Практическая магия - Хоффман Элис (полные книги .txt) 📗
Сейчас, стоя на кухне, Кайли уже с трудом вспоминает многое из того, что всего несколько часов тому назад представлялось таким важным. Она знает одно: если еще потянуть время, торт зачерствеет, либо до него доберутся муравьи, либо кто-нибудь заглянет на кухню и отрежет себе кусочек. Надо идти к Гидеону — немедленно, пока она не передумала.
В холодильнике салата не оказывается, и Кайли берет первый попавшийся съедобный предмет, который может представлять интерес для лягушки, — половинку батончика «сникерс», которую Джиллиан, не доев, оставила таять на кухонном столе. Кайли собирается сбегать наверх, но, когда оборачивается, видит, что лягушка последовала за ней.
Не дождалась, кушать хочет, предполагает Кайли.
Она берет лягушку и отщипывает ей кусочек «сни-керса». Но тут происходит нечто поразительное — когда она хочет скормить этот кусочек лягушке, та открывает рот и выплевывает ей на ладонь кольцо.
— Вот это да! — смеется Кайли. — Спасибочки!
Кольцо тяжелое и холодит ей руку. Видно, попалось лягушке в грязи: влажная земля налипла на шинку и запеклась таким толстым слоем, что толком разглядеть подарок невозможно. Если бы Кайли потрудилась осмотреть его как следует, если бы подняла на свет и пригляделась хорошенько, она заметила бы, что серебро — с каким-то странным красноватым отливом. Под коркой грязи скрыты мазки крови. Если б она так не торопилась к Гидеону, если бы сообразила, что попало к ней в руки, она отнесла бы этот перстень на задний двор и закопала у корней сирени — там, где ему и место. Но сейчас Кайли, не задумываясь, бросает его на керамическую тарелочку под цветочным горшком, в котором у ее матери произрастает чахлый кактус. Она хватает торт, толкает боком дверь, затянутую москитной сеткой, и, выйдя наружу, наклоняется и кладет лягушку на траву.
— Ну, ступай, — говорит Кайли, но, даже когда она уже свернула за угол и идет по соседнему кварталу, лягушка все еще неподвижно сидит на газоне и не трогается с места.
Гидеон живет по другую сторону Развилки, в районе новостроек с претензией на известный шик. Дома построены с открытыми верандами, полуподвалы отделаны под жилое помещение, стеклянные двери выходят в тщательно ухоженные садики. Обычно Кайли добирается туда от дверей своего дома за двенадцать минут, но это если бегом и когда нет в руках большого шоколадного торта. Сегодня, боясь уронить торт, она идет размеренным шагом — мимо бензоколонки, по торговому центру, где стоят бок о бок супермаркет, китайский ресторан и кулинария, а также кафе-мороженое, в котором работает Антония. Отсюда у нее есть выбор: можно пройти дальше, до конца торгового центра, мимо бара «У Бруно» под ядовито-розовой неоновой вывеской, заведения с нехорошим душком, или же пересечь Развилку и идти коротким путем, по запущенному, заросшему сорной травой пустырю, где, как о том все твердят в один голос, построят в скором времени оздоровительный комплекс с плавательным бассейном олимпийского класса.
Из бара, переговариваясь на повышенных тонах, выходят двое, и это решает дело в пользу пустыря. Если пройти напрямик, она окажется всего за два квартала от Гидеонова дома. Сорняки на пустыре высокие и колючие — Кайли жалеет, что вышла из дому в шортах, а не в джинсах. Не важно: вечер выдался погожий, зловоние от непросыхающих луж на дальнем конце пустыря, где все лето плодятся комары, не может перебить аромата шоколадной глазури, покрывающей торт, который Кайли сейчас доставит по назначению. Интересно, не успеет ли она еще и задержаться там немножко, сразиться с Гидеоном в баскетбол: у них на подъездной аллее установлена баскетбольная корзина по всей форме — подарок, который, заглаживая свою вину, сделал ему отец сразу после развода с его матерью, — и Кайли замечает вдруг, что в воздухе сгустился туман и повеяло холодом. Что-то черное исходит от этого пустыря. Что-то здесь неладно. Кайли ускоряет шаг, но тут оно все и случается. Тут ее окликают, ей кричат: «Погоди!»
Она оглядывается и сразу видит, кто они такие и что им нужно. Те двое, что выходили из бара, перешли через Развилку и идут за ней следом; оба рослые, большие, и тень их отбрасывает багряные блики насилия, и называют они ее «детка».
— Эй ты, английского языка, что ли, не понимаешь? Говорят тебе, погоди! Не торопись!
Кайли еще не пустилась бежать, а сердце у нее уже колотится вовсю. Ей ясно, какого пошиба эти мужчины — того же самого, что и тот, которого им пришлось изгонять из своего сада. Так же, как он, готовы рассвирепеть без всякой причины, кроме той, что где-то глубоко в них засела обида, которой они уже и не ощущают, зато ощущают потребность обижать других. Как и сейчас, сию минуту. Торт задевает Кайли за грудь, сорняки колются, царапают ей ноги. Мужчины, увидев, что она обратилась в бегство, улюлюкают, словно им только веселее будет ее догонять. Если они пьяны в стельку, им не до того, чтобы затевать погоню, — но нет, они напились не допьяна. Кайли бросает торт; он лепешкой шлепается на землю, где будет служить пищей мышам-полевкам да муравьям. Но аромат глазури остается: у Кайли в ней вымазаны все руки. Никогда больше она не сможет есть шоколад. Запах его будет вызывать у нее сердцебиение. Ее будет воротить от его вкуса.
Те двое бегут за ней, загоняют ее на самый темный конец пустыря — туда, где лужи, где никто не увидит ее с Развилки. Один, грузный, отстает. Посылает ей вслед грязную брань — но разве она обязана слушать? Вот когда пригодились ей ее длинные ноги! Краем глаза Кайли видит огни торгового центра и понимает, что, если и дальше бежать в том же направлении, тот, который не отказался от преследования, ее догонит. Об этом он и кричит ей — что догонит, схватит и затрахает до полусмерти. Она у него уже не побегает, никогда и ни от кого! Уж он займется тем, что спрятано у нее в шортах, запомнит она его!
Он не переставая выкрикивает мерзости, но внезапно поток их обрывается, он замолкает, и Кайли ясно, что наступил решающий момент. Мужчина погнался за ней всерьез: он настигнет ее — сейчас или никогда. Кайли дышит прерывисто, неровно, но заставляет себя сделать глубокий вдох и поворачивает в сторону. Поворачивает резко, бежит почти прямо на него, он выставляет руки вперед, готовясь ее поймать, но она уворачивается, держа на Развилку. У нее длинные ноги, ей не преграда ни пруд, ни даже озеро. Один хороший прыжок — и она взмоет туда, где звезды, где ясно, холодно и безмятежно и где такого, что происходит в эти минуты, не бывает!
Когда он оказывается так близко, что вот-вот ухватит Кайли за рубашку, она уже добегает до Развилки.
Невдалеке — рукой подать — какой-то мужчина прогуливает по улице золотистого ретривера. На углу сбились в кучку шестнадцатилетние ребята из школьной команды по плаванию, возвращаясь после тренировки в городском бассейне. Наверняка услышат, если позвать на помощь, но в этом уже нет надобности. Мужчина, который гнался за Кайли, останавливается и отступает назад, в заросли сорной травы. Теперь ему нипочем не угнаться за ней, потому что она-то бежит не останавливаясь. Перебегает через проезжую часть на другую сторону, бежит мимо бара, мимо супермаркета, не в силах остановиться или хотя бы сбавить ход, покуда не вбегает в кафе-мороженое и колокольчик над входом не звякает, возвещая, что дверь открылась и теперь снова надежно закрыта.
Все ноги у Кайли в грязи, она дышит тяжело, каждый вдох сопровождается удушливым свистом, точь-в-точь как у кролика, который учуял за собой койота или охотничью собаку. Пожилая супружеская пара отрывается от своего пломбира и озадаченно таращит на нее глаза. Четыре разведенные дамы за столиком у окна оценивают взглядом, в каком растерзанном виде появилась Кайли, вспоминают, сколько у каждой трудностей с собственными детками, и разом решают, что, пожалуй, время ехать домой.
Антонию в данный момент не слишком занимают посетители. Она стоит, удобно облокотясь о прилавок, и с улыбкой поглядывает на Скотта Моррисона, который объясняет ей, в чем разница между нигилизмом и пессимизмом. Он приходит сюда каждый вечер есть сливочное мороженое с хрустящим печеньем и влюбляется все сильнее. Часами они с Антонией просиживают на заднем или переднем сиденье машины, принадлежащей матери Скотта, целуясь так, что губы потом распухают и горят, забираясь друг к другу руками в самые потайные места, изнемогая от истомы до того, что ни о чем ином оба думать не в состоянии. Не раз за эту неделю и Скотту и Антонии случалось переходить через дорогу, не глядя по сторонам, и испуганно шарахаться обратно на тротуар, когда им яростно сигналят водители. Они обитают в своем, особом мире, таком далеком от реальности и совершенном, что им нет дела до уличного движения или даже того обстоятельства, что кроме них существуют и другие люди.
