Лоцман. Лето кончится не скоро - Крапивин Владислав Петрович (книга регистрации .txt) 📗
— Не увидит, — снисходительно сказал Кудлатый. — Со стороны, с улиц, не видать, что летает над Буграми. Разве ты не знал?
— Я… нет… А почему не видать?
— Такое здесь место, — со строгой ноткой сказал Белобрысый.
— Да? Тогда хорошо… Ой! А если увидят те, кто бродит здесь, по Буграм?
— Здесь не бродит никто, кроме нас… и тебя, — усмехнулся Кудлатый.
— Разве?
— Да, — сказал Белобрысый. — Никто… по крайней мере, из тех, кто может навредить нашему городу… Слушай! А ты сам-то как тут оказался? Где нашел проход?
— Я… под насыпью. Там такая железная труба. Наверно, для весенних ручьев. Почти вся заросла. Я раздвинул бурьян и нашел. Пролез…
Кудлатый присвистнул:
— Вот, значит, где!
— Никому не говори про трубу, — не строго уже, а по-приятельски попросил Белобрысый.
— Никому на свете!.. Я знаете почему наткнулся на трубу? Я искал щенка… Скажите, пожалуйста, вам не встречался рыжий щенок с черным пятном на ухе? Уши лопухастые, а шерсть мохнатая…
Белобрысый и Кудлатый переглянулись. Кудлатый мигнул и приоткрыл рот. Белобрысый быстро сказал:
— Нет. Рыжий с пятном не встречался ни разу.
— Теперь уж, наверно, не найти, — вздохнул мальчик. — Пол-лета прошло… Он подрос и меня, конечно, не узнает. Я думаю: хоть бы его добрые люди подобрали. Чтобы жилось хорошо…
— Наверно, так и есть, — глядя в сторону, сказал Кудлатый.
— А город ваш… никто-никто не видел, кроме вас и меня?
Белобрысый отозвался чуть виновато:
— Нам не жалко, если бы приходили и смотрели. Но ведь разорят в момент.
— Я понимаю…
Они перенесли палку на сотню метров против ветра. И змей остановился в зените, прямо над площадью Часов. Двое друзей и мальчик в «мультяшной» одежонке сели на корточки у красной крепостной стены.
— Я знаете что могу? Я могу делать вот такие крошечные вертушки! Из бумаги и пленки. Их можно поставить на крышах… Можно?
— Давай, — сказал Кудлатый.
— Неплохо бы и мельницу ветряную сделать, — заметил Белобрысый.
— Это я тоже могу!
…Скоро в городе с площадью Часов шла дружная работа. Сквозь бурьян и татарник слышны были голоса. Изредка перебивал их смех. Чаще всех смеялся хозяин змея — безбоязненно и доверчиво.
Если бы он знал, как далеко по Вселенной разносится его смех! И какие космические устои он рушит…
Глава 2
В ЗАРОСЛЯХ ИВАН-ЧАЯ
1. Голубая гроза
Баба Дуся не боялась почти ничего на свете. Лишь два страха временами портили ей жизнь.
Во-первых, всю весну ее грызло опасение, что могут отобрать Шурку. Как привезли однажды, так и увезут — в далекий интернат, в город с длинным нездешним названием. Скажут: старая ты, чтобы растить и воспитывать мальчишку…
Но люди, что в марте одарили бабу Дусю внуком, к июню привезли и документы.
В первой справке говорилось, что Александр Полушкин есть ее, Евдокии Леонтьевны, вполне законный несовершеннолетний родственник. И что она, гражданка Е.Л. Смирина, полноправная Шуркина опекунша.
Другая бумага давала гражданке Смириной право получать на Шурку денежное пособие.
А третий документ предписывал директорше ближней школы принять первого сентября Александра Полушкина в седьмой класс в связи с переездом на данное место жительства.
И примет, никуда не денется. Тем более, что город с бывшим Шуркиным интернатом после недавних политических трясок оказался на территории другого суверенного государства. Там, разумеется, хватает беспризорников и без Полушкина…
Причина для беспокойства исчезла. И Шурка несколько раз подъезжал к бабе Дусе:
— Ну, теперь-то уж скажи, что за город. Чего ты боишься?
— Придет время, сам вспомнишь. А пока, чем меньше знаешь, меньше рассказывать будешь. Оно и спокойнее…
— Да кому мне рассказывать-то!
Шурку брала досада. Он морщился, напрягал память, но почти сразу начинался в ушах беспорядочный звон. Будто кто-то спускал с высоты до земли сотни металлических нитей с бубенчиками. За этой звенящей завесой пряталось многое из того, что случилось раньше. А если Шурка не отступал, начинало болеть в левой стороне груди. Словно там было, чему болеть…
Шурка встряхивал головой. Звон затихал. И Шурка возвращался к нынешней нехитрой жизни…
Короче говоря, страх бабы Дуси насчет Шурки оказался не очень длинным.
Однако на смену ему подоспел, ожил другой — стародавний и неистребимый.
Июнь пришел жаркий и влажный. Чуть не каждый день накатывали грозы. А молниями и громом баба Дуся была напугана с детских лет на всю жизнь.
Едва начинало погромыхивать, она закрывала форточки, проверяла в дымоходе вьюшку и запирала на все крючки и задвижки наружную дверь (что, сами понимаете, было уже сплошной бредятиной).
Потом баба Дуся укрывалась в кухоньке с наглухо зашторенным окном и звала Шурку к себе — бояться вдвоем было легче.
Но Шурка не боялся.
Когда за окном грохало, а баба Дуся крестилась и шептала: «Ох ты, Господи, грехи наши», Шурка пытался воззвать к ее рассудку:
— Ну при чем тут твои грехи! Это же природа! Летом всегда бывают грозы, пускай хоть все на свете сделаются безгрешные…
— Ох, да помолчи ты, окаянная сила…
А за окном опять: бух! трах!
— Господи-светы…
— И ни при чем тут Господи, это атмосферное электричество.
— Да без тебя знаю, что атмосферное! Оно и страшно. Господь-то, он милостив, а электричество это лупит куда ни попадя. На той неделе у рынка киоск молнией спалило…
— Подумаешь, киоск! Всего один. А рэкетиры этих киосков семь штук подряд сожгли на улице Красина. Да еще склад подорвали с парфюмерными товарами. На два квартала вокруг тройным одеколоном пахло. Пьяницы сбегались, неразбитые флаконы искали…
— Ох, Шурка, это ты меня заговариваешь, чтобы о страхе забыла.
— Ну да!.. Но о пьяницах — правда. Спроси дядю Степана, он тоже туда ходил… Баб-Дусь, да не бойся уже, пронесло. Слышишь, теперь совсем в отдалении гремит.
— Пронесло… Кабы последний раз это! К ночи небось опять нагонит.
Ночью было ей еще страшнее. Шурку ведь не станешь будить и к себе звать…
А он не спал. И слышал, как баба Дуся в своей комнатушке скрипит кроватью и шепчет молитву. Потом шепот стихал: баба Дуся накрывала голову подушкой.
Тогда Шурка вставал, отодвигал шторку, открывал форточку. Впускал в дом свежесть и грозовые вспышки.
Так было и в этот раз.
Гроза собралась к полуночи. Гремело пока не очень сильно, зато взмахи голубого света то и дело распахивали небо. И открывались в нем облачные материки: выпуклые рельефы бирюзовых горных массивов, лиловые провалы и зубчатые вершины, окутанные сизым дымом. И серебристые смерчи космических размеров. Смерчи казались неподвижными. Все казалось неподвижным, как на гигантских слайдах. Потому что молнии вспыхивали на очень короткий миг. А когда одна вспышка гасла и сразу загоралась другая, картина была иной — словно в проекторе сменили кадр.
Эти синие и голубые, сизые и лиловые пейзажи были неземными. И Шурка подумал уже не первый раз: «Наверно, как на Рее. Она ведь тоже голубая…»
На ней — незнакомой, дальней, сказочной — небывалый простор аквамариновых вод, граненое стекло бирюзовых скал, хрустальные дуги мостов и блеск прохладных крутых водопадов… И солнце, похожее на люстру с тысячей сверкающих подвесок…
Полыхнуло несколько раз — без звука. Но когда упала короткая темнота, ударил такой треск, что старый двухэтажный дом содрогнулся всеми бревнами. Теплые половицы ударили Шурку по ступням, он подпрыгнул. И услышал, как на кухне сорвался с гвоздя латунный таз — это было продолжение грома.
Шурка выскочил на кухню. Таз на полу все еще вибрировал. И отражал вспышки. В желтой латуни они были зелеными. Показалось Шурке, что от металла идет тихий равномерный звон.
Правда?!
Шурка подхватил посудину и надел на голову. Запах кислой меди ударил в нос. А в ушах — сразу тишина. И пустота бескрайних пространств. И еле слышный шепот эфирных волн — Вселенная не спит.
