Избранное - Родионов Станислав Васильевич (книга читать онлайн бесплатно без регистрации .TXT) 📗
— Но стоит у нас во дворе медная статуя, Фадеич, — засмеялся Серега.
А меня Семен Семеныч направил вымести подъезд к нашей секции, поскольку машина с товаром побывала.
Метла есть, отчего не подместь. Он за мной наблюдает прищурившись. Говоря шепотком, толстых я не уважаю. Кроме больных. И то: с чего человек распух? От еды? Как бы не так. От спокойствия — сперва душа салом заплыла, а потом и тело. Тут малая еда не поможет. Тому ж куску хлеба в организме деваться некуда — ему ни в нервах не сгореть, ни в мускулах не сопреть. Я к тому, что эти спокойные и руки свои от работы берегут. Тогда за что же мне пухлых уважать?
— Нравится работа? — спросил Семен Семеныч.
— Всяк работа хороша, коли есть в тебе душа.
— Занятный ты мужик, Фадеич.
— Да и ты форсист, Семеныч.
У меня такой закон — тыкнули, и я тыкну. В порядке равенства. А завсекцией сделал губы трубочкой, поскольку была у него такая привычка, когда он чего-то замышлял. Правда, трубочка его как из жирных блинчиков свернута.
— Куришь, Фадеич? — спросил он как бы издалека.
— После войны бросил.
— А пьешь?
— Дай троячок — схожу на уголок, дай пять — сбегаю опять.
Гусь, то есть Гузь, задумался, поскольку не мог смекнуть насчет моей серьезности. Не знаю, смекнул ли, но к вопросу новому перешел:
— А деньгу любишь?
— Никак у тебя лишние есть?
— Просто так, интересуюсь…
— Десятка не взятка, а десяточку с нулями не дадите сами.
Он, конечно, всхохотнул. Ну и я, конечно, за компанию усмехнулся.
— Ну а баб, Фадеич, еще берешь?
— Баба не поллитра, от нее завсегда сбечь можно.
Кладовщик опять всхохотнул. Но я теперь воздержался, поскольку эти проверочки терпеть не перевариваю. И говорит он со мной так, будто я происхождением из диких племен.
— Семен Семеныч, а ты курящий?
— Ослеп? — удивился кладовщик.
И то в его блиннотрубочных губах дымит сигарета заграничная.
— А пьешь?
— В зависимости, — буркнул он, чего-то заподозрив в моих вопросиках.
— Ну, про деньги не спрашиваю…
— Почему ж?
— Коли пошел с высшим образованием на склад, то к рублю неровно дышишь. И про баб не спрашиваю, поскольку с твоей грузной комплекцией бабу не одолеть.
Я думал, что он эту заграничную сигарету сейчас изжует да в меня и выплюнет. Он ее изжевал, но выплюнул в урну, рядом стоявшую. Правда, круглое лицо налилось краснотой неописуемой, и может, мне почудилось, а может, так и было, но встали на его руках волосы дыбом.
— А какое у тебя образование? — спросил кладовщик, как бы заходя с другого боку.
— Два высших и одно полусреднее.
Он усмехнулся довольно — мол, нету у меня образования.
— По внешности, Семен Семеныч, образование теперь не определишь. Вот послушай байку…
…Жил один мужик весьма корявый. Говорил, будто во рту солидол налип, — понять можно, но переспросив. Гундосил, шепелявил, картавил, плюс сюсюкал. Прихрамывал на обе ноги — только на правую боле. И сморкался через каждую минуту, а чихал через две. Короче, пентюх с двумя классами. Никакого вида. А у него пара высших. Говорить не умеет, поскольку мама водила его в детстве на три языка, включая испанский. Оглох, поскольку мама водила на музыку, где ревела аппаратура. Хромает от фигурного катанья — на него фигурист фигуристку уронил. А хронические сопли от бассейна, поскольку понесли его туда в месячном возрасте. Так он теперь все на свете знает, а жениться не может. Ну?
— Занятный ты мужик, Фадеич, — с большим сомнением сказал кладовщик.
— Да и ты форсист, Семеныч.
— Иди-ка забрось коробки на верхний стеллаж…
— Серега уже отбыл, а одному несподручно.
— Вон его сменщик катит.
3
А сменщик проходную минует, вокруг нашего склада петлю даст и к бетонному подъезду свой утлый «Запорожец» носом приткнет. И сидит в нем, будто отдышаться не может. Я жду, а то плюну и в склад уйду. Тогда его преподобие и явится — волосы колечками до плеч, как у французского короля; походка медленная, с приволакиванием обеих ног; вместо глаз стеклянный мрак блестит… Короче, Вячик.
Я пошел к штабелю и жду-пожду. Коробки-то небольшие, со шляпами, да одному закидывать неудобно. Он приволокся, влез на стремянку и приступил к работе молча.
— Вяч, — не стерпел я молчанки, — чего ты завсегда смурной?
Не отвечает, как цельной грушей подавился. Видать, со стариком ему неинтересно. Правда, он и с кладовщиком всего парой слов обходится. Оно, конечно, молчание — золото. Только о своем напарнике я желаю знать всю подноготную. Коли не всю, то половиночку.
— Чего зря трепаться, — буркнул он.
— Хочу узнать тебя поглубже, Вячеслав.
— Зачем?
— У меня с войны такой закон — доверять напарнику, как самому себе.
Он по ступенькам приспустился, коробки от меня принял да и сказал, считай, полушепотом:
— А я йог.
Конечно, о человеке не по словам судят, но и по словам тоже. Кстати, еще один наглядный примерчик, что не по одной работе надо оценивать. Вяча бросает коробки как зверь. Ну и что?
Я так скажу: как человек работает, говорит только о том, как он работает. Немало, да не все. Скажем, вкалывает мужик, чтобы на автомобиль скопить или там на мебель невероятную. Так это ж он первую сущность ублажает, попросту именуемую утробой. Души и рассудка эти накопления не касаемы. Ну и такому мужику привет с набалдашником.
— Вячеслав, — уважительно поинтересовался я, — ты женатый или как?
— Я как.
— Чего так?
— Из-за болезни.
— Из-за какой?
Он опять приспустился, очками зыркнул и сказал придавленно:
— В прошлом году переболел лихорадкой о'нь-онг-ньонг.
— Что за зверь?
— Трясет, и работать неохота.
Вот и разговор пошел. Правда, он все с бурчал-кой, все как бы через нос да с тихим посвистом.
— Вяч, а кто у тебя отец?
— Министр.
— Неплохая специальность.
Врет он, чтобы отвязаться. А скорее всего, грызет Вяча гордое самолюбие. И то: молодой парень грузит шляпные коробки вместе с плешивым мужиком. С другой стороны, не одним же плешивым их грузить?
Между прочим, самомнение в молодых мы и сами возбуждаем. Квохчем: теперь, мол, у вас и ракеты, и телевизоры, и магнитофоны. И сыты вы, мол, и одеты дай бог. У нас этого не было, мол. Вот молодые и думают: ого! И жалеют нас, и держат за ископаемых слонов. А им надо бы внушить другое и побуждающее: мол, бедные вы ребята, все у вас есть, живете в довольстве, бороться вам не за что, а без борьбы, родимые, счастья не видать, как своих ушей. Пусть они нам завидуют — они пусть.
— Машина-то у тебя папина?
— Подарил.
— Зря взял.
— Почему?
— Послушай вот байку, мне один большой мужик про своего отпрыска рассказал…
…Отпрыск-то к двадцати пяти годам заделался ученым первый сорт. В газете о нем писали с портретом, правда махоньким. Он, отпрыск-ученый, изловил новую элементарную частицу. А они ведь крохотные и несутся так, что черт ногу сломит. Короче, парень заслужил. Вот отец и надумал подарить ему свою личную машину. А что отпрыск? Не взял. «Отец, я хочу не сам возить, а чтобы меня возили». Ну?
Не успел я это «ну» договорить, как на мою лысину осел трескучий удар — аж в ушах колокольчики затренькали. Коробка со шляпами меня припечатала. Она хоть и картонная, и головные уборы в ней мягкие, однако лысина моя, чувствую, зарумянилась. Потер я темечко:
— Угостили не вином, а могутным кулаком.
— Прости, выскользнула…
Вячик в порядке извинения спустился на пол и рассыпанные шляпы собрал. Гляжу я на его руки…
Зрение у меня, может, и не орлиное, но очков не употребляю. И хотя окон на складе не имеется, да зато лампы горят дневного света — белого каления. И гляжу я на Вячиковы руки и примечаю мизинец, а вернее — левый ноготь. Неположенной формы. У всех ногти лежат на пальцах выпукло, а этот наоборот. Вроде как ямка роговая вместо человеческого ногтя. Да я не против, и дело не в том… Мало ли каких уродств? Я сам могу то одним ухом шевельнуть, то другим, чем в свободную минуту Марию и веселю.
