Хосе Марти. Хроника жизни повстанца - Визен Лев Исаакович (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

Марти немедленно написал в «Эль Яра»: «Мне очень важно, чтобы те, кто преданно служит Кубе, кто никогда не позволял, чтобы огонь погас на их алтарях, могли бы иметь правильные, сведения о том, что делается для Кубы».

Выправленная стенограмма увидела свет, мнения Марти нашли союзников, и бравый ветеран Десятилетней войны генерал Хуан Фернандес Рус прислал ему письмо, советуясь о практических формах будущей борьбы.

Марти ответил Русу, с одной стороны, поддерживая его порывы, а с другой — указывая на необходимость тщательной подготовки. Полный воинственности, Рус выехал для консультаций в Нью-Йорк.

Сепаратисты собрались на Фронт-стрит и стали деловито обсуждать вопросы восстания.

Уже сама по себе эта встреча говорила, что разногласия преодолимы и что залог успеха — в объединении. Было решено создать Исполнительную комиссию во главе с Марти и поручить ей разработку плана практической работы.

Марти остался верен себе. По его настоянию в план, являвшийся одновременно и программой, были внесены пункты, пресекающие попытки авантюризма и установления личной диктатуры. Каждую строку отличал высокий гражданственный дух — дух Гуаймаро, дух Аграмонте. Основой плана являлись следующие положения: демократизм целей освободительного движения, необходимость объединения эмиграции на основе равенства и демократии, недопущение захвата власти какой-либо военной или гражданской группой для возвышения какого-либо социального класса или одной расы над другой и, наконец, активное противодействие идеям и попыткам аннексии.

Генерал Рус пожелал побеседовать с Марти наедине. Он пришел в пансион Кармиты в мундире, сохранившемся с 1878 года, и вручил каждому из детей по шоколадной лошадке. Когда он уходил, Кармита услышала доносившийся из передней голос Марти:

— Я писал сеньору Пойо, генерал, что революция не просто стремительная военная кампания, поход, в котором войска слепо следуют за прославленными вожаками. Революция — это великое демократическое предприятие, наиболее сложная проблема политики…

Рус ушел, простившись дипломатически вежливо, и, закрывая за ним дверь, Марти подумал, что справиться с такими храбрецами будет не легче, чем с испанцами. Но он понимал, что справиться нужно, потому что хотел для Кубы не военного переворота, следствием которого явилась бы диктатура, а революции всего народа.

Он следил за событиями в Гаване и знал, что в это время там собрался первый на Кубе рабочий конгресс. Центральным вопросом конгресса стал вопрос о единстве. Анархистские лидеры выступили против согласованных действий, отстаивая самую широкую автономию рабочих объединений. Марти отнесся к позиции анархистов с неодобрением, считая, что необдуманные, разрозненные выступления лишь ухудшают положение.

Майская драма в Чикаго и судебная расправа над невинными доказывали, как он считал, его правоту. В большой статье для «Ла Насьон» он писал:

«Со времен гражданской войны, с тех трагических дней, когда Джон Браун был казнен за попытку провести у себя в Харперс-Ферри реформу, осуществление которой позднее стало делом чести и славы для всей нации… ни один смертный приговор в Соединенных Штатах не привлекал к себе столь всеобщего внимания, не возбуждал до такой степени общественного мнения.

Устрашенная стремительным ростом сил трудового народа и внезапно окрепшей солидарностью рабочих масс, разобщенных доселе несогласиями в среде своих вожаков, республика на примере этих несчастных хотела устрашить грозный нарождающийся класс. Судебный процесс превратился в настоящую битву — в битву, которую обманным путем выиграли фарисеи.

И вот их казнили [41]; и точно в каком-то жутком танце дергались на виселице их тела, одетые в белые саваны; и кое-как сложены были в сосновый гроб истерзанные останки того из их товарищей, кто, желая подать высокий пример любви к людям, покончил счеты с жизнью, обратив против себя оружие, предназначенное, как он верил, совершить искупление рода человеческого [42], но по-прежнему холодно было в домах бедняков, и на столе у них не прибавилось хлеба, и не прибавилось справедливости в общественном распределении богатств, и не возросла уверенность людей в завтрашнем дне. Фанатический культ золотого тельца, не умеряемый в этой стране, привел республиканские Соединенные Штаты ко всем несправедливостям, ко всем жестокостям и неравенству, какие процветают в монархических государствах.

Каплями крови, исчезавшими в морских волнах, — вот чем были в Соединенных Штатах революционные теории европейских рабочих. Так продолжалось, пока пустующие земли и республиканское устройство общества обеспечивали иммигранту кусок хлеба. Но прекрасный край, бывший доселе самой удивительной из республик, превратился в замаскированную монархию, и европейские иммигранты с удвоенной яростью обрушились на ее пороки, которые, казалось им, навсегда остались у них за спиной, на их тиранической родине.

Трудовые массы поняли, что они стали такой же жертвой алчности и неравенства, какой является народ в феодальных государствах. На западе, развившемся с такой поразительной быстротой и не менее быстро сосредоточившем на одном полюсе дворцы и заводы, а на другом — нищету, с особой силой должны были сказаться и недовольство трудовых масс, и пламенные советы их друзей, и злоба, накопленная в сердцах бессовестностью и несговорчивостью хозяев. Они всего лишь маленькие колесики в громадном социальном механизме, только с изменением всего механизма может измениться и их положение.

И поэтому для победы в самом большом и трудном из всех мыслимых боев — бою за свободу — нужно собирать силы, объединяться, объединяться и объединяться!»

Марти дописал статью, перечитал ее. Почему самые смелые пошли за анархией? Парсонс называл себя социалистом, но ведь он и его друзья — анархисты; об этом пишут и говорят всюду [43]. Неужели Куба не запомнит этот урок? Одни только взрывы не принесут победы.

Гонорары позволили Марти привезти в Нью-Йорк донью Леонору. Почти совершенно ослепшая, она поражалась лязгу и грохоту города, тихо приговаривая:

— Как можно здесь жить, Пепито! У меня раскалывается голова…

Она поцеловала детей Кармиты, а Хосе строго сказала:

— Умирая, отец пожелал тебе счастья. Напиши в Камагуэй.

Марти поспешно согласился. Да, да, он обещает написать завтра же. Он не хотел расстраивать мать и пошел на этот маленький обман, чтобы избежать долгих и тягостных ему разговоров. Отец пожелал ему счастья — что же, дон Мариано хоть поздно, но понял, в чем оно заключается.

Марти говорил матери, что занят консульскими делами, а сам метался по городу, сплачивая и убеждая разобщенных и недоверчивых. Ему и его соратникам по Исполнительной комиссии удалось, наконец, заручиться обещаниями материальной помощи со стороны нескольких состоятельных эмигрантов, и он решил, что пора подумать о мече революции. И он написал Максимо Гомесу, апеллируя к его «благородным чувствам и ясному пониманию положения». Помня прежние расхождения, он изложил все пункты принятого Исполнительной комиссией плана, особо подчеркнув необходимость «воспрепятствовать тому, чтобы пропаганда аннексионистов ослабила нарастающую силу революционного порыва народа». Кроме Марти, подписи поставили члены комиссии Феликс Фуэнтес и Кастро Паламино.

С нетерпением и тревогой ждал Марти ответа «старика». Как-то примет Гомес программу новой кампании?

Письмо генерала пришло вместе с объемистым пакетом дипломатической почты. Даже не взглянув на уругвайские штемпели, Марти схватил долгожданный конверт из Санто-Доминго, вскрыл его.

«Моя шпага всегда к услугам Кубы», — писал генерал.

ТЕРПЕНИЕ, ТЕРПЕНИЕ, ТЕРПЕНИЕ

А тем временем Рус укатил на юг и там громко возмущался «осторожничанием» Нью-Йорка. Генерал, как Марти и предвидел, счел себя обойденным.