорее расстреляли. Не хочу тюрьмы, как огня, боюсь концентрационного лагеря, пыток, уколов, побоев. Верочка, я перестал быть человеком. С животными так не обращаются, вот вам и эпоха социализма!

— Боренька, родной, может быть, все обойдется, обещаю поговорить с т. Сталиным. Я принесла вам курицу отварную, колбасу, компот, фрукты, сыр, шоколад, варенье.

— Жрите сами! — крикнул Пильняк. — Принять могу только пулю в затылок, жду ее, как избавление. За это любого поцелую в ж…у. — С ненавистью он взглянул на Ежова. — А ты, двуногая, хромоногая образина, зачем пожаловал сюда? Пойдем в отделение нашего дурдома, мы из тебя непотребную котлетку сделаем! Ты же сучий сын! Запомни, что скажет, тебе в глаза русский писатель Б. Пильняк, автор романа «Голый год» и «Повести непогашенной луны». Недоносок, тебя ждет ужасная смерть! Всенародный отец И. В. Сталин, божий благодетель, задушит тебя руками верных соратников. Жену твою отправят к блядям в лагерь. Даже урки откажутся от такого несъедобного лакомства, как делить ложе с мадам Ежовой. Ты думаешь, я не узнал тебя, вшивый мракобес!

Несчастного, обреченного Пильняка связали канатными веревками. Боря не сдавался, он повысил голос:

— Вы прекрасно знаете, что я не сумасшедший! Мои книги и через сто лет будут читать на всех языках, а тебя, палач, на всех языках и наречиях будут громогласно проклинать!

К моему великому счастью, Сталин об этом не узнал…

На делегатов съезда огромное впечатление произвела речь маршала Тухачевского. Он обрисовал международное положение, с присущей ему прямотой говорил о неизбежности Второй мировой войны. Ворошилов из президиума бросил реплику:

— Мы не из слабых! Нас не запугаешь!

Его слова потонули в громе рукоплесканий. Поздно вечером я вышла из ворот Кремля, меня нагнал Михаил Николаевич:

— Верочка, почему вы такая грустная?

— В психбольнице Пильняк, я вчера была у него.

Маршал стал пугливо озираться по сторонам:

— С разрешения Сталина меня два раза вызывал Ежов, он допытывался, где и когда я познакомился с Пильняком, интересовался, какое вы имеете к нему отношение. Я слышал, что его обвинят в шпионаже. Если хотите жить, настоятельно советую вычеркнуть его имя из памяти. Для нас Пильняк больше не существует.

— Миша, неужели вы в это верите? Он такой же шпион, как мы с вами!

— Пришли смутные времена, о которых я говорил. Давайте переменим тему! На улице тоже опасно говорить.

Подъехала машина Тухачевского с адъютантом Шиловым. На заднем сиденье увидела Наталью Сац.

— Можно, я отвезу вас домой?

— Господь с вами, Миша, опомнитесь, вас нетерпеливо ожидает дама.

— Почему так строго судите меня? Я собираюсь жениться на Наталье Ильиничне, задерживает плохое самочувствие Нины Евгеньевны, не хочется ее огорчать, да и перед дочуркой Светкой не совсем удобно.

5 декабря состоялось утверждение Конституции. Вечером приняла участие в правительственном концерте. Ежов и Поскребышев, Хрущев и Молотов, каждый в отдельности, пригласили в свои дома встречать Новый год.

Ко мне домой приехала солистка Большого театра Наталья Шпиллер. Черное бархатное платье красиво оттеняло ее высокую фигуру.

— Дорогая Верочка, простите, что нарушаю ваш покой! Деточка, так продолжаться не может! Нам пора объясниться.

Удивленно спросила:

— Наталья Дмитриевна, что вы от меня хотите?

— Не притворяйтесь, голубушка! Вы прекрасно все понимаете. Умоляю вас, уступите мне И. В. Сталина! — она опустилась на колени. — Я его люблю! Он для меня самый дорогой человек на свете. Клянусь вам жизнью! — Она зарыдала настоящими слезами. — Если бы это было не так, разве я к вам пришла бы?

— Перестаньте ломать комедию! Я знаю, что вы хорошая актриса, чувства проявлять на сцене надо, зря не стоит сотрясать воздух! Пойдите в ванную, приведите себя в порядок и больше с такими идиотскими просьбами ко мне не приходите. Если вы любите т. Сталина, скажите ему об этом прямо. Думаю, что он вас поймет и по достоинству оценит ваши верноподданнические чувства, а я здесь ни при чем.