Осенний бал - Унт Мати Аугустович (книги онлайн полностью txt, fb2) 📗
брошенная машина выползла на берег, покачиваясь, урча, как старый одинокий медведь, остановилась, будто колеблясь, когда передние колеса нависли над рекой (Маттиас испугался было, что машина так и застрянет на брюхе), послышался плеск падающих в воду кирпичей,
и машина, неуклюже перевалившись, рухнула с высоты примерно трех метров в реку. Мотор, уткнувшись в илистое дно, проурчал напоследок и заглох, только зад машины остался беспомощно торчать из воды. Маттиас ощутил, как у него странно екнуло и напряглось в животе. Как будто он опять стал маленьким мальчиком и снова играет с соседской девочкой в бандитов (партизаны против немцев, истребительный батальон против лесных братьев, краснокожие против бледнолицых). Было слышно, как вода, булькая, заливает через щель в окне кабину (yes, for Maria). Маттиас сел на землю. Его пальцы коснулись сухого, перемешанного с галькой песка, подорожников, лютиков. Потом он услышал тихую музыку. Нежный женский голос пел по-русски под гитару. Откуда исходила эта песня, печальная, хватающая за душу? Сверху, с неба? Или в реке пели русалки? Скорее последнее. Пока они ехали, Маттиас ни разу не слышал, чтобы в машине играло радио. Или он сам был настроен по-другому, что не слышал музыки? Или во время падения радио включилось само собой? Во всяком случае эта женщина пела сейчас под водой, но, видимо, это ненадолго — вода скоро должна просочиться в катушки, растворить клей и отсоединить усилитель. Но пока женщина еще пела. Маттиас обернулся, увидел силуэт Кристины. Поднялся. Времени было полпервого. Нельзя было слушать русалок. Надо было уходить.
XXI
А Маттиасу показалось, что он снова в родных местах, что где-то тут его дом. Все было так же, даже эти склонившиеся над рекой ивы, этот старый мост с покосившимися перилами и эта мельница вдали. Здесь поблизости должен находиться сгоревший мызный хлев, здесь же должен быть парк, где после войны валялись ржавые, заросшие травой скелеты обгорелых немецких автомобилей. (Во время войны в парке стояла немецкая техническая войсковая часть. Однажды ночью заблудившийся в лесу отрезанный от своих взвод Красной Армии выскочил из леса, напал на спящих немцев и поджег мызу. Ни один немец не спасся. Но и о красноармейцах и их дальнейшей судьбе никто ничего не знал, кроме того, что они разделились на группы и ушли. Во всяком случае они пропали в ночи, откуда пришли. После войны останки машин свезли в утиль. Потом в парке разбили волейбольную площадку, где по вечерам играла местная молодежь. Позднее добавили еще шашлычную печку, качели и буфет). Неужто Маттиас в самом деле попал домой? И должен представить Кристину своим родителям? И сесть отдохнуть под старой березой? Нет, пейзаж тут был чужой, недоставало одноэтажного интерната начальной школы, недоставало электролинии. Но во всяком случае это была Эстония, во всяком случае родина, хоть и не отчий дом. Кристина съежилась, прижавшись на мосту к перилам, в этот миг она была как маленькая школьница, еще не бывавшая в городе, идет домой из здешнего кино, и не танцевала еще ни разу, только в дверях стояла, хихикая с другими девочками,
девушка со старой выцветшей фотографии школьного выпуска, в черном платье с белым воротничком, руки сложены на коленях, по правую руку классная руководительница с лицом доброй матушки, девушка, которую можно проанализировать с точки зрения социальной принадлежности, биографии и характера, с которой можно написать литературный образ (используя расцвеченный архаизмами стиль, или, наоборот, пространные умствования насчет удивительной, непонятной мужчинам женской сути, или моментальные картины с точными деталями), причем все равно никто не смог бы сказать, чей это образ, и не смог бы не потому, что он так таинствен, а просто потому, что она королева, королева Кристина, по отношению к которой дозволены лишь канонические метафоры, которые предписывает сама королева, на пергаменте или просто взглядом, своим молчаньем, потому и Маттиас не преуспел в фотографировании, хотя так хотел и старался, а добился разве того, что увлек ее вместе с собой в бессмысленное приключение, на берег этой речушки, Маттиас, выбравший не те мерки, вздумавший играть Калевипоэга в местах, где Калевипоэга никогда не было, так что его пришлось выдумать, — ведь именно так боролся Маттиас со швейцарами, утопил машину в реке, — и теперь они были как герои какого-нибудь фильма Артура Пенна, здесь, летней ночью,
на родине, которая значила для них целый мир,
и Маттиас посмотрел на зябнущую Кристину, о которой он ничего еще не знал, разве что тот незначащий факт, что они мужчина и женщина, что само по себе ровным счетом ничего не значит,
и Маттиас тихо погладил ее по голове, спереди назад, как всегда, потом снял порванный пиджак и накинул Кристине на плечи. Песня из-под воды уже не доносилась, и в разбитой машине уже не было ничего неестественного, она уже не была здесь инородным телом, а слилась с природой, вписалась в ее натюрморт, и Маттиас вдруг живо представил себе, как маленькие плотвицы обнюхивают ее черные бока и фары. Еж, шурша, перебежал дорогу и скрылся в траве. Миг спустя до Маттиаса дошло, что Кристина забыла по-детски ойкнуть, забыла побежать за ежиком следом, забыла ласково позвать его, даже Маттиасу забыла его показать. Опять все было тихо в траве. Бог ты мой, подумал Маттиас, неужели и ежик ее уже не трогает. Он вздрогнул от страха, почувствовал страх где-то за спиной: неужели действительно все прошло, неужто это конец и ничего больше не будет? «Что будет?» — вдруг спросила Кристина. Маттиас обхватил ладонями ее голову, увидел в темноте два огонька, горевшие в глубине Кристининых глаз, за хрусталиками, как две спиральки в лампочках карманного фонаря с ослабшей батарейкой, встретил этот взгляд, эти огоньки, хотел попросить отсрочки, ответить завтра, а сейчас спать, или вовсе не отвечать, наплевать на все это, но все-таки сказал: «Пойдем назад в город. Нас так или иначе поймают. Пойдем сами в милицию, и делу конец. Что нам еще остается. Мы смешны. Гляди, как этой машины зад из воды торчит. Это разве катастрофа? Мы что, преступники? Как это все провинциально и глупо, и давай пойдем, тут не место для приключений, для всяких аффектов, мы просто кошки домашние, которым место за печкой дремать. Для этих мест насилие неестественно, а все-таки тут так много было насилия, и большей частью совершенно напрасно. Много шуму, мало дела. Идем домой, Кристина, я устал от этой мелодрамы, не хочу больше в ней участвовать, мы не герои какого-нибудь вестерна, и это не каньон в Колорадо, а какая-нибудь речка Кульби или Кровяной ручей, где крови никакой в жизнь не бывало. Пойдем, милая моя, сами признаемся во всем, это смягчит нам вину». Он говорил еще долго. Таким же тоном, так же тихо, то же самое,
а за несколько сот метров отсюда высились руины замка. Здесь обосновался 19 декабря 1700 года Карл XII. Когда он слякотным снежным днем прибыл сюда на двор замка и вылез из саней, он увидел почерневшую от сырости стену внутреннего двора и несколько деревянных домиков. Самый большой был на восточной стороне, тридцати шагов в длину, в нем было десять комнат, одна из которых стала для молодого короля спальней. Вскоре в замке распространился сыпной тиф. Его жертвами в числе прочих стали герцог Альберт, камергер граф Вреде, лейб-медик короля д-р Ротлебен, придворный проповедник магистр Арониус и многие другие. Но, несмотря на эти несчастья, этой зимой здесь много веселились. Особенно нравились королю эстонские свадьбы, в посланиях на родину он отмечал многие характерные для эстонцев черты. Именно: невеста должна все время плакать, будто теперь ее жизни конец, и король даже размышлял про себя, желал ли вообще этот народ жениться, — этот обычай, видимо, навязали ему старейшины, заботившиеся о сохранении нации. И вся свадьба плакала, они, по собственным словам короля, «выли, как стая волков» (см. Kelch Сh.). Эта процедура всем явно была не по вкусу, все жалели невесту. Но у этого народа, по мнению короля, были и более приятные обычаи. На рождество король вместе со свитой участвовал в рождественском валянье на соломе. Эстонцы катались по соломе деловито, основательно, столь же деловито они подбрасывали солому к потолку, надеясь, что какие-нибудь ржаные колоски пристанут к потолку, что служит предзнаменованием хорошего урожая. Потом все лежали неподвижно, широко раскрыв глаза, и пробст Брокман сказал, что аборигены ждут явления своих умерших. Но никто не явился, и эстонцы поднялись, вытрясли свои холщовые одежды от трухи, все разом смиренно поклонились, выбрались из церкви на морозный лунный свет и ушли по хрустящему синеватому снегу назад в свои лесные жилища. 15 марта на небе видели, кроме обычного солнца, еще два больших и четыре маленьких. Над ними было две радуги, образовавшие двойную букву С. 29 мая король отбыл навстречу своему поражению по той же дороге, в начале которой стояли сейчас Маттиас и Кристина.
