Летописец. Книга перемен. День ангела (сборник) - Вересов Дмитрий (книги полностью бесплатно .txt) 📗
И вот уже на кухне, на длинном верстаке росла на глазах гора неровно кромсанных бутербродов, и Даша, орудуя тупым ножом, колотя лезвием в деревянную разделочную доску, парилась и ворчала на Дэна, который не догадался купить нарезок. Пуховые батоны в тонкой хрусткой корочке сминались, их легче было ломать, чем резать. Ветчина дрожала и скользила под ножом, пуская густую желейную слезу, и ложилась безобразно толстыми, но исключительно аппетитными ломтями. «Голландский» сыр строптиво вихлялся и поскрипывал под ножом, а «Маасдам» ломался и, как видно назло неумеренно азартной Дашке, крошился желтыми комочками по перемычкам между огромными идеально круглыми дырами, источая терпкий и сладковатый аромат. Полукопченая колбаска дразнилась мелкими глазками жирка, а великолепная ярко-розовая форель чего только не натерпелась под Дашиным ножом. Сверху на бутерброды укладывались разрезные листики петрушки и кинзы – Дэн был немного снобом и не признавал бутербродов без украшения. На белом пластмассовом подносе сочились половинки помидорок. На подоконнике же громоздилась веселая разноцветная батарея соков в широких стеклянных бутылках и совершенно неполезных человеческому организму лимонадов в пластике.
Никита, ей-же-ей, предпочел бы пиво. Но в этом дурдоме свои порядки и предпочтения, и он успокаивался тем, что втихаря таскал с тарелок бутерброды и уминал, жеванув два раза. Он не помнил, когда последний раз ел, если не считать Дэновых орешков. Но Даша поймала его на месте преступления и посмотрела выразительно: предупреждала же, что бутерброды после выставки. А за стенкой торопливо колотили молотками, что-то двигали, весело препирались. Похоже, что у устроителей выставки конь еще не валялся. Так вконец оголодаешь. И Никита стащил еще один бутерброд у Даши из-под носа, с ветчиной. А потом еще один, с колбаской, а потом увлеченно потянулся к помидорине, не заметив, что мастеровой шум за стенкой стих, раздались аплодисменты и восторженные восклицания. По Никитушкиному мнению, с восторженностью в этом дурдоме был явный перебор.
– О! Пора, – сказала Даша.
– Пора! – позвала Таня, появившись в дверном проеме.
Никита запихнул в рот помидорину, едва не подавился, некультурно брызнул соком с семечками и взглянул на Таню вопросительно. И с подозрением. Он ведь уже видел где-то эту черную девицу и, помнится, не в самых приятных обстоятельствах. Где-то! Да она мелькает ошалелым грачом буквально везде и всюду и сыплет ему под ноги неприятность за неприятностью. Она не иначе какой-нибудь фантом, недоброе знамение на черных крыльях. Вот если он сейчас споткнется, то ясно, кто в этом будет виноват. Хотя и… ничего себе с виду девушка. Симпатичная птичка. Пикантная. И единственное ее украшение – светлые блики на ухоженных черных перышках да ясные круглые быстрые глазки.
Никита двинулся вслед за девушками, зеленой вереницей поспешавшими к выставке, и не споткнулся, удивительное дело, и даже никуда не влепился лбом, а благополучно вошел в студию мимической группы, переоборудованную под выставочный зал. Выставка называлась, как было объявлено, «Люди и уроды», и Никита насмотрелся там чудес. Странная была выставка. Немного жестокий взгляд на вещи и слишком предвзятый. С вывертом.
Вот целый стенд уродцев, не иначе как тайно заснятых в Кунсткамере. Но как заснятых! Те ужасы, что высушены, таксидермированы и заспиртованы, излучают свет, словно воплощенные муки праведников-страстотерпцев.
Вот глаза существа непонятного, измятого, измочаленного, неприглядного словно нежить. Но глаза эти темной воды полны восторга постижения, ожидания праздника и награды за усилия на пути познания. Оно, это существо, зажав в кожистой клешне карандашик, провело несколько линий на листе бумаги.
Вот ряд физиономий в метро – грубо тесаны и бесполы в своей замкнутости. Ни гримасы, ни улыбки, ни малейшего любовного свечения, ни воспоминания, ни мечты о таковом. Люди словно бы погашены, как свечка колпачком-тушилкой.
Вот на фоне витрины богатой кондитерской маленький человек. Мальчик. Но нет, не мальчик, а мужчина недостаточного роста, гибкий, стройный и подвижный, как дворовый мальчишка, но с тусклыми неюными волосами. С прозрачным и неугомонным котеночьим взглядом из лабиринта морщинок. Губы горько-насмешливы. Он насмехается над щуплой дамочкой повыше его почти что на голову. И дамочка явно вожделеет, вожделеет до слюнотечения, до наркоманской муки жирного и сладкого десерта – сбитых сливок с шоколадом и фруктами, вазочки с которыми несложно разглядеть в глубине за чисто вымытым витринным стеклом.
Вот тесные объятия в подворотне. Вроде бы ничего особенного, но смотрится как черным-черное порно из-за жестоко подчеркнутых ретушью обильных прыщей малолетнего джентльмена и жирненькой поясницы его напористой возлюбленной, голым валиком нависающей над тугим пояском мини. Зла ли любовь? А может быть, и нет. Некоторым – наблюдающим – просто завидно, пришел к выводу Никита и фыркнул: фотография была все же забавной.
А здесь? Снято, похоже, сверху, с моста. Бережок у Петропавловки, неяркая пунктирная штриховка дождика, квелая собачина в коробке и двое на бережку. Он, Никита, и Сашка. Вот черт. Черт!!! А это чья перекошенная физия? Такая родная и знакомая, с детства любимая? А это чей портрет среди бодающихся велосипедов?! Черт!!! И автор?.. Крупно отпечатано на принтере: Татьяна Грачик. Вот ведьма! Убить ее из рогатки! Прямо сейчас и убить!
Никита свирепо развернулся, полный мстительных намерений, и – был ослеплен вспышкой: Таня караулила жертву у своего стенда.
– Убью из рогатки! – пообещал Никита, растирая глаза, и слепо завертел головой, потому что откуда-то раздалась знакомая ария в электронном исполнении – нежно заголосила Мария Магдалина, призывая Никитушку. Он, не успев удивиться и обгоняя Таню, попер на звук сквозь веселящиеся группки, нащупал на подоконнике телефон и привычно нажал немного западающую кнопочку.
– Да! – рыкнул он и затряс головой, чтобы легче было проморгаться.
– Кит! Я согласен! – ударил в ухо дребезжащий тенорок. – Сто баксов твои!
– Не понял! – зарычал Никита. – Какие такие сто баксов?! – Неужто опять назревает идиотское приключение? Не-е-ет, только не это, господи!
– Сто баксов! Ты же сам говорил: сто баксов, и мы друзья. У метро, помнишь? Это же я! А тебе не прозвониться.
– Войд?! Тьфу ты, – сказал Никита.
– Что? – не понял Ромочка.
– Не узнал я тебя, родной. Так ты дружить намерен? Ну и дела.
– Что? – Ромочка проявлял удивительную тупость.
– Я говорю: дружить – намерение похвальное, – ехидным тоном сообщил Никита, еще не проморгавшийся после вспышки, злой на весь свет, а потому возымевший намерение попинать гаденыша Войда. Осквернения ложа он ему еще не забыл. И никогда, никогда не забудет.
– Ага, – восторженно заявил Ромочка. – Так мы друзья? А сто баксов за мной. И – йес! – поздравь меня, кстати. Поздравь меня, друг!
– С чем это? – изумился Никита, как изумился бы кот, если бы не бог весть какая жирная мышь начала перед ним выделываться, набиваться в друзья, весело вертеть хвостом, приплясывать и требовать поздравлений неизвестно с чем.
– Да с тем самым! – завопил Войд. – Понимаешь, я там был! В вендиспансере! Был!
– Поздравляю, – осторожно поздравил Никита, потому что с психами следует соблюдать осторожность, даже с теми, которых хочется придушить. – Поздравляю. А… с чем именно тебя поздравить-то? – А потом он вспомнил, что сам же в запале ненависти и сугубого огорчения послал Войда провериться. И восторг Войда стал ему подозрителен. – Так что у тебя за… радость? – дрогнувшим голосом переспросил Никитушка, лицо, как вдруг оказалось, заинтересованное. Бывают же случаи, когда дурные шутки оборачиваются… черт знает чем. И расхлебывай потом. Тут главное не затянуть. – Как радость называется-то? С чем поздравлять-то?
– Да с чем!!! – взвыл Войд от Никитушкиной непонятливости. – С экспресс-анализом! Пятнадцать минут, и все готово! Все ясно! Кит! Друг!
