Хосе Марти. Хроника жизни повстанца - Визен Лев Исаакович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

Отъезд Руса возбудил различные кривотолки. Кубинцы еще помнили о разрыве Марти с Гомесом и Масео в 1884 году, и теперь, как казалось некоторым, былые обвинения Марти в «неуживчивости и вероломстве» получили новые доказательства.

«Звезды не выше, чем амбиция некоторых людей», — с горечью писал Марти Нуньесу в Филадельфию. Но он призывал не вступать в полемику, чтобы не углублять раскола. Он был самым дальнозорким и видел, что уже всходят посеянные им семена, слышал, как в Филадельфии и Тампе, Буэнос-Айресе и Каракасе все громче раздаются голоса, повторяющие его мысли. И, чувствуя и веря, что время уже работает на революцию, Марти перешагивал через мелкие дрязги и сплетни.

Летом на одном из заседаний клуба «Индепендьентес» он чуть было не поссорился с Флором Кромбетом.

— Ждать, ждать, ждать! Сколько можно ждать? — гневно восклицал Кромбет, и тонкие усики над его верхней губой нервно вздрагивали. — Почему мы не начинаем? Чего мы боимся? Смерти?

Председательствовавший Хуан Фрага остановил Кромбета:

— Свои соображения хочет высказать сеньор Марти.

Марти встал, успев заметить, как демонстративно махнул рукой Кромбет.

— Уважаемый сеньор Кромбет прав, — негромко начал Марти, — Не нам бояться смерти в бою. A la guerre comme a la guerre [44]. И я целиком стою за эту войну, но с одной оговоркой. Эта война должна быть войной объединившихся кубинцев, войной всех…

Он говорил, как всегда, долго и страстно, не слыша редких реплик. И когда он окончил, Кромбет отвел взгляд.

Однако, добившись поддержки тезиса о единстве, выиграв первый раунд, Марти проиграл второй. Клуб решил готовиться к войне руками военных. Им передавалась пустая пока что казна, им доверялось решение всех связанных с будущей революцией вопросов. Напрасно говорил Марти о необходимости и преимуществах гражданского управления, напрасно убеждал собравшихся, что солдат должен выполнять волю народа, а не подчинять его воле собственной. Мундир Кромбета оказался более сильным аргументом.

Заседание клуба «Индепендьентес» не прибавило Марти популярности среди эмигрантов. Наоборот, многим стало казаться, что по каким-то таинственным причинам он нарочно затягивает вооруженное выступление. Марти тяжело переживал все это, но был уверен, рано или поздно Кромбет и те, кто сегодня пошел за ним, поймут, что подлинная сила революции в высокой гражданственности и точном выборе момента взрыва.

В эти месяцы он особенно много думал о будущем Кубы. Он считал, что для Кубы вряд ли годится механизированный мир, который строили, уже задыхаясь в нем, европейцы и янки. Каждый кубинец должен чем-то владеть и что-либо сеять на собственном поле.

Наступила промозглая осень.

Марти по-прежнему работал много и упорно. Исполнительная комиссия, несмотря на пророчества пессимистов, не рассыпалась. Вошедшие в нее патриоты— юристы и литераторы, коммерсанты и педагоги — умели смотреть в завтрашний день. Их покорила сила духа Марти, и, поддерживая его предложения, комиссия решила созвать кубинцев 10 октября на возможно более широкой основе.

Марти понимал, насколько значимым может оказаться это собрание в такой трудный для дела Кубы год. Стремясь подготовить почву, он написал для газеты Трухильо статью о Сеспедесе и Аграмонте, тонко протягивая нити исторических параллелей от дней Гуаймаро к нынешним временам.

«Эль Ависадор Кубано» вышла утром, а вечером ее читатели собрались в знакомом зале Масоник-Темпл. Марти нервничал. Он всегда хорошо чувствовал настроение слушателей, и теперь его не покидало ощущение исходившего от первых рядов отчуждения. Он понял, что собравшиеся помнят и «неуживчивость» и «вероломство».

Когда он встал перед бурлящим залом, его лицо было бледно, но голос тверд.

— Наша родина, наш народ — есть ли что-либо на свете более дорогое сердцу кубинца? И разве кубинец может быть счастлив, когда его брат страдает от цепей? Наш ответ может быть один: нет, нет и нет! Цепи должны быть разбиты. Но берегитесь кузнецов, разбивающих вместе с цепями суставы. Законы политики, законы революции неотделимы от законов любви…

Зал слушал молча, и, словно сочтя эту тишину трещиной в хмурой стене недоброжелательности, Марти взял зал в союзники, не спрашивая его согласия.

— Мы, все мы, являемся тормозом будущего деспотизма и единственным стойким врагом деспотизма настоящего.

Мы те, кто борется, чтоб отдать завоеванное всем другим. Мы — школа, кнут, реальность, страж и совет. Мы объединяем то, что другие разъединяют. Мы не умираем. Мы охраняем права нации!..

Недаром Марти считали лучшим оратором Нью-Йорка. Хрупкому человеку с излучавшим магнетическую силу убеждения взглядом снова удалось подчинить себе слушателей, заставить заглянуть в завтра, созданное его мыслью.

Когда, растекаясь по проходам между темнокрасных кресел, кубинцы покидали ряды, многие старались протиснуться к Марти, похлопать по плечу, пожать руку. А он, устало улыбаясь, думал: почему, увлекая людей на правильный путь, он не может навсегда вселить в них свою веру? Почему потом, когда проходят минутные взлеты прозрения и энтузиазма, они снова начинают слушать генералов и некритически принимать их близорукие доктрины неподготовленных вторжений?

Он думал об этом всю ночь, и мысли, смешиваясь с горькими и радостными воспоминаниями, шлифовали решение, как прибой шлифует прибрежную гальку. Да, конечно, авторитет ветеранов весомее его авторитета. Потому что каждый из них смотрел смерти в лицо, каждый приносил жизнь на алтарь Кубы. И если они остались живы, то не потому, что береглись от пуль. Что он может противопоставить этому? Слова? Какими бы правильными ни были эти слова, они будут слабее солдатского ореола. Но, быть может, не следует бороться против главенствования генералов? Нет, они слишком торопливы, слишком пренебрежительны к мыслям других, и провал 1884 года — лучшее тому доказательство… Что же, если все дело в самоотверженности — не ему отступать. Жизнь для Кубы, для Америки — не это ли венец его стремлений?..

Той осенью в Соединенных Штатах разыгрывалась очередная «президентская гонка». Слон топтал осла, а осел лягал слона [45] на сотнях митингов, факельных шествий, танцевальных вечеров. Демократ Кливленд на этот раз не сумел скрыть, что всего лишь тридцать пять лет назад он имел незаконнорожденного сына и был забросан тухлыми яйцами даже в родном Буффало. Это беспокоило Марти. За спиной республиканского кандидата Бенхамина Гаррисона, для вящей популярности носившего старую шляпу своего деда-президента, на горизонте американской внешней политики снова маячила зловещая фигура Джеймса Блейна.

Бывший учитель в горной деревушке штата Кентукки, Блейн сумел вовремя найти хозяев своему таланту политического интригана. В тридцать лет он был уже спикером конгресса штата, а теперь, обзаведясь сединами, олицетворял силы, стремившиеся к внешней экспансии.

Марти давно раскусил Блейна: «Он заискивает перед магнатами; с помощью Блейна они поддерживают под покровом протекционизма монополии, которые разжигают страшную войну, войну против голодающих.

Перед богачами он, держа шляпу в руке, будет расточать улыбки, комплименты, любезности, красивые слова. Но перед врагами и соперниками он ощетинивается, он приписывает другим свои собственные побуждения и действия, обращается с противниками, как с низшей породой. Так блистает в политике этот перевертень, настолько лишенный щепетильности и добродетели, что шокирует немногих честных людей».

Марти по-прежнему работал в своем кабинете на Фронт-стрит.

Он сам сделал полки для книг из сосновых досок, а единственным украшением кабинета служили несколько индейских безделушек, привезенных из Мексики и Гватемалы. На стене между портретами Аграмонте и дона Мариано висела железная цепь с каторги «Сан-Ласаро». Донья Леонора привезла ему кольцо, которое, наконец, сделал из звена этой цепи Агустино де Сендеги, и он никогда не снимал с пальца серый кусок металла.