Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон (книга бесплатный формат .TXT) 📗
— Доктор, наша семья никуда нос не сует, — уведомил я его. — И наши отношения не всегда расписываются в семейной стенгазете.
— И все же — ах да, я не думал затрагивать… но все же, я хотел лишь заметить, что весь город был в курсе этой истории — правда ли, нет ли, — в то время как старый Генри, похоже, пребывал в полнейшем неведении.
Этот человек раздражал меня все более и более — и не столько, думаю, своими инсинуациями, сколько нападками на моего беспомощного отца.
— Уверен, вы просто не помните, Доктор, — сказал я холодно, — но частенько казалось, будто старый Генри пребывает в полнейшем неведении, и тем не менее он затыкал за пояс всех умников в городе раз за разом.
— О, ты не так понял… Я не хотел оскорбить здравомыслие твоего отца…
— Это было бы трудно, Доктор.
— Я всего лишь… — Он осекся, засуетился, поняв, что на этот раз вогнать меня в робость будет чуточку труднее. Надул щеки, готовясь продолжить речь, но тут в дверь постучали. Открыли — и сестра известила о том, что снова пришел Мозгляк Стоукс.
— Скажите ему, чтоб обождал минутку, мисс Махоуни. Чудесный старик, Лиланд. Снова пришел, верный, как часы, как только… — Да?.. Мозгляк, через мину… эээ… ты знаком с юным Лиландом Стэмпером?
Я уж было привстал, чтоб уступить кресло старому скелету, но тот положил мне руку на плечо и с чувством потряс головой:
— Сиди, сынок. Я сразу пойду и сделаю визит твоему бедному отцу. Ужасно. — И с губ его капала скорбь. — Ужасно, ужасно, ужасно…
Его рука удерживала меня, будто я был гостем на чужом венчании; я пробормотал приветствие, заталкивая вглубь вздымавшийся окрик: «Прочь руки, ты, седобородый тать!» Какое-то время Стоукс и доктор беседовали об удручающем состоянии Генри, а я снова попробовал встать.
— Погоди, сынок. — Пальцы стиснули крепче. — Не расскажешь, какие там дела, в доме? А я передам, если вдруг, паче чаяния, Генри придет в себя. Как Вив? Хэнк? О, ты и представить не можешь, как больно мне было слышать, что бедный мальчик лишился своего ближайшего товарища. «Когда друг утрачен, — говаривал мой папа, — и солнца свет бывает мрачен!» Как он все это переносит?
Я сказал им, что не видел брата с того самого трагического дня; оба были явно поражены и разочарованы.
— Но сегодня-то навестишь его, правда? В День благодарения?
Я сказал им, что не вижу причин досаждать бедному мальчику и намерен сегодня же в полдень отбыть автобусом в Юджин.
— Возвращаешься на Восток? Так скоро? Ой, ой…
Я сказал старику, что вещи собраны и я готов.
— Ой-ой-ой, ой-ой-ой, — меланхоличным эхом откликнулся доктор и продолжил свои расспросы: — И что думаешь делать, Лиланд… теперь?
Мне тотчас вспомнились письма, что я слал Питерсу, ибо каверзное ударение на «теперь» в конце его вопроса моментально заставило меня подумать — как он и рассчитывал, вне сомнений, — что этот смакователь сплетен знает больше, нежели говорит. Возможно, он каким-то образом перлюстрировал мою почту, и ему ведом весь мой план, от и до!
— Я хочу сказать, — добрый доктор поднажал на зонд, чувствуя близость нерва, — ты планируешь вернуться в колледж? Или — преподавать? Или — женщина?..
— У меня пока нет четких планов, — ответил я, чуть запнувшись. Они склонились надо мной; я увильнул, выигрывая время при помощи старого трюка, что в ходу у психиатров: — А почему вы спрашиваете, доктор?
— Почему? Ну, я интересуюсь, как уже говорил раньше… всеми моими подопечными. Обратно на Восток, преподавать, а? И что же? Английский? Драматургию?
— Нет, я еще не…
— А, снова в школу, значит?
Я подернул плечами, все более и более чувствуя себя второкурсником в кабинете декана в присутствии его заместителя.
— Может быть. Как я сказал, у меня нет никаких планов. Здесь работа, как я понимаю, закончена…
— Да, вроде бы. Так значит, снова в школу, говоришь? — Они не отпускали меня со стула, пришпилив двойной вилкой: один — взглядом, другой — лапой. — А в чем же колебания?
— Не знаю, из чего монету ковать буду… подавать на стипендию уже поздно…
— Слушай! — Доктор перебил, прищелкнув пальцами. — Ты ведь понимаешь, что старик так же мертв, как если б лежал в земле?
— Аминь, Господи, — кивнул Мозгляк.
— Понимаешь ведь, так?
Слегка оторопев от его неожиданной и напористой откровенности, я ждал продолжения, чувствуя себя скорее обвиняемым на допросе, нежели второкурсником. И когда они выкатят прожекторы?
— Быть может, официально твоего отца не объявят мертвым еще неделю, а то и две, как знать? А может и месяц, потому что в нем есть упрямство, хотя почти не осталось жизни. Но упрямство упрямством, Лиланд, однако Генри Стэмпер — покойник, можешь смело ставить на это деньги…
— Минутку. Вы меня в чем-то обвиняете?
— Обвиняю? — Он аж просиял от такой мысли. — В чем?
— В том, что я как-то причастен к несчастному случаю…
— Господи боже, нет! — Он засмеялся. — Ты его слышал, Мозгляк?
Посмеялись вдвоем.
— Обвинять тебя… в том, что…
Я попробовал и сам засмеяться, но смех мой подобен был Мозглякову кашлю.
— Я лишь хотел сказать, сынок, — он смачно подмигнул Мозгляку, — что, если тебя это интересует, ты получишь с него пять тысяч долларов, когда его объявят неживым. Целых пять тонн.
— Это правда, святая правда, — пропел Мозгляк. — Я об этом не подумал, но это так.
— Каким образом? Завещание?
— Нет, — сказал Мозгляк. — Страховка жизни.
— Мне довелось это узнать, Лиланд, потому что я помогал Мозгляку — и себе, конечно; доктор должен иметь долю, как говорится. Я направлял потенциальных клиентов в его агентство…
— Папочка основал, — с гордостью информировал меня Мозгляк. — В девятьсот десятом. «Жизнь и Несчастные случаи на Побережье».
— И как-то лет десять назад Генри Стэмпер пришел сюда за рецептом, не имея и мысли о страховке, а ушел куда надо и имел правильные мысли…
Я поднял руку, испытывая легкое головокружение:
— Секундочку. Вы хотите, чтоб я поверил, будто Генри Стэмпер платил взносы за полис на имя лица, которого он не видел двенадцать лет?
— Самая святая правда, сынок…
— Лица, на которое он и в предшествовавшие двенадцать лет глянул от силы полдюжины раз? Лица, которому он адресовал прощальное напутствие: «Возьми свои потроха в кулак, черт тебя»? Доктор, есть все же предел человеческой доверчивости…
— Ну, вот тебе и причина, — воскликнул Мозгляк, легонько потрясая меня за плечо, — чтоб вернуться домой. Ты должен взять этот полис, понимаешь. Чтоб вернуться к учебе.
Сияние его энтузиазма забрезжило во мне рассветом сомнения.
— А с чего бы мне, — я поднял взгляд на всю длину его руки-палки, — требовалась особая причина, чтоб вернуться домой?
— И когда увидишь Хэнка, — доктор лихо перемахнул через мой вопрос, — скажи ему, что все мы… думаем о нем.
Я поворотился от палочной фигурки к человеку-окороку.
— А почему вы все о нем думаете?
— Господи, или мы не старые друзья семьи, все мы? Послушай вот что: меня сюда привез мой внук. Сейчас он сидит в приемной. И пока я буду с Генри, внук мог бы тебя подбросить. — Они работали командой. Я был уже не студентом и не свадебным гостем, но точно — обвиняемым в лапах двух кафкианских инквизиторов, умелых в том, чтоб жертва и понятия не имела, о чем… — Давай? — спросил Мозгляк.
Доктор встал со стула, выдохнув тяжко и с присвистом, и ответил за меня:
— Вот это сервис по классу «я вас умоляю», правда?
Его туша обогнула стол, направилась ко мне; меня будто придавило его дредноутное наступление.
— Погодите. Да что с вами, люди? — вопросил я, порываясь вскочить. — Вам-то что за корысть, повидаюсь я с братом или нет? Что вы так меня туда пихаете?
Они искренне поразились моему вопросу, сохраняя полнейшее простодушие.
— Ну я, как врач, всего лишь…
— Я тебе вот что скажу. — Мозгляк закогтил меня снова. — Когда увидишь Хэнка, передай ему — и его жене — что наш развозной фургон снова переходит на старый маршрут. Скажи ему, что почтем за счастье возобновить доставку, раз грузовик снова большую петлю делает. Скажи, пусть покажет нам флагом, что ему нужно. Как прежде. Сделаешь это для меня?
