Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
Соня коснулась ладошкой его головы, пригладила волосы, и был на голове полковника пробор - тонкий и четкий, как у английского клерка, очень внимательного к своей службе.
- Уступить жестокой правде, уступить обстоятельствам, - сказала Соня тихо, словно произносила слова любви (ночные слова), - это ведь качество сильного человека. Слабый человек, - внушала она полковнику, - способен только отступить, но он никогда не может уступить. Дорогой Виктор, я ведь знаю вас за сильного человека... Вы это доказали! И не раз! Вы же очень и очень сильный человек.
- Псих! - сказал младший брат раздраженно. - И дубина! Это просто нервная дубина. Вы его, Сонечка, не очень-то замасливайте ласковыми словами!
В тамбуре, улучив минуту, Соня спросила инженера, когда же они смогут покинуть Мурманск. Небольсин ответил, что выезд из Мурманска очень сложен: надо быть терпеливой.
И снова заговорил о брате:
- Путаница в его башке (прилизанной столь отвратно) потому, что он долгие годы был оторван от России. Издалека он не смог, конечно, сложить правильное представление обо всем происходящем здесь. Я уверен, что, если бы его сунуть на денек-другой во всю здешнюю мерзость, он бы прозрел...
- Мне очень трудно говорить о нем, - ответила Соня. - Я чувствую в нем много хорошего. Но все это хорошее искажено, изломано, отравлено...
В тамбур неожиданно шагнул Небольсин-старший.
- Соня! - сказал он. - В лучшие годы моей жизни четыре женщины травились из-за меня, а двое оскорбленных мужей стреляли в меня. Я был арлекин... Сейчас все изменилось. Вот тебе моя рука, и говорю тебе в присутствии брата: ладно, я поеду в советскую Россию... ради тебя! Ты доволен? - спросил он брата.
- Не кокетничай, - ответил ему младший Небольсин. - Ты давно не в театре. Здесь проходит дорога. Дорога между жизнью и смертью. А я - ваш Харон... с молоточками на скромной путейской фуражке. Уже немало душ я отправил через железный Стикс, но не в царство мертвых, а в царство живых. Доверьтесь же и вы мне! Идите в вагон, а то дует сквозняк. А я пошел - у меня много дел. И вы у меня не одни!
* * *
Это была сущая правда: помимо брата и этой женщины были еще двадцать три человеческие жизни, которые надо спасти. Двадцать три! И в каждом сердце, слабое или сильное, нежное или грубое; но, какое бы оно ни было, тонкое шильце пули пробивает любое сердце насквозь...
"Вагон, - думал Небольсин, - самое главное - вагон!"
В конторе его ждал приказ генерала Чарльза Мейнарда, под которым ему велели расписаться. Только потом инженер его прочитал. Мейнард писал, что "имеется немалое число русских людей, особенно среди железнодорожных служащих, главной задачей которых является создание беспорядков... Караулам отдан приказ: стрелять без предупреждения...".
В кабинет вошел машинист Песошников, выждал с минуту.
- Они, - сообщил шепотом, - уже в вагоне.
"Они" - это двадцать три человека, которых надо сберечь от мурманской контрразведки; "они" - это кадры для спиридоновских отрядов.
И путеец-инженер сказал путейцу-машинисту:
- Вагон, который долго стоит на одном месте, обязательно привлечет внимание. Надо гонять его с места на место! Понял? Пусть маневровщики не дают ему покоя. Даже в Колу! На мыс Дровяное! Куда угодно, только бы он не стоял на месте...
- А когда будут сбивать эшелон, Аркадий Константиныч?
- Собираем. Сейчас я уже не удельный князь на магистрали: что скажут англичане - то и делаю... Кстати, не читал приказ Мейнарда? Вот прочти: огонь открывают без предупреждения!
Они расстались. Машинист Песошников, курсируя от Мурманска до линии фронта, имел, естественно, тесную связь с большевиками Петрозаводска. Небольсин его никогда об этом не спрашивал, но догадывался, что связь прочная, и от этого сам Небольсин чувствовал себя уверенней.
...Небольсин весь день провел в конторе, пропуская мимо своего стола дела и делишки, но мысли его были неотступно связаны с этим вагоном, который гоняют сейчас по путям, и цифра "23" все время преследовала его... "Двадцать три плюс брат с Соней, итого - двадцать пять!"
Тут его навестил месье Каратыгин с приветом от Зиночки, которая, если верить слухам, стала любовницей Ермолаева.
- Аркадий Константинович, - сказал делец, - его высокопревосходительство одобрил один список желающих выехать в советскую Россию, требуется только указать, что я, мол, "приверженец большевизма"... Не желаете?
- Что не желаю?
- Да в этот список попасть...
Аркадий Константинович выгнул плечи за столом:
- А вы господину Брамсону тоже предлагали?
- Ну какой же он "приверженец большевизма"?
- А почему вы меня сочли... этим "приверженцем"?
Каратыгин покраснел:
- Так, значит, не желаете? - и спохватился вдруг уходить.
- С чего вы это взяли? Конечно, не желаю...
Каратыгин выкатился. Всего же по Мурманску блуждало из рук в руки восемнадцать списков. Ермолаев пока играл в демократа.
- Пожалуйста, - говорил щедро, - мы никого не держим. А слухи о расправе с выезжающими возле линии фронта, где целые эшелоны пропадали в тундре бесследно, - эти слухи казались настолько ужасными, что мурманчане даже не верили в них. Списки проворно наполнялись именами - все новыми. И каждый наивно вписывал напротив своей фамилии, что он "приверженец большевизма" (иначе - без этих слов - не выпускали). Шли дни, недели... Списки росли: тысяча, вторая, третья...
- ...всего восемь с половиной тысяч, - отметил Брамсон в своем докладе на совещании у губернатора; здесь же присутствовал и Небольсин; путеец спросил у старого юриста:
- Повторите, пожалуйста... Я не ослышался?
- Восемь с половиной тысяч "приверженцев большевизма"!
За столом губернатора послышался тяжелый вздох; Ермолаев повернулся к поручику Эллену:
- Что скажете, поручик?
- Это немыслимо... С каждого надо снять две фотокарточки, измерить ступни ног. Наконец, англичане не пожелают, чтобы валюта уплыла от них из Мурманска, - значит, перед отправкой всех надобно обыскать. А вы, Аркадий Константинович, - спросил Эллен, - ручаетесь за эшелонирование этой массы "приверженцев"?
- Нет, - ответил Небольсин, хотя мог бы сказать и "да"...
- Пусть они составляют эти списки и далее, - желчно заметил Брамсон. Не будем мешать каждому выявить свое истинное лицо. По сути дела, составляя списки, производят работу, которую должен был проводить поручик Эллен, выискивающий подозрительных элементов в крае. Списки еще пригодятся... для проведения нами разумных репрессалий!
- Необходим строгий отбор выезжающих, - сказал Ермолаев. - Болтунов и бездельников можно смело отправлять через фронт. Пьяниц тоже - к большевикам! А лиц, явно склонных к большевизму, следует отделять... для сидения на "Чесме"!
Небольсин не имел отношения к этим спискам, чтоб они горели! Но зато он имел прямое отношение к отправке эшелонов.
Списки продолжали расти. И вот в один из дней по улицам Мурманска четким строем продефилировал взвод милиции. Дошагал до штаба и остановился под окнами генерал-губернатора.
Ермолаев в своей тужурке авиатора вышел на крыльцо:
- Здорово, молодцы!
- Здрам-жрам, ваше пры-выс-ха-ди-тел-ства!
- Спасибо, ребята! - расчувствовался Ермолаев.
- Рррады старрраться!
- В чем дело у вас? - спросил он их.
Милиция подала коллективное заявление: все они состоят из "приверженцев большевизма" и желают скорейшей отправки в советскую Россию. Ермолаев глянул в список и понял, что переиграл: теперь машину надо крутить назад, иначе власть на Мурмане останется совсем без людей.
- Кру-у... ом! - скомандовал губернатор. - В лабораторию за Шанхай-городом... ша-а-агом арш!
Это была "лаборатория", где властвовал поручик Эллен.
- Разувайтесь, - сказал он милиционерам, и у каждого обвели карандашиком по бумажке рисунок ступни; с каждого сняли по две фотографии и... отпустили по домам. Милиция осталась в Мурманске, активно занимаясь сечением алкоголиков (при Ермолаеве был такой порядок: заметили тебя пьяным - получи, голубчик, двадцать пять розог в отделении милиции)...
