Порою блажь великая - Кизи Кен Элтон (книга бесплатный формат .TXT) 📗
Другая надеялась, что он «будет чуточку любезнее в будущем с определенными заинтересованными лицами». Третья предостерегала, что подобный интерес «ни к чему не приведет, поэтому и думать забудь о всяком таком».
Я насмотрелся достаточно; отбросил пачку… школьные открытки! Никогда бы не поверил, что мой брат столь банален. Я прихватил коробку с полисами, думая разобраться с ними внизу, при лучшем освещении, и уж повернулся, чтоб объявить свою находку, как заметил вывалившуюся из большого бордового альбома фотографию: Вив сидит в обнимку с маленьким мальчиком в очках. Дитя лет пяти-шести — какой-то юный дальний Стэмпер, предположил я, — угрюмо пялится на предательскую тень фотографа, стелящуюся по траве. Вив сидит, расправив длинную юбку, локоны вьются, смеется, открыв рот, над ослепительным остроумием фотографа, что рассчитывал прояснить мрачность младенца.
Сама по себе фотография — исключительно никудышного качества, явно отпечатана с маленького и кривого кадрика, этакий шедевр расплывчатого фокуса и прямого освещения… и все же, несмотря на все огрехи, я понимал, почему именно этот снимок выбрали для увеличения и альбома. На фотографии была не та повседневная Вив, что отбрасывает назад непослушную прядь, мурлыча над сковородкой с сосисками или сметая сухую грязь в ведро, или развешивая мокрое белье над очагом в гостиной, или роясь на чердаке в пыли и кедах… это все неважно; уникальный шарм этой фотографии был в том, что аппарат случайно ухватил своим щелчком ту деву, что угадывалась за возней с сосисками и мусорным ведром. Смех, вольные волосы, наклон головы — на миг явилось в полной мере все невероятное очарованье, на которое намекала непрестанно ее легкая улыбка. Я решил, что должен взять эту фотографию. Разве не заслужил я хоть маленький снимочек, чтоб показать дома ребятам? Фотография была не одинока: под ней лежали иные, не нужные мне, и пачка перетянута резинкой. Но кто мешает оттянуть резинку и припрятать снимок под рубашкой? Я попробовал, но помешала резинка: с годами она сделалась клейкой и в ответ на все мои попытки лишь туже стискивала фотографии. Ну давай же, давай!.. Я поднес пачку ко рту и попробовал перекусить липучие путы; руки мои тряслись, я волновался непропорционально масштабу кражи. Ну не упрямься! Пожалуйста! Иди со мной! Ты можешь быть моей!..
— Не могу, Ли.
Пока она не ответила, я и не знал, что говорю вслух.
— Я просто не могу, Ли. Не надо, о, Ли, не надо…
Я и не знал, что плачу. Снимок расплывался у меня перед глазами, девушка стремилась ко мне сквозь пыль и паутину.
— Почему нет, Вив? — тупо спросил я. Она была совсем рядом. — Почему ты не можешь вырваться отсюда и…
— Эй… — Хриплый окрик остановил нас. — …Не нашли еще эту фигню?
Он кричал из люка; его голову, без тела, можно было спутать с хламом вокруг.
— Вы б хоть фонарик прихватили, блин. Тут же как в могиле. Нашли что-нибудь?..
— Кажется, да, — ответил я как можно спокойнее. — Тут много полисов просмотреть пришлось. Мы почти закончили.
— О'кей. Слушай, Малой: я собираюсь одеться и переправить тебя через реку. Воздух мне не повредит. Будь готов, когда я оденусь.
Голова исчезла. Люк хлопнул. Она очутилась в моих объятиях.
— Вот почему, Ли. Из-за него. Не могу бросить его таким…
— Вив, да он просто держит тебя своей так называемой хворостью; он не болен…
— Знаю.
— И он тоже знает. Знает про нас, ты сейчас разве не поняла? И этот его недуг — только чтоб тебя удержать.
— Знаю, Ли… но поэтому я и говорю, что…
— Вив, Вив, лапочка, послушай… он не больнее меня, и едва мы с ним вдвоем окажемся где-нибудь от твоих глаз подальше, он, наверное, душу из меня вытрясет.
— Но разве не понимаешь, что это значит? В смысле его чувств?
— Вив, крошка, послушай… Ты любишь меня! Если я хоть что-то понимаю — то вот это.
— Да! Да, я знаю! Но я и его люблю, Ли…
— Не так, как!..
— Так! Так же сильно! О, я не знаю…
В отчаянии я схватил ее за плечи.
— Даже если так, даже если ты любишь его столь же сильно, мне ты нужна больше, чем ему. Даже если ты любишь нас в равной мере, есть еще одна веская причина… неужели не видишь, как ты нужна мне…
— Нужна! Нужна — и это все? — прорыдала она мне в грудь, и голос ее захлебывался в плотной шерсти и близкой истерике.
— Вив, — попробовал я снова, но она оттолкнула меня, чтоб посмотреть мне в глаза. Внизу послышалась тяжелая поступь: Хэнк возвращался.
— Давайте уж, — крикнул он из-под люка. — Слышите, Ли, Вив?
И этот оклик вдруг согнал с ее лица муку и конфликт, она уронила взгляд, будто придавленный к земле тяжестью ужасной тени, той самой тени, что я увидел на ее лице у входной двери, но тогда не распознал. Ибо никак не чаял увидеть эту тень на Вив. Но теперь ошибка исключалась: то был простой и старый стыд, и ничего более мистического. То был стыд не за себя и свою вину, и не за меня с тем же, но стыд за человека, столь ослабленного болезнью, что неспособен и на пару минут оставить жену без присмотра на чердаке; столь разбитого недугом, что не может ничего поделать, кроме как переправить меня через реку, чтоб не дать нам снова уединиться…
— Слушай, Вив, можно я одолжу альбом на время? Показать однокашникам свое наследие?
А будучи отчасти повинной в этой слабости, Вив оказалась в ее ловушке. И для нее этот стыд будет напоминанием, печальным сувениром, вроде той фотографии из альбома — для меня. Я хотел что-то сказать, но слов не находил. Она отошла от меня к окну:
— Лучше иди, Ли: он ждет, — перемещаясь медленно под этим бременем. Как может стыд за кого-то другого угнетать столь же тяжко, как свой собственный, было для меня буквально непостижимо. В бедной малышке слишком много сострадания, сказал я себе…
И все же, спускаясь по лестнице в коридор, где Хэнк дожидался, грызя ногти, я почувствовал, что и меня тяготит тень столь же неестественная, сколь и увесистая.
— Пошли, Малой, — нетерпеливо сказал он. — Башмаки внизу надену.
— Совсем недавно ты был так болен, что и пошевелиться не мог.
— Ага. Может, глоток этого дивного свежего воздуха — как раз то, чего мне недостает? Не возражаешь? Готов?
— Вполне. Я нашел все, за чем приходил…
— Славно, — сказал он и пошел вниз по лестнице. Я последовал, думая: неестественный и увесистый, во сто крат тяжелее любого подобного персонального груза, что мне доводилось таскать на своих плечах. Хэнк, мой стыд за тебя, хочешь верь, хочешь нет, столь же силен, сколь и припасенный для себя самого, на все времена. А может, и сильнее. И, брат, наступает такой…
Вив смотрит сквозь чердачное окошко, затянутое паутиной, как они идут к лодке, садятся. Лодка трогается, беззвучно на таком расстоянии, ползет по реке красной букашкой.
— Я больше не знаю, Ли, чего хочу, — говорит она, как маленькая девочка. И вновь видит свое отражение, смутное и расплывчатое в грязном окне чердака: к чему бы это, такая озабоченность своими отражениями?
К тому, что только так мы себя и видим: глядя на других, отраженные в замызганном чердачном стекле сквозь хитросплетения паутины…
(Я переправил Малыша; мы болтали чертовски непринужденно. Я сказал, что не осуждаю его решение стряхнуть орегонскую грязь со штиблетов и вернуться к своим книжкам. Он сказал, как ему совестно отвлекать меня от матча. Мы прекрасно ладили: в нашем положении только и оставалось, что болтать всякие глупости…)
— Хочется перебраться в местечко посуше… даже если там похолоднее.
— Конечно. От этого сволочного дождя днями напролет любой устанет.
По мере того, как ширилась водная гладь, отделявшая меня от стройной бледной девы, томившейся в гулком одиночестве деревянного терема, я со всей отчаянностью бросился на поиски последней соломинки, последнего несыгранного аккорда, который бы разразился победным тушем; меня больше не заботила победа над братом — меня заботила победа в игре. И есть разница…
