Три повести - Ходза Нисон Александрович (читать полную версию книги TXT) 📗
В комнату вошёл Ломов, его сопровождали четверо молодых людей в белых халатах, в руках они несли чемоданчики, в каких обычно механики хлебозавода держат свои инструменты.
— Товарищи сапёры, — обратился к ним Лозин, — сейчас — двадцать два часа двадцать минут. Через двенадцать минут направляемся в печное отделение. Хорошо ли вы изучили особенности отделения, его наиболее уязвимые места? С кем консультировались?
— Разрешите? — шагнул вперёд смуглый скуластый паренёк.
— Капитан Гайсаров, — представил его Ломов.
— На протяжении трёх дней под видом механиков мы изучили цех досконально, — сказал Гайсаров. — Консультантом был инженер, проектировавший печи завода.
— Надеюсь, работники второй смены вас не видели?
— За этим я следил, — доложил Ломов.
В двадцать два часа тридцать две минуты Лозин, Ломов и сапёры вошли в печное отделение. Кроме Маловой, там никого не было.
— В нашем распоряжении около получаса, — напомнил Лозин.
— Найдём, — уверенно сказал Гайсаров. — А вам на всякий случай… лучше уйти, в этом деле вы нам не помощник.
— Приступайте! — повелительно сказал Лозин. — Вместе пришли, вместе уйдём…
Мина лежала под блоком главного приводного вала со стороны привода печи. Это было самое уязвимое место: разрушение вала влекло за собой бездействие печи на много дней.
Гайсаров вынул из углубления мину и осторожно приложил к ней ухо.
— Тикает! Сейчас мы усмирим эту ведьму! — сказал он с какой-то мальчишеской лихостью. И тут же сурово добавил: -Всем отойти, укрыться за печами. Быстро!
Вернувшись с пакетами казеина, работницы увидели в отделении Морозова и двух незнакомых мужчин.
— Кто это к нам на ночь глядя? — проворчала Климова.
— Главное — мужики не старые, — удивилась Корманова. — Один усатый, другой конопатый.
Морозов подозвал работниц.
— Вот к нам товарищи из радио пришли. Хотят, значит, рассказать ленинградцам, как трудятся пекаря в нашем городе. Я, конечно, сообщил, так сказать, основные показатели и примеры героического труда. Теперь они хотят посмотреть, так сказать, своими глазами. Оставляю товарищей на ваше попечение, может, у них какие вопросы появятся, так уж, сами знаете, что отвечать… Вот так, значит… — И, проверив на ходу, хорошо ли заправлен пустой рукав, Морозов вышел из отделения.
Журналисты сразу же приступили к вопросам:
— Ну как вы здесь, сыты?
— Сыты не сыты, а не голодаем, — отозвалась Климова. — Пекарь не токарь, — без хлеба не живёт.
— Вы что же, всегда на работе в белом?
— А как же? Вот и вас нарядили…
— Давайте знакомиться. Извините, как вас зовут?
— Меня — Ольга, а её — Варвара, — сказала Корманова.
— Очень приятно. Вы и до войны здесь работали?
— Нет, до войны я в Острове жила, работала в пекарне, — сказала Корманова, а Варя — работник искусства — танцы преподавала.
— Ваша подруга какая-то неразговорчивая, — заметил веснушчатый журналист. — И лицо у неё сердитое…
— Будешь сердитой! — огрызнулась Климова, колотя по форме. — Все кулаки за смену отобьёшь!
— Смотрите, Морозов явился, опять рукой машет! — сказала Корманова. — Чего ему надо, и смене-то уже конец.
— Начальник зовёт — надо подчиняться, — сказал веснушчатый журналист.
— Слушайте сообщение, — начал Морозов, когда к нему подошли все работницы. — В последний артналёт немец метил в наш объект. Снаряд ушёл в землю у проходной. К счастью, он не разорвался. Так вот, теперь это место оцеплено, в ближайший час-полтора никто попасть на завод не может, значит, так сказать, и сменить вас некому. И вам с завода, понятно, не уйти. Но, конечно, меры приняты, смена вам через час-полтора будет. А пока, товарищи женщины, придётся вам поработать сверхурочно. Сами понимаете…
— Нам не привыкать, мы двужильные, — сказала раздражённо Климова. — Правда, Ольга?
Бледные губы Кормановой дрогнули.
— Ты, может, и двужильная, а у меня температура, голова прямо разламывается. Пойду в медпункт.
Она пошла к выходу, Лозин взглянул на Ломова, и тот вышел за ней.
Она остановилась у лестницы, как бы раздумывая, что делать дальше, потом поднялась на второй этаж. Здесь, у дверей медпункта, её догнал Ломов.
— Решил пойти с вами, — объяснил он. — Расскажем радиослушателям, как работает заводской медпункт в условиях военного времени.
Дремавшая на диване медсестра лениво поднялась. Из-под её сбившейся белой шапочки курчавились чёрные с проседью волосы.
— Что вас беспокоит, товарищи? — спросила она низким прокуренным голосом.
— Меня беспокоит состояние здоровья этой симпатичной гражданочки. И заодно разрешите взглянуть на работу медпункта: я из Радиокомитета…
— Пожалуйста, пожалуйста! — Сонное состояние сестры мгновенно исчезло. — Что же беспокоит симпатичную гражданку?
— Голова разламывается… сердцебиение… кажется, температура, — сказала прерывающимся голосом Корманова.
— Садитесь, пожалуйста. Вот порошочек, примите, запейте водичкой, вода кипячёная, пожалуйста, — басила сестра, искоса наблюдая за Ломовым. — Сейчас температурку измерим. Термометр поставим. Отлично! Дайте ручку, проверим пульс…
Медсестра считала пульс, глядя на минутную стрелку будильника.
— Вы что же, пульс считаете по будильнику? — удивился Ломов.
— А что делать? Часы я сменяла на кило картошки и две большие брюквы. Какие были часы! «Заря»! Ах, вы меня отвлекли разговорами, но я уже вижу — пульс почти в порядке — восемьдесят шесть…
— Главное, чтоб температура была нормальная, — заметил Ломов.
— Пожалуйста, сейчас выясним температуру. Попрошу вынуть градусник. Ну вот видите, температура нормальная, дай бог каждому — тридцать шесть и восемь. А голова у вас пройдёт от порошочка, можете мне поверить.
— Вы что же, не дадите мне направление в поликлинику? — негодующе спросила Корманова.
— Что значит не дадите? А где это видано, чтобы здоровых направлять в поликлинику? Такого и в мирное время не было!
— А я вам говорю, что я больна! Больше работать сегодня не могу и не буду! Пусть хоть увольняют! Не буду — и всё!
Хлопнув дверью, она выскочила в коридор, но, услышав за собой шаги Ломова, остановилась.
— Ну что, познакомились с работой медпункта, товарищ корреспондент? — спросила она вызывающе.
— Ознакомился — писать не о чем. Но я хочу дать вам не медицинский, а дружеский совет — не делайте глупостей, идите работать: час-полтора пройдут незаметно…
— Пусть хоть расстреляют, а я уйду!
— Куда же вы уйдёте, если приказано никого не выпускать с заводской территории?
— В общежитие пойду. Для этого не надо покидать территории. Оно — тут же, поблизости от нашего цеха. Сейчас переоденусь и пойду!
Она быстро спустилась в первый этаж, но дверь в санпропускник оказалась запертой. На двери висело наспех написанное объявление: «Закрыто до 24 час. 40 м.».
— Вот видите, — сказал Ломов, — не судьба вам уйти. Ваша домашняя одежда закрыта.
— Всё равно уйду! — упрямо сказала Корманова. — В раздевалке надену шубу прямо на спецовку и уйду.
Но и там её ждала неудача. На двери раздевалки тоже висело объявление: «Буду в 24 ч. 40 м.».
— Куда они все провалились, сволочи?! — Корманова нервно теребила пуговицы на воротнике белой рубахи.
— Придётся вам дождаться смены, — сказал Ломов. — Уже двенадцать часов. И ждать-то всего ничего… Всё равно у входа в корпус дежурит пост охраны, никто вас не выпустит в спецодежде даже во двор. Тем более что на улице опять сатанинский мороз — двадцать девять градусов. Делать нечего — придётся вернуться в цех.
— Хорошо! — отрывисто бросила Корманова. — Пошли!
В печном отделении по-прежнему было шумно. Лозин с Климовой стояли у главного приводного вала и о чём-то беседовали.
— Ну как? Что сказала медицина? — справился Лозин.
— Нервное переутомление, — ответил за Корманову Ломов.
