Обитель любви - Брискин Жаклин (книги txt) 📗

На тропинку упала тень скалы. Три-Вэ вытер влажный лоб и достал из кармана фляжку.

— Может, все-таки подождешь до вечера? — сказал Бад.

Три-Вэ удержался от резкого ответа, но сделал долгий глоток. Скала холма окончательно отделила их от общей процессии. Вместо извинения Три-Вэ сказал через минуту:

— Спасибо тебе, Бад, что ты организовал этот вечер. Юта нарадоваться не может. И спасибо, что поручился за меня.

— Но ты все еще не хочешь видеть меня своим компаньоном?

— Просто я предпочитаю работать один, вот и все.

Они придержали коней, дожидаясь остальных. Бад молчал. Три-Вэ, скосив на брата глаза, увидел на его лице печаль. Он никогда прежде не видел Бада печальным и поэтому решил, что, наверное, ошибся, неверно понял выражение его лица.

В последний раз он был в Паловерде в тот далекий день, когда сбежал из дома. Он знал, что Бад превратил гасиенду в виллу, но от этого ему было еще тяжелее на душе. Они еще не доехали, а он уже осушил свою фляжку.

Над черепичной крышей ранчо курился ароматный дымок. В специальной яме всю ночь пеклась туша быка. Амелия и ее слуги — Лию-повар, его толстая жена Хуанита и горничная Бриджет — два дня украшали внутренний двор гасиенды. Карнизы были оплетены ветвями дикой сирени, которые немного завяли на солнце, плющ обвивал столбики галереи, а кроны пальм образовывали нечто вроде беседок, где в тени могли посплетничать пожилые женщины и полюбезничать юные парочки. Высокий ручной работы мексиканский канделябр, который Амелия позаимствовала у доньи Эсперанцы, был украшен весенними цветами из собственного сада Амелии.

Вдоль правой стены галереи на нитках висели pinatas, фигурки животных, сделанные из яркой цветной бумаги, в которых были спрятаны подарки. Во внутреннем дворе расстелили кусок холста, на котором позже предполагалось устроить танцы. Здесь же стояли наготове гитарист и два скрипача. На них была свободная белая одежда, такая, какая была на музыкантах в старину, во времена испанских католических миссий. Падре завлекали и соблазняли новообращенных музыкой, а потом надевали на всех индейцев эти бесформенные, грубо сшитые белые одежды.

Длинные столы на козлах были накрыты лучшими скатертями, какие нашлись у доньи Эсперанцы и Амелии. Слуги разносили красное вино и лимонад. Три-Вэ сел поближе к бутылкам с aguardiente, местным бренди. Он пил, потому что был неудачником, потому что над ним смеялись. Он пил, потому что на Амелии было белое кружевное платье, плотно облегающее ее изящную фигурку с оголенными плечами, которые, казалось, притягивали к себе свет. Он пил, потому что, представляя его незнакомым людям, она улыбалась. Он осушил одним махом стакан, потому что она положила свою руку ему на плечо, на расшитое серебром плечо костюма, которым гордился его дед. Он пил, потому что гости — как мужчины, так и женщины, — смеялись и называли его доном Винсенте, а некоторые интересовались, как продвигается у него работа. Он пил, потому что Паловерде принадлежало Балу.

И тем не менее он не был пьян. После некоторой дозы спиртного у него на глазах появлялись красные прожилки, и он хуже видел. Но он не был пьян, когда сидел рядом с Ютой на лавке и ел пропахшую дымком жареную говядину. Если бы он был пьян, то не смог бы объяснить своей жене секреты приготовленных традиционных блюд. Как бы он смог рассказать о больших блюдах с кулебякой, залитой сметаной, на поверхности которой плавится и пузырится сыр? Как сумел бы описать ей кусочки свинины в горячем наперченном соусе, запеченные в бархатном тесте и обернутые кукурузными листьями? Если бы он был пьян, то не смог бы объяснить все так складно.

Мария черпала жареные бобы огромной железной ложкой, которая, как она всем говорила, шамкая беззубым ртом, принадлежала еще ее бабке в те времена, когда Паловерде только строилось. Бад переводил на английский слова старухи, и ее испанский смешивался в голове Три-Вэ со смехом Бада. «Это какой-то фарс, — думал он. — А ведь когда-то здесь жили наши предки, его и мои».

Мария наклонилась к нему с блюдом, пахнущим чесноком и сыром.

— Бобы, дон Винсенте?

— Nada mas, gracias [22].

— Тебе являются привидения? — сказала Мария.

— Да, привидения. Я сам привидение, Мария.

— Ты такой же настоящий, как и все остальные, что присутствуют здесь. Главное, чтобы ты всегда помнил об этом. Сегодня особенно, — сказала Мария, и ее поблекшие, запавшие глаза поплыли куда-то перед его взором.

— Ты не притронулся к еде, а выпил уже достаточно, — сказала Юта.

— Сегодня праздник, между прочим, — ответил он. Он удивился тому, что не заметил, когда опустились сумерки. Уже зажгли мерцающие свечи и туманно-желтые фонари.

— Три-Вэ, ты просто напился, — сказала Юта.

Молодежь во дворе уже перестала соблюдать правила хорошего тона, придуманные взрослыми. Смеясь и толкаясь в нестройной шеренге, они выстроились у галереи, и каждый ждал, когда Амелия завяжет ему глаза, даст в руки метловище и подтолкнет вперед, а он взмахнет метловищем, норовя сбить pinata и получить свой подарок. Старшее поколение, восседая за столами, наблюдало за происходящим и снисходительно улыбалось, раскалывая миндаль и допивая свое вино.

В какой-то момент всем раздали cascarones — яичную скорлупу с начинкой из конфетти. По обычаю калифорнийских испанцев нужно разбить cascarones над головой лица противоположного пола, к которому ты неравнодушен, но так, чтобы тот ничего не заметил. Старинный робкий способ ухаживания! Три-Вэ сжал кулак, скорлупа лопнула, и конфетти посыпалось меж его черных от смолы пальцев.

К нему подошла донья Эсперанца. Он нашел свободный стул, и она тяжело опустилась на него.

— Что с тобой, Винсенте?

— Они смеются над прошлым.

— Не говори глупостей, — сказала она. — Амелия так старалась, чтобы праздник удался. Ей хочется одного: чтобы тебе и Юте понравилось. — Она помолчала и добавила (а может, ему только показалось?): — не надо так смотреть на нее, как ты смотришь.

Чувство времени было потеряно. Донья Эсперанца говорила:

— Это платье очень к лицу Юте. Цвет прекрасно ей подходит.

Среди многоцветья пестрых нарядов он отыскал пятно бирюзового шелка.

— А где Чарли? — спросил он.

— Забыл? Ты же видел, как Амелия отнесла его спать в коттедж.

К ним через стол перегнулся Чо Ди Франко.

— Три-Вэ, старик, как там твоя нефть? Когда брызнет?

— Дьявол, откуда я знаю?!

Полнощекое лицо Чо куда-то уплыло, послышался его голос:

— Да ладно, просто хотел поинтересоваться...

Три-Вэ заметил, как изящная фигурка в белом кружевном платье приблизилась к Юте. Юта отрицательно покачала головой. Амелия, смеясь, на чем-то настаивала. Даже в таком шуме Три-Вэ расслышал ее волшебный смех. Крупная, затянутая в жесткий корсет Юта прошла вместе с миниатюрной, грациозной Амелией к скамье, стоявшей у танцевальной площадки. На ней уже сидели три молодые девушки. Амелия невесомо проплыла мимо них, как раньше она проплывала под сенью сада, разбитого перед домом Динов...

Хендрик взобрался с ногами на стул и хлопал в ладоши до тех пор, пока не установилась относительная тишина.

— Леди и джентльмены! — объявил он. — Леди и джентльмены! Нашим первым танцем будет «Эль-Сон»! В старые времена фанданго всегда начинались с «Эль-Сон», потому что именно таким образом очаровательные испанские красавицы выходили в свет. Каждая сеньорита показывала свои лучшие па. Именно этим и займутся сейчас наши леди. А представлять их обществу, исполнять обязанности tecolario будет Бад!

Девушки, сидевшие на лавке, тут же раскрыли свои веера. Трое одетых в белое музыкантов ударили по струнам своих инструментов.

Бад не подошел к лавке, как все ожидали. Маленькими грациозными шажками, ритмично постукивая каблуками по земле, он пересек ярко освещенный двор, направляясь к галерее, где сидела группа пожилых, одетых в черное испанских дам. Танцуя на месте и улыбаясь, он протянул руку матери. Она отрицательно покачала головой. Но он не отходил от нее. Среди гостей раздались восклицания: