Обитель любви - Брискин Жаклин (книги txt) 📗

Там было еще много страниц, а в самом конце она написала:

Глава седьмая

Он не ложился спать, не написав ей очередного письма.

Он писал о полевых цветах, о птичьих трелях в зарослях чапараля на склонах холмов, о пастухах, о синей пелене тумана, который медленно наплывал на город с Тихого океана, он писал обо всем, что могло мысленно вернуть ее в Паловерде. Во всех его письмах таился вопрос: вернешься ли? Однажды ночью он прямо излил все свои тревоги на бумаге. У него вошло в привычку запечатывать все письма, написанные за неделю, в один толстый конверт и относить его на почту. То письмо, где он писал о возвращении, вернули ему без комментариев.

В лучшем случае письма шли через Атлантику восемнадцать дней, но часто они запаздывали. Если за неделю он не получал от нее весточки, его охватывала чесотка, и он чесался даже во сне по ночам. Доктор Видни прописал ему серу.

Она тоже писала ему что-то вроде вечернего дневника: веселые описания Парижа и старого дома на рю Сент-Оноре, где жили зимой Ламбали, сообщала о книгах, музыкантах, художниках, которых он не знал и знать не хотел.

По ее письмам он понял, что она наконец поправилась.

Поэтому в нем уже скапливалось раздражение на нее. Почему она не может написать ему одно-единственное вдохновляющее личное письмо? Он знал, что, дав матери слово, она связана им крепче всяких пут. Но нерушимость этого слова не могла оправдать ее в его глазах. А он хотел, чтобы она думала не о данном ею слове чести, а о нем.

Они ни словом не упомянули в переписке о «деле Дина». Так называемая Софи Бэлл Дин давным-давно закончила давать показания, оставив без ответа множество щекотливых вопросов. После рождественских каникул, 3 января 1886 года, вызвали в свидетели несколько бухгалтеров компании. Раскрылось недобросовестное ведение бухгалтерских книг. Мэйхью Коппард устраивал перекрестные допросы, Лайам О'Хара протестовал, защищая своих свидетелей. Бухгалтерский учет — скучная материя! Публика потеряла интерес к процессу.

Дождливым февральским утром Бад прислонил мокрый зонт вместе с другими к стене в зале суда. Пожилой свидетель в очках, дававший показания, выслушивал длинный вопрос Мэйхью Коппарда. Сняв шляпу, Бад шел по боковому проходу и кивал друзьям. Он сел в первом ряду рядом с мадам Дин.

— Здравствуйте, — шепнул он.

Она чуть наклонила голову, на которой красовалась элегантная шляпка с черным пером.

— Здравствуйте, мистер Ван Влит.

При этом оба смотрели не друг на друга, а на свидетеля.

Со времени отъезда Амелии всякий раз, когда мадам Дин появлялась в суде и изящной походкой шла к своему месту, Бад на часок-другой присаживался рядом. Его присутствие сдерживало многих из тех, кто был не прочь помолоть языком. Поначалу он чувствовал себя настолько униженным, боль в душе была так сильна, что ему трудно было смотреть на мадам Дин, а после письма мадемуазель Кеслер — почти невыносимо.

Они только здоровались и прощались. Но даже при этом о них вполне могли поползти слухи, если бы Бад временами не появлялся в суде вместе с отцом. Хендрик выпячивал свой круглый живот и отвечал всякому, кто спрашивал — а иногда и тем, кто ничего у него не спрашивал, — что они с сыном просто по-мужски поддерживают соседку.

Между Лайамом О'Харой и Мэйхью Коппардом начались долгие пререкания.

Мадам Дин повернулась к Баду.

— Мистер Ван Влит, — спросила она тихо, — вы серьезно полагаете, что я напишу дочери о том, что вы сюда ходите?

— Я полагаю, что вы обо мне вообще ничего не напишете, — сказал он. — Я ей тоже ничего не пишу о суде.

— Я не понимаю. Почему же вы тогда здесь бываете?

Он ответил искренне:

— Я обещал Амелии: что бы между нами ни случилось, я буду ходить сюда и унимать говорунов.

Мадам Дин устремила на него изучающий взгляд своих больших, чуть навыкате глаз. Он подивился тому, что когда-то считал ее обворожительной.

— С самого начала, — проговорила она, — вы были единственным человеком, который предложил нам помощь и поддержку. Вы очень любезны, но это ничего не меняет. Амелии вы безразличны. — Она говорила печально, и это смутило Бада. — И она никогда не переменит своего отношения к вам.

Он самодовольно усмехнулся, но в душе чувствовал себя отнюдь не так уверенно. Откинувшись на деревянную спинку скамьи, он размышлял о том, что должен ехать в Париж. Представил себе огромную медную французскую кровать и себя на ней рядом с белым телом Амелии. «В этом решение проблемы», — подумал он. Эта мысль часто посещала его, но теперь перед ним вдруг четко возникло морщинистое лицо старой индианки. Шкурник!

«Я не могу поехать в Париж. Я должен сделать так, чтобы она приехала сюда. Но как? Как?!»

И тогда он вспомнил о письмах в жестяном ларчике.

Бад занимал один из угловых офисов в квартале Ван Влита. Стены были обиты сосновыми досками и покрыты лаком. В его огромном письменном столе с откидной крышкой было множество укромных ящичков и отделений. Посетителей он принимал, сидя за этим столом. Все атрибуты, которыми должен обладать удачливый, по местным понятиям, бизнесмен, были налицо: турецкий ковер, темные, писанные маслом копии известных полотен... Бад выбрал три, по его мнению, наилучших: «Вол в стойле», «Стадо переходит реку вброд» и «Кони фараона».

Спустя несколько дней после разговора с мадам Дин Бад был в своем кабинете. Солнце заглядывало в узкое стрельчатое окно, под его лучами ярко сиял серебряный, с хрусталем, шкафчик для бутылок. Бад разливал бренди. В кресле для посетителей сидел Мэйхью Коппард.

— Как продвигается дело? — поинтересовался Бад. Риторический вопрос! Он отлично знал, как оно продвигается.

— Если честно, мистер Ван Влит, то плохо. Очень плохо!

— Жаль мадам Дин.

Мэйхью Коппард поднес стакан бренди к лицу и с удовольствием потянул носом. Оба знали, что мадам Дин достойна жалости даже вдвойне. Интерес Мэйхью Коппарда к французской вдове убывал прямо пропорционально потере шансов на успешное окончание процесса. Но он продолжал тепло к ней относиться.

— Стараюсь не обременять ее плохими новостями.

— Что, если вы выступите в суде с новыми уликами?

— Новых улик не существует.

Бад открыл жестяной ларец. Он вытащил пожелтевший конверт. Адрес, написанный чернилами, от времени порыжел.

— Взгляните, — предложил он.

— Мы и так уже зачитали немало писем.

— Таких писем вы не зачитывали.

Мэйхью Коппард, держа рюмку в правой руке, левой вытащил из конверта листок бумаги и проглядел его.

— Мистер Хантингтон называет полковника Дина «другом Тадеушем». Что это доказывает?

— Что они были так же близки, как воры-подельники. — Бад взял письмо. — Послушайте. Друг Тадеуш! Я переговорил с нашими людьми здесь, в Вашингтоне. Все рвутся помочь в нашем деле, кроме одного. Виктор Кларк — он откуда-то из ваших коровьих округов — похоже, не понимает ситуацию. Подумай, как подступиться к этому упрямцу. — Бад взял следующий конверт и распечатал его. — Это письмо датировано следующим годом, когда федеральные субсидии пытались получить сразу две железнодорожные компании: Техасская и Южно-Тихоокеанская. — Все калифорнийцы в конгрессе потрудились на совесть, за исключением этого Кларка. Похоже, он считает, что в Калифорнии нужны две железные дороги. Тупой, упрямый осел! Я хочу, чтобы с ним было покончено.

— Я был бы очень рад, — ровным голосом произнес Мэйхью Коппард, — если бы представление этих писем суду помогло выиграть наше дело.

— В этом ларце двести сорок одно письмо, — сказал Бад. — В основном в них советы, как подкупить или разорить тех или иных политиков. Или, напротив, поддержать их. Приведены цены. До последнего пенни! Если человека нельзя было купить, — а таких оказалось всего несколько человек, — выделялись деньги на его разорение.