Столицы. Их многообразие, закономерности развития и перемещения - Россман Вадим (мир книг .txt) 📗
В ходе дебатов в 1991 году выявилось две главных линии раскола – сама концепция столицы и проблема исторической памяти.
Помимо решения Бундестага 1949 года в пользу переноса столицы выдвигалась идея объединения нации на основе довоенного центра и необходимость вынесения столицы из административного города в центр социальной жизни. Сторонники переноса считали, что столица должна играть более активную и действенную роль в деле интеграции ГДР и для этого должна находиться ближе к новым федеральным землям. Второй важной причиной было то, что Берлин ассоциировался в западногерманской исторической памяти со всем тем политическим наследством, от которого послевоенная Германия всеми силами старалась отказаться – наследством имперским, нацистским и коммунистическим (Погорельская, 2011).
Главным доводом против была идея о том, что Бонн ассоциируется с федеративной и либеральной линией германской политики. Характер и размер Бонна, согласно точке зрения оппонентов, больше соответствует принципам федерализма, а также принципам плюралистической и полицентрической урбанистической системы. Берлин казался оппонентам идеи переноса глобальной метрополией и столицей старого типа. Эту точку зрения отстаивал, в частности, лидер ХДС Норберт Блюм.
В своем информативном обзоре Светлана Погорельская так объясняет позицию оппонентов переноса в отношении исторического наследия Берлина:
Боннская республика, названная так по аналогии с Веймарской, вошла в историю как первая удавшаяся германская демократия, экономически мощная и внешнеполитически скромная западноевропейская страна с человеколюбивым капитализмом и сильной социальной политикой. Бонн никогда не был центром милитаризма, его единственный скромный исторический грех – рейнский сепаратизм. За Берлином же, несмотря на его «мученический» ореол эпохи холодной войны, закрепилась историческая аура прусской доминантности. Бонн олицетворял собой рейнскую внешнеполитическую традицию, с ее прозападной ориентацией и особой тягой к Франции, Берлин – мощь центральноевропейского рейха с геополитически обусловленной амбивалентностью внешней политики (Погорельская, зон).
Однако было бы ошибочно представлять дело таким образом, будто сторонники Берлина поддерживали довоенную идентичность Германии в своем противостоянии либеральным сторонникам Бонна. Обе стороны дискуссии апеллировали именно к федеративным аргументам. По сути, столицу было решено перенести в Берлин во многом именно в силу федералистских соображений более высокого порядка.
Воссоединение Германии превратило столицу Бонн в окраинную периферийную столицу, из которой было тяжело руководить процессом регенерации нации. Перенос сюда столицы позволял реинтегрировать Германию географически и сбалансировать неравномерность развития ее экономического и человеческого потенциала. Кроме того, пространство Берлина, разрушенного бомбардировками и уже практически лишенного компрометирующих символов, позволяло воплотить здесь идеалы новой федеральной столицы и одновременно вдохнуть в город новый дух и новую жизнь. Пустыри и незастроенное пространство Берлина позволяло практически спланировать здесь новый город в условиях в чем-то приближенных к Бразилии или Канберре.
Сторонники Берлина учли также и соображения исторической памяти. Сам раскол Германии представлялся как раз делом рук тех идеологий, которые воплощал в себе Берлин. Именно реконституция Берлина на новых основаниях позволяла по-новому поставить вопрос об исторической преемственности. Исторические тени империи, нацизма и коммунизма при этом не превращались в предметы забвения и замалчивания, а становились моментами национальной рефлексии и исторической памяти.
Перенос столицы не лишил Бонна всех столичных функций и привилегий. Поскольку он мог быть истолкован как символический разрыв с боннской внешнеполитической традицией, часть министерств была оставлена на Рейне. Уехавшие в Берлин ведомства должны были держать в Бонне свои представительства – и наоборот.
Погорельская, на чей прекрасный обзор и анализ ситуации мы здесь в основном опираемся, приводит следующие данные. Число сотрудников министерств и федеральных служб планировалось поделить поровну между двумя городами. Кроме того, Бонн получил почти 1,5 млрд евро на экономическое преодоление структурных последствий переезда и приобрел уникальный статус федерального города. Сам переезд обошелся государству в 10 млрд евро и осуществлялся поэтапно. На законсервированных в годы холодной войны территориях в центре Берлина началось строительство служб федерального канцлера, велась реставрация рейхстага, рядом строились квартиры для депутатов. Первые сотрудники правительственных структур работали «вахтовым методом», возвращаясь на выходные домой в Бонн (Погорельская, зон).
Переезд в главных своих чертах был завершен к 1999 году. Воссоединившаяся страна поделила свое правительство между двумя символами германской истории с тем, чтобы формально соединить их. Облик Берлина в результате переноса столицы претерпел значительные изменения.
Тоскливые пустыри в центре города были застроены оригинальными зданиями, созданными лучшими европейскими архитекторами. Были также предприняты попытки приблизить статус Берлина к статусу Парижа и Лондона.
В Бонне оставалось 6 из 14 министерств: обороны, здравоохранения, образования, сельского хозяйства, экологии, помощи в развитии. В 2000 году в Бонне работало 61 %, а в Берлине 39 % сотрудников правительственных служб, сейчас в Бонне их осталось 45 %, а в Берлине стало 55 %, и процесс продолжается. Служебные поездки сотрудников министерств из Бонна в Берлин, иногда лишь на один день, ради заседания отдела или рабочей конференции, ежегодно обходятся государству в 4,7 млн евро. Противники переезда, впрочем, утверждают, что окончательное перемещение будет стоить 5 млрд евро – на эти деньги можно еще долгие годы, если не десятилетия, возить боннских сотрудников туда-сюда.
Сегодня, спустя два десятилетия, дебаты о Берлине и Бонне потеряли полемический накал и идеологическую остроту начала 1990-х годов. Они подчинены сугубому прагматизму, как экономическому, так и политическому.
Тем не менее важно понять, что решение было принято неохотно. И одним из главных мотивов было понимание опасности централизации и возможных авторитарных тенденций, которые свойственны крупным политическим столицам, которые создают благоприятную среду для авторитаризма и централизации власти (Chocrane, & Jonas, 1999).
Первой столицей Сербии как независимого государства был город Крагуевац (1818–1841). В качестве новой сербской столицы первоначально был избран Ниш, город, имевший длительную историю в рамках Римской империи и Византии, где родился Константин Великий.
Позже, незадолго до начала Первой мировой войны, столицей Сербии стал город Белград, который по окончании войны стал столицей объединенного королевства (1929), а позже и федеративной республики Югославии. Выбор Белграда был связан, вероятно, с тем, что исторически он был не совсем сербским городом (древнеримский Сингидунум) и давал преимущество нейтральности, важное для федеративной столицы. В предшествовавшей истории он принадлежал то Византии, то Венгрии, то Австрии или Турции, а для сербов с XVI века стал городом на внешней границе их области проживания (Lohausen, 1992).
Первыми двумя столицами Албании стали крупнейшие портовые города страны Влёра и Дуррес. Во Влёре впервые была провозглашена независимость Албании от Османской империи в 1913 году, и он стал первой албанской столицей. Отец албанской нации Исмаил Кемали, впрочем, с самого начала настаивал на необходимости переезда столицы вглубь страны, в город Эльбасан, находящийся в центральной области. Он был сторонником секулярного национализма, в то время как Дуррес был базой исламистов. Кроме того, он мечтал о кантонизации страны и превращении ее в федерацию, для чего центрально расположенный город подходил гораздо больше.
