Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон (книга бесплатный формат .TXT) 📗
— Недолгой была наша ранняя весна, — сказал я.
— С ними всегда так. Куда ты подевался? Мы волновались.
— Жил в отеле, в городе.
Она взревела мотором и чиркнула носом по берегу, разворачиваясь. Я был благодарен ей, что не пытала на предмет того, почему я провел последние три дня в одиночестве.
— Как Хэнк? Все платит дань погоде? Потому ты сегодня паромщица?
— Ну, он не так уж плох. Сейчас он внизу, смотрит футбольный матч. Но вообще он никогда не болеет прямо так, чтоб футбол не смотреть. Я просто решила, что ему неохота в эту мокредь. Не сахарная, не растаю.
— В данном случае это радует. Пловцом я всегда был неважным. — Заметив, как она поморщилась, я поспешил сменить тему: — Особенно при такой высокой воде. Как думаешь, будет потоп?
Она не ответила. Чуть повернула лодку, когда мы выбрались на стремнину, делая поправку на течение, и всецело углубилась в навигацию. Помолчав, я сообщил ей, что видел старика.
— Как он? Я не могла выбраться, чтоб… навестить его.
— Паршиво. В бреду. Доктор полагает, что это лишь вопрос времени.
— То же и Элизабет Прингл говорила. Как жаль.
— Да. Не много радости видеть его таким.
— Надо думать.
Мы снова сосредоточились на управлении лодкой. Вив теребила свои мокрые пряди, пытаясь запихнуть их под накидку.
— Удивилась, когда тебя увидела, — сказала она. — Думала, ты домой отправился. На Восток.
— Я собираюсь. Скоро семестр начнется… Хотелось бы успеть.
Она кивнула, не отрывая глаз от воды по курсу.
— Хорошая мысль. Надо бы тебе закончить учебу.
— Ага…
Плывем дальше; молчим дальше… а сердца наши исходят криком: остановитесь, скажите что-нибудь!
— Ага… Не терпится продемонстрировать мозолистые, загрубелые лапы во всех кафешках кампуса. Кое-кто из моих друзей поразится, узнав, что это слово относится и к телесным явлениям, а не только к душевным.
— Какое слово?
— «Загрубелый».
— А… — Она улыбнулась.
Я продолжал будничным тоном:
— И потом, автобусный вояж через всю страну в разгар зимы — это что-то. Я предвкушаю обильные снегопады, грозный град. Может, мы даже окажемся в ловушке бурана неистовой силы, на целую ночь. Вижу ясно: водитель глушит мотор, драгоценное топливо всецело жертвуется печке; сухонькая старушка нарезает порциями свои печенюшки и бутерброды с тунцом; вожатый бойскаутов укрепляет наш дух, заставляя горланить лагерные песни. Прелесть, что за приключение, Вив…
— Ли… — сказала она, ни на секунду не отвлекаясь от воды, взрезаемой носом моторки, — я не могу уехать с тобой.
— Почему? — не удержался я. — Почему не можешь?
— Просто не могу, Ли. И говорить больше нечего.
И мы плыли, и говорить было нечего, помимо только что сказанного.
Мы достигли причала, я помог ей привязать лодку и накрыть мотор. Мы шли в молчании, бок о бок, по мосткам, по скользкой наклонной планке, через двор, до крыльца. Когда она потянулась к двери, я тронул ее за руку и открыл рот, но она обернулась и движением головы ответила «нет» всем моим словам, что собирались вылететь.
Я вздохнул обреченно, уняв свою речь, но руки не выпустил.
— Вив?.. — Если уж это последний ее взгляд, пусть он будет истинно прощальным. Пусть она вложит в него всю сиятельную печаль расставания — последнее «прости», эту традиционную награду двум соприкоснувшимся душам, эту законную отраду двух отважных сердец, что истинно разделили меж собой, без страха и оглядки, тот редкий, трепещущий надеждой миг, что мы зовем любовью… Я коснулся пальцами ее плачущего подбородка, приподнял ее лицо навстречу моему, твердо решив получить хоть этот прощальный взгляд. — Вив, я…
Но надежды там и близко не трепыхалось: одни лишь страхи и оглядки. И еще кое-что: мрачная, тяжкая тень, что укрылась под веками прежде, чем я смог ее классифицировать.
— Пошли в дом, — прошептала она, толкая массивную дверь.
(Я все трепыхался: чего б сказать Ли, когда они прибудут? Когда он ушел, я был доволен хотя бы тем, что с ним объясняться не надо; и я не думал, что он вернется; даже не хотел о нем думать. Но вот он снова здесь, нагрянул внезапно, придется что-то говорить, а у меня ни намеков, ни наметок в голове.
Я продолжал смотреть телик. Открылась входная дверь, и он вошел вслед за Вив. А я все сидел в большом кресле. Он направился ко мне через гостиную, но как раз в этот момент команды снова высыпали на поле, и моя проблема была решена хотя бы на время: может, чего-то и нужно сказать, важное, ладно, но нет такой важности, ради которой я пропущу матч в День благодарения, Миссури с Оклахомой, и по нулям к началу третьей четверти!..)
В гостиной мы застали Хэнка перед телевизором: смотрел футбол; укутан в плед по уши, рядом на столике какая-то жидкость зловещего вида, и изо рта, наподобие сигары, торчит градусник коновальских размеров; он смотрелся таким архетипом инвалида, что мне сделалось смешно и чуточку стыдно за него.
— Как жизнь, Малой? — Он наблюдал суету перед вбрасыванием мяча.
— Не хуже, чем ожидалось… для существа, лишенного жабр и плавников.
— Как там в городе?
— Безрадостно. К старику вот заходил.
— И?
— Он в некой коме. Доктор Лейтон заявляет, что не жилец.
— А. Вив звонила вчера доку — он то же самое сказал. Но все ж таки не знаю. Просто не знаю.
— Доктор, кажется, весьма уверен в своих диагностических навыках.
— А-а, тут никогда не угадаешь. Генри — крепкий старый енот.
— А что Джен? Я не выбрался на похороны, законопатился в номере…
— Вот и с ним та же фигня. Всего законопатили, заштукатурили. Будто последний грязный розыгрыш, который Джоби на себя навлек. Джен? Уехала с детьми во Флоренс к родителям.
— Полагаю, лучший выход.
— Наверно. А теперь помолчи: мячик пошел…
За исключением одного раза, когда он поискал взглядом банку пива, глаза его не отрывались от экрана. Как и Вив, он норовил приковать свое внимание к чему-то от меня подальше, и это было так же мучительно ясно, как и те чувства, которые мы прикрывали своим пустым трепом. Да и я не искал его взгляда. По правде сказать, боялся; за этим облаком слов посверкивали вполне трагические молнии чувств, заряжавшие воздух в старом доме таким электричеством, что единственный способ избежать взрыва — держать клеммы в надежной изоляции; войди наши глаза в контакт — бог весть, вынесет ли проводка такой вольтаж.
Я подошел к столу, расстегнул куртку.
— Я сейчас сказал Вив, что собираюсь обратно в цивилизацию немедля. — Я взял золотое яблочко из вазы и грыз его на протяжении нашей беседы. — Учиться.
— Правда? Покинуть нас надумал?
— Зимняя сессия на носу. И, поскольку в городе поговаривают, что сделка с «Тихоокеанским лесом» аннулирована…
— Точно. — Он потянулся, позевывая, потирая грудь через шерстяную пижаму. — Пиши пропало. Сегодня крайний срок. Все отлынили так или иначе… и я чертовски уверен, что не смогу переправить бревна в одиночку, даже если б в форме был.
— Жалко, после трудов наших тяжких.
— Жалко — у пчелки. Нас это не прикончит. Мы подстраховались. Флойд Ивенрайт говорит, этот Дрэгер сказал, они собираются заключить с лесопилками соглашение о поставках, что-то вроде задела под новый контракт.
— А что «Тихоокеанский лес»? Они не могут тебе помочь?
— Могут, но не станут. Я уж пробивал эту тему пару дней назад. У них — как и у нас: при таком подъеме реки не рискуют возиться с плотами. А если и дальше так лить будет, вода поднимется еще выше, чем на прошлой неделе.
— А наводнение твои плоты не съест? Всю работу?
Он отпил из банки и поставил ее рядом с креслом.
— Ну а какого хрена… похоже, никто не желает, чтоб эти чертовы бревна были доставлены.
— Кроме, — я едва не брякнул «Джо Бена», — старого Генри.
Я не думал его задеть, но он покривился — точь-в-точь как Вив, когда я упомянул о плаванье. Какое-то время он молчал, а когда снова заговорил, в голосе зазвенело смутнейшее эхо напряга:
