Три повести - Ходза Нисон Александрович (читать полную версию книги TXT) 📗

— Отойдите-ка от вала, — сказала Корманова. — Грязи на опорах — смотреть тошно…

Лозин и Климова отошли в сторону. Ломов подошёл к Маловой и что-то сказал ей.

Вооружившись скребком, Корманова принялась старательно зачищать приводной вал от нагара.

— Может быть, вам помочь? — спросила, подойдя к ней, Малова.

— Стой на своём месте! Помощница нашлась! Следи за своими фитилями.

— Смотрите, как старается, — сказал Лозин Климовой. — Часто вам приходится делать такую зачистку?

— Никогда не протирали, чего она надумала? Нашла время чистоту наводить…

Резкий крик Кормановой оборвал их разговор.

— Скорее сюда! Скорее! Здесь что-то есть! Вот здесь! Смотрите! — Корманова показывала пальцем в углубление главного приводного вала.

Первыми к приводному валу подбежали Лозин и Климова.

— Там что-то лежит! Тикает, как часы! — твердила Корманова.

— Ты что, спятила?! — рассердилась Климова. — Что там может тикать? В голове у тебя тикает!

— Выньте, чего бояться? — сказал спокойно Лозин.

— Это мина! — продолжала кричать Корманова так, что голос её заглушал шум машин. — Это мина! Сейчас взорвётся! Спасайтесь!

— Она спятила! — испуганно сказала Климова. — Ей-богу, спятила! Куда ты?! Ольга!

Но Корманова уже ничего не слышала. С перекошенным от ужаса лицом она выскочила в коридор и бросилась бежать к выходу.

Лозин взглянул на часы: было ноль-ноль часов двадцать пять минут.

16. Допрос Кормановой

После ареста Кормановой Лозин предполагал, что главное сделано: диверсия сорвана, диверсант арестован, остаётся узнать, от кого Корманова получила задание и кто передал ей мину.

При обыске у Кормановой был найден зашитый в ватник пропуск в Ольгино. Выданный двадцатого февраля, он был действителен только на один день — на двадцать шестое число. Разглядывая печатный штамп на пропуске, Лозин с благодарностью подумал о Разове: палочки на буквах «л», «н» были чуть тоньше, чем в остальных буквах. Пропуск оказался фальшивкой, сработанной в типографии на Сиверской.

— После диверсии она собиралась скрыться в Ольгине, — высказал предположение Ломов.

— Исключено, дорогой товарищ, исключено. — Лозин прошёлся по кабинету. — В Ольгине теперь так мало жителей, что каждый новый человек сразу же обратит на себя внимание. И не случайно пропуск её выписан только на один день. Все свои дела в Ольгине она рассчитывала начать и кончить в один день — двадцать шестого.

— А потом?

— Слушайте, Ломов, вы читали в протоколе обыска опись её вещей?

— Читал, конечно.

— Внимательно читали?

— У вас есть основания сомневаться в этом?

— Зря обижаетесь. Можно смотреть и не видеть, слушать и не слышать. Вы прочли список её вещей, он сравнительно велик. На чём задержалось ваше внимание?

— По-моему, вещи самые обыкновенные… как у всех женщин.

— Вы считаете, что у всех женщин имеются меховые шапки, обтянутые белой тканью? Сомневаюсь. А если добавить, что у неё есть также белый халат, то получается неплохой маскировочный костюм. Ночью в таком наряде есть шанс незаметно пройти по заливу от Ольгина до Стрельны, где, как вам известно, находятся немцы.

— Ах, чёрт! — Ломов явно смутился. — Я как-то не обратил внимания на шапку, а халат… Думал, что выдали его на хлебозаводе, там ходят в белых халатах. В описи это выглядит как-то безобидно, шапка как шапка.

— А между тем эта «безобидная» шапка, обтянутая белой маскировочной материей, ставит перед нами новую задачу. Ясно, что ночью двадцать шестого февраля Корманова намеревалась перейти по заливу к немцам. Но отправиться в такой путь ночью, одной, не зная толком дороги, она не решилась бы.

— Струсила бы?

— Дело не в трусости. Решиться на такой переход, не имея представления о нашей охране этого участка, — значит обречь себя на гибель. У неё, безусловно, должен быть провожатый — человек с той стороны, который уже однажды, а может быть и не однажды, благополучно проделал этот путь. Вот с этим человеком нам необходимо «познакомиться».

— Очевидно, в Ольгине есть явочная квартира.

— Безусловно. Надеюсь, что при очередном допросе Кормановой кое-что прояснится, но сейчас меня тревожит другое: куда делась эта Шилова, — никаких следов! А похоже, что Шилова — Корманова — одна шайка.

— А Климова?

— Климова? Боюсь, что мы оказались на поводу у её биографии. Надо ли говорить, как это опасно? Некоторые товарищи и поныне оценивают людей по устаревшим критериям времён гражданской войны. Тогда было просто: золотопогонник — значит контра. Сын помещика — значит классовый враг. Учился в привилегированном учебном заведении, скажем, в училище правоведения, — значит чуждый элемент. Для того времени такие выводы были чаще всего абсолютно правильны. Но вот беда: времена меняются быстрее, чем привычные взгляды людей. Потому мы и нынче частенько мыслим по шаблону: отец бывший кулак — не доверяй детям. Исключили девчонку из комсомола за то, что губы намазала, красивой быть захотела, — значит девчонка эта — чуждый элемент. Украла с голодухи сто граммов сахара — вражеский лазутчик. А как бывает в наши дни? У человека по анкете биография — кристалл! А он, сука, в первом же бою лапы вверх — сдаюсь. А другой из тюрьмы, вникни, из тюрьмы пишет заявление, требует, чтобы его послали на фронт, и знает при том, что отправят его не куда-нибудь, а в штрафную роту, можно сказать, почти на верную смерть. Вот и разберись во всём этом. Да… Но, во всяком случае, Климова никуда от нас не денется. Прежде всего надо найти Шилову. Мы обязаны найти её как можно скорее! Судьба Климовой во многом будет зависеть от показаний Шиловой.

Когда Корманову ввели в кабинет, она увидела там Лозина и объяснила его присутствие по-своему.

— Вас тоже задержали? Но почему? Надеюсь, вы подтвердите, что мину обнаружила именно я! Если бы не я, печь вышла бы из строя! Страшно подумать о последствиях! И вот — награда! В чём меня подозревают, если я же сама первая…

— Сейчас узнаете, в чём вас обвиняют. Садитесь, Корманова. — Лозин указал на стул, приставленный к торцу длинного стола и сел на противоположном конце. — Можете идти, — сказал он часовому.

Часовой вышел.

Корманова продолжала стоять. Она всё поняла. Лозин оценил её самообладание, когда наконец, заставив себя сесть, она сказала ровным, спокойным голосом:

— Очевидно, и в вашей работе возможны ошибки? Почему я нахожусь здесь?

— Вы пытались осуществить диверсию на хлебозаводе в ночь с двадцать второго на двадцать третье февраля. Признаёте вы себя виновной в этом?

— Как же вы можете так говорить, ведь вы же сами видели…

— Корманова, отвечайте на мой вопрос: признаёте вы себя виновной в попытке совершить диверсию на хлебозаводе?

— Да нет же, конечно, нет! Это какой-то кошмар!

— Каким образом вы обнаружили мину?

— Вы же сами видели! Я протирала крепления опорного вала, вдруг услышала какой-то звук… как тиканье будильника… Я не сразу поняла, что это такое… Мне и в голову не приходило!.. Потом я заглянула туда и догадалась, что это мина… Я слыхала, что бывают мины с часовым заводом, и сразу закричала, предупредила!

— На какое время был назначен взрыв?

— Да откуда же я могу знать?

— Забыли? Могу напомнить — на половину первого ночи. Через полчаса после окончания вашей смены.

— Я этого не знаю…

— Почему вы так упорно стремились уйти с завода? Почему прикинулись больной? Вы были здоровы, пока не узнали, что вам придётся задержаться на работе и быть в цехе в момент взрыва.

— Я ничего не знала.

— Вы утверждаете, что обнаружили мину, потому что услышали тиканье?

— Да.

— Ставлю вас в известность, что мина была обнаружена в двадцать два часа сорок пять минут, в то время, когда вы получали казеин. Обнаружена и обезврежена. Ваша выдумка неудачна: вы не могли слышать тиканье. Ещё раз спрашиваю: от кого вы получили задание? Кто передал вам мину? — Лозин с удовлетворением следил, как с каждым его вопросом Корманова теряла уверенность, лицо её покрылось красными пятнами. — Отвечайте: кто вам передал мину?