Из тупика - Пикуль Валентин Саввич (книги онлайн полностью .txt) 📗
- Да, - обиделся Каратыгин, - их пустишь! Гляди, как бы они нас не пустили. Привезут на копейку - увезут на рубль...
За игрою время летело незаметно. Забыли поесть - азартно шлепали карту на карту. Небольсину везло как никогда: карманы его полушубка торчали раздутые от выигрыша.
И вот уже затемнели трепетные дали: вечер...
- Где мы сейчас? - спросил Ванька Кладов.
Небольсин выглянул в окно: бежал пустынный перегон.
В этот самый момент в последнем вагоне рука в кожаной перчатке крепко взялась за рукоять стоп-крана и рванула его на себя. Игроки сунулись лбами в стенку купе, деньги и карты полетели на пол. У Небольсина екнуло сердце. Мимо пульмана пробежал какой-то прапор.
- Инженера дистанции! - кричал он. - Просим выйти...
- Я сейчас... - сказал Небольсин и пошел к выходу.
Паровоз звонко дышал паром. Белела тундра, чернел кочкарник. Аркадий Константинович бессильно прислонился к ступеням площадки, когда увидел, что сбивают пломбы с его вагона.
- Вперед! - велел ему прапор, а из вагона солдаты прикладами уже выгоняли под насыпь людей; издали было видно, как брат подал Соне руку и она спрыгнула в его объятия. - Вставай сюда! - показали Небольсину.
Он стал спиной к вагону, лицом к тундре. Солдаты Славяно-Британского легиона вдруг скатились под насыпь. Стали утаптывать под собой снег. Все казалось дурным сном, бредом. И вдруг - по чьему-то приказу - над тундрой заревел паровоз: ревел неустанно, хрипло, все заглушая...
Первый залп грянул - прямо в лицо. Упала женщина.
- Что вы делаете? - закричал Небольсин навстречу выстрелам.
Второй залп рванул щепу вагонов над головой.
Люди падали и мешками сползали под насыпь... Желтые языки огня выхлестывали из винтовок - горячо и с треском. Когда Небольсин опомнился от ужаса, он стоял один. А вокруг него лежали убитые. И он увидел своего брата, худого, небритого, без погон, в английской шинели. А на груди брата рассыпались золотые волосы Сони, и на плече девушки коробился погон русской армии - великой и многострадальной русской армии...
Небольсин шагнул и разглядел в окне последнего вагона лицо Эллена; рука выкинула трость - со звоном брызнули стекла.
- Ты будешь мертвым тоже! - закричал Небольсин. - Я клянусь: ты будешь мертвым... Ты будешь мертвым! Тебя убьют тоже...
* * *
С этого дня инженер Небольсин исчез, словно в воду канул.
Больше никто и никогда не видел его в Мурманске. Контрразведка поручика Эллена сработала на этот раз очень точно...
А эшелон двинулся дальше, сотрясая на поворотах тяжеленные платформы с боеприпасами. Трупы двадцати пяти убитых, закостенев на морозе, остались в тундре.
Они будут здесь встречать весну, солнце и ветры...
Глава седьмая
- А к товарищу Самокину нельзя, - остановили Вальронда.
- А что с ним, доктор?
- Он очень тяжело ранен. Случайно его расстреляли, и случайно он выжил. Думаю, что скоро поправится товарищ Самокин...
...Шестая армия постоянно ощущала угрозу с правого фланга , - со стороны Печоры. Нельзя допустить стыка двух вражеских армий. Надо парализовать усилия Колчака и интервентов, чтобы они не сомкнули свои ряды на Печоре и под Чердынью. Из Центра прислали на подмогу отряд товарища Мандельбаума - отряд, который отличался (по характеристике знавших его) "большой подвижностью и чувствительностью". Тогда еще не догадывались в штабах, что эти "подвижность и чувствительность" станут для героической Шестой армии почти роковыми...
Самокин, еще в самые лютые морозы, пошел с этим отрядом на Печору, как партийный работник, чтобы установить - вслед за отрядом - Советскую власть в том районе, где давно хозяйничал князь Вяземский - рыжебородый. Партизанская шайка-лейка князя, составленная из зырянских кулаков и белочехов, заброшенных на Печору еще послом Нулансом, подчинялась непосредственно адмиралу Колчаку, и князь Вяземский был врагом опасным.
В таежной глухомани можно было ехать верст сто и более - никого не встретишь. Только на редких зимовьях встречали бойцов косматые, как лешие, отшельники; протянет руку и промычит:
- Мммм... хлиба! Мммм... кинь хлиба!
А ближе к Шугору уже пошли стучать кулацкие обрезы, встречали в деревнях словно волки, только что не кусались. Самокин был уже не мальчик повидал всякого - и войны не боялся. Но волосы у него дыбом вставали на Печоре, в этой приполярной глуши... Что там творилось! Интервенция внесла в этот край, когда-то раскольничий, такое зверство и такое осатанение, что было тут не до белых и красных. Голод и нищета, полное отсутствие газетных вестей и хлеба лишь усиливали звериные инстинкты. Не раз стоял Самокин в искристых льдах, над прорубью, и оттуда, из черной глубины речной, торчали синие ноги убитых. "Кто они?" - думал.
В редких селениях Самокин пробовал организовывать митинги, говорил, что такое Советская власть, но словами - что горохом об стенку. Пришлось начинать бой с кулацкими бандами.
- Стрелять - не разговаривать, - утверждал товарищ Мандельбаум. - По опыту знаю: стрельба убедительнее слов...
Мандельбаум был человеком, настроенным анархически: бей, круши, ломай и ставь к стенке. "К стенке!" - эти слова произносились в отряде часто (даже слишком часто). Самокин многих спас от расстрела. Однако тысячи заснеженных верст отделяли отряд от войск Шестой армии, и пошла вскоре лихая партизанщина. Самокин понимал, что в таких условиях людей в струнку тянуть глупо. Но тут все струны были сорваны: отряд Мандельбаума постепенно превращался в банду... В банду! И это было очень опасно.
- Пойми ты, - доказывал Самокин Мандельбауму, - твой отряд - это первая горсточка бойцов Красной Армии, которая появилась здесь. Именно по их поведению будут судить о всей нашей армии. Вообще - о Советской власти! Грош цена моим призывам на защиту этой власти, если твой боец ведет себя хуже одесского хулигана. Стрелять надо за такие вещи!
- А я - что тебе? - отвечал Мандельбаум. - Разве я запрещаю тебе стрелять? Стреляй, сам говорю: пуля слов убедительнее.
- Я хотел бы и тебя переубедить.
- Попробуй, - нахмурился Мандельбаум. - Ты здесь один, а нас много. И комиссаров мои орлы не жалуют...
Отряд двигался на Березов, о котором многие знали только по картине Сурикова "Князь Меншиков в Березове". Шли и ехали на подводах. На редких станках-зимовьях Самокин пальцами выковыривал из лошадиных ноздрей окровавленные сосульки. На лыжах никто ходить не умел (или не хотели - черт их разберет!). Это был каторжный поход. Нижнее белье пришлось снять, прямо на голое тело надевали верхнее платье, а поверх штанов и полушубков натягивали кальсоны и рубашку. Балахонов-то не было, а маскировать себя на снегу как-то надобно...
Так и шли. Пока не напоролись на самого князя Вяземского.
Рыжебородого даже видели: он сидел на раскидном стульчике на околице деревни и махал рукою в громадной рукавице.
- Давай, давай, краснозадые, подтягивайся! - орал князь.
Подтянулись. Мандельбаум выхватил маузер:
- За мной... уррра!
- Урраа-а!.. - закричал отряд и побежал, только... в другую сторону.
Колчаковцы лупцевали мандельбаумцев, как щенят. Самокин осип от ругани, пробовал остановить бегущих. В него (как будто случайно) уже начали постукивать из наганов. Стреляли подло - в спину!
И бежали при этом так, что сто верст мало показалось.
Припустили еще на сотню - князь Вяземский не отстает.
Дали еще сто верст и тогда подсчитали свои успехи:
- Триста верст драпака... Ничего себе! Ай да молодцы мы!
И, поняв, что очутились в безопасности, вовсю стали мародерничать, грабить, насиловать. Самокин проснулся однажды от женского вопля, схватил на ощупь оружие, сунул ноги в валенки.
- Стой! - выскочил из избы. - Остановись, сволочь такая...
И вот она, нелепая пуля - от руки мародера и насильника.
...Мандельбаум с вечера как следует нарезался самогонки, а когда проснулся, то лежал в санях, уже связанный по рукам и ногам, а две лошаденки, все в морозном паре, тянули сани по лесной дороге, и одинокая ворона летела над дебрями прямо, как стрела, никуда не сворачивая... Мандельбаум рывком поднялся в санях и увидел, что рядом с ним, на ворохе сена, - Самокин.
