Морская раковина. Рассказы - де ла Куадра Хосе (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
Голос у дона Франко звучал хрипло и печально. Если бы кто-нибудь пристально посмотрел на него, то различил бы в глубине его серых глаз далекий образ — смуглое лицо крестьянской девушки, неизвестно куда заброшенной судьбой.
История этой любви представляет собой грустную идиллию. Она, конечно, послужит сюжетом кому-нибудь из городских стихоплетов, и он предложит се вниманию читателей в извращенном виде, он опишет события с точки зрения сеньора Морейры: желто-зеленое поле, голубое небо… Любовь воспламеняет сердца… Властные руки победителя покоряют крестьянку, а в это время в роще смеется Пан или еще какое-нибудь мифологическое существо…
В неприветном лесу, который подарил дону Франко свою придуманную поэтами девственность взамен настоящей, пленительной девственности Магдалены, с доном Франко случилось множество необычайных происшествий. Лес поведал ему свои тайны, открыл ему чудеса растительного мира. Он узнал травы целебные и травы ядовитые; деревья, которые показывают путь к воде, и деревья, которые пугают разбойников, отгоняют злых духов и всякую нечисть; деревья, которые указывают, где зарыт клад. Он изучил повадки диких зверей, сказочные чудища уже не представляли для него загадки.
— Все это мне впрок пошло. А дурного я ничего не делал. Я ревностный христианин, раб божий.
Над его религиозностью посмеивались:
— И до чего же ты, дон Губка, набожен!
В самом деле: его религиозность граничила с фанатизмом, он во всем полагался на божественный промысел.
— Святой Андрей! Сделай так, чтобы мой рис поскорей созрел!.. Святая Анна! Пошли мне корову!.. Святая Варвара! Пошли нам дождь! Святой Иона! Пусть не случится ни паводка, ни наводнения!..
Но, будучи себе на уме, он делал все от него зависящее, чтобы чудо, о котором он молился, свершилось.
Свою философскую систему он излагал в форме изречений:
— На бога надейся, а сам не плошай… Когда ты в воде, плыви к берегу… Под лежачий камень вода не течет.
И смеялся коротким, визгливым смешком.
Говорят, будто он ушел из леса, только когда решил, что опасность миновала, что хозяин забыл про его непослушание.
— И поселился я на берегу Винсеса, в этой самой низине.
— А почему же ты, Губка, не вернулся к Морейре?
— Одни говорят, что мне не хотелось видеть хозяина, а другие — что мне не хотелось видеть Магдалену.
— А сам-то ты как думаешь?
— Никак. Я лучше помолчу. Не скажу ни да, ни нет.
Он нанялся в асьенду Эчаррисов и уже исполу стал обрабатывать маленький клочок береговой полосы.
— Здесь мне повезло, я приобрел усадьбу… здесь я женился, но жена моя умерла… здесь у меня родилась дочь Кармен — ее прозвали Тутовой Ягодкой за темный цвет кожи. Здесь она и умерла от родов и оставила мне в утешение малютку. Здесь выросла Марта — кроме нее, у меня никого нет на свете.
Он души не чаял в малютке Марте. Когда дон Франко нянчил девочку, он, «здоровенный мужик», как он сам себя называл, походил на женщину. Каждый вечер, перед сном, он на цыпочках подходил к кроватке, в которой спала внучка, с минуту смотрел на нес, потом заботливо укрывал ситцевым одеялом, чтобы не кусали комары, и, подняв мозолистую руку, крестил…
Конечно, дона Франко беспокоила судьба внучки.
Она была мила, хороша собой. Он понимал, что ее упругое тело — лакомый кусочек для любого мужчины. И добрый цербер боялся за нее.
Ему хотелось поскорее выдать ее замуж, и он выбрал ей жениха. Свадьба должна была состояться в начале половодья.
И все же сердце у него было не на месте…
Жених Марты, Хуан Пуэнте, работал поденщиком в асьенде поблизости от асьенды Эчаррисов. Он не был крестьянином, он пришел сюда из города. До этого он служил на железной дороге в Элой-Альфаро, но его уволили за агитацию.
Старик любил поболтать с Хуаном Пуэнте. С особым интересом он слушал Хуана, когда тот толковал о социальных вопросах, открывая перед усталыми глазами старого крестьянина неведомые дали. Когда Хуан Пуэнте говорил о требованиях рабочих и крестьян, дон Франко понимал его и начинал мучительно думать… Он не все усваивал, но он упорно старался усвоить… И то, о чем говорил с ним Хуан Пуэнте, невольно смешивалось и путалось у него с прежними понятиями…
Из головы у него не выходили отдельные фразы и выражения: «Социальная революция»… «Ленин — величайший святой новой религии»… «Диктатура пролетариата»… «Только рабочие и крестьяне глубоко сознают необходимость экстренных преобразований»…
«Ленин… Ленин… Нет никого на свете выше Ленина. Нам никто больше не нужен, кроме Ленина…»
«Ленин… Ленин… Ленин…»
И постепенно у дона Франко сложилось свое собственное, связанное с его наивной крестьянской религиозностью представление о Владимире Ильиче.
Однажды Хуан Пуэнте показал ему журнал с портретом Ульянова.
Дон Франко вырезал этот портрет и не колеблясь повесил в передний угол, рядом с изображениями христианских святых. В этом углу керосиновая лампочка слабо освещала маленький алтарь, а теперь она озаряла еще одну святыню, которой начал с того дня молиться старый крестьянин.
Ньо Франко безотчетно верил, что Ленин может чудом спасти его в случае, если хозяин будет его притеснять.
И случай не замедлил представиться.
«Белокожий», сын хозяина Дионисио, с некоторых пор все похаживал возле дома дона Франко.
«Не нравится мне, что кружится здесь эта птица, — говорил себе старик. — Птица высматривает добычу».
Дед понимал, что птица высматривает его внучку.
«Он такой же, как тот. Точно такой же. Белые все одинаковы. Все из одного теста сделаны».
Старик боялся, что с его внучкой случится то же, что с Магдаленой, и однажды он поделился своими опасениями с Хуаном Пуэнте:
— Послушай, Хуан Пуэнте: я люблю тебя, честное слово, люблю, и потому как я тебя люблю, я хочу тебе сказать…
— В чем дело, дон Франко?
— У меня зуб на молодого Эчарриса…
— А почему?
— Вертится около Марты. Хочет добиться своего.
— В самом деле?
— Как бог свят. Я ведь все вижу.
— Ах, вот что!..
Вскоре Хуан Пуэнте окончательно в этом убедился.
— Я его, голубчика, проучу, вот увидите, — сказал он. — Я знаю, как с ними надо обращаться.
Дон Франко недоверчиво улыбнулся.
Между тем немного погодя «белокожий» Эчаррис снял осаду.
Он уже больше не гарцевал вокруг жилища дона Губки на своем породистом скакуне в богатой сбруе, а ведь еще так недавно он частенько разъезжал тут, нимало не заботясь о том, что конь своими копытами топчет посевы.
И вскоре по асьенде прошел слух, что молодой Эчаррис едет в Гуаякиль, а оттуда — в Европу.
Однажды вечером дон Франко, беседуя с Хуаном Пуэнте на плоской кровле своей хижины, завел разговор о деле, интересовавшем их обоих:
— И как это тебе, Хуан Пуэнте, удалось турнуть этого молодчика?
— Очень просто. Как-то раз я встретил его, когда он возвращался с кофейной плантации, и говорю: «Послушайте, молодой человек! Вы пристаете к Марте, верно? Но дело в том, что Марта скоро станет моей женой, и если вы ляжете, как бревно, у меня на дороге, я убью вас, понятно? Будет мне противно вас убивать или нет — это не важно, важно то, что я наточил вот этот ножичек для того, чтобы вспороть вам шкуру… А ну, потрогайте!» Я ему только показал нож…
— А что тебе ответил «белокожий»?
— Он позеленел и, заикаясь, пустился в объяснения… Сказал, что я ошибаюсь… Что у него не было дурных намерений, что он давно уже собирался в далекое путешествие, но, чтобы окончательно меня успокоить, он, мол, уедет раньше намеченного срока… А я ему на это: «Поезжай, говорю, молодой человек, не то я тебя еще дальше отправлю, еще дальше!..» Да уж, я знаю, как надо обращаться с этими трусливыми буржуями! Знаю, как с ними надо обращаться!
— Ах, вот оно что!
Дон Франко больше ни о чем не стал спрашивать Хуана Пуэнте. Он спустился в хижину, ласково погладил по голове внучку, которая сидела у алтаря и шила себе подвенечное платье, зажег лампочку под портретом Ленина, а затем опять поднялся на крышу, где ждал его Хуан Пуэнте.
