Вбивство Симона Петлюри. 1926 - Воронін Вiктор Миколайович (бесплатные полные книги TXT) 📗
Верхола выбран заведующим охраной.
Он немедленно отправил в типографию объявление:
«По приказу атамана, и с согласия его, резня мирного населения прекращена. Дума гарантирует жителям спокойствие. Отдан приказ расстреливать всех пойманных на месте грабежа, а также казаков, которые появятся в городе после шести часов вечера».
Он отнес оттиск объявления в комендатуру.
Но там Семесенко и Киверчук нашли, что он не имел права напечатать такое объявление, написанное к тому же в неуместных выражениях…
Вместо объявления Верхолы, Семесенко издал наказ, в котором объявил Проскуров и уезд на военном положении и запретил всякое движение на улицах после семи вечера.
Но отдельные убийства все продолжались.
С субботы до понедельника трупы оставались в домах и валялись на улицах. Много трупов было изгрызано свиньями. Наконец в понедельник был отдан приказ о похоронах. С утра многочисленные крестьянские подводы с наваленными на них трупами направились к еврейскому кладбищу.
Трупы привозились в течение всего дня.
Они заполнили собой все кладбище.
…более тысячи трупов…
Копали огромную яму.
Она должна была стать братской могилой.
И копали еще четыре поменьше.
На кладбище появились мародеры, которые под разными предлогами подходили к трупам, ощупывали их и грабили. Находили женщин с отрезанными на руках пальцами, на которых очевидно были кольца.
Было приказано, чтобы к ночи не осталось ни одного трупа не погребенного.
…Но лишь к четырем утра удалось похоронить всех…
Со среды наступило относительное спокойствие.
Но не успокоился Семесенко.
Он выпускал разные провокационные приказы, вроде такого, что «в Проскурове находится много большевистских агитаторов, а потому требую от населения до восьми часов вечера выдать их властям, в противном случае будут приняты самые решительные меры». В другом приказе говорит: «Жиды, до меня дошли сведения, что вы вчера хотели устроить собрание для захвата власти и готовитесь через четыре дня устроить такое восстание, как было 15-го февраля…»
И следуют соответствующие угрозы.
Евреи собрали 300.000 и передали ему «для нужд гарнизона» (Виділили ми. Це додатково підтверджує свідчення Немичиницер. – Авт.). Он деньги взял, но сделал вид, что это поднесли ему все жители города за введение порядка и освобождение его от большевиков, и он благодарил «все население Проскурова» за то, что оно надлежащим образом оценило труды его казаков.
Из Каменца была назначена комиссия для расследования погрома.
Но Семесенко препятствовал ей.
…Наконец Верхоле удалось свалить Семесенко.
Он отправился в ставку Коновальца.
Добился приказа о возвращении его на фронт (Виділили ми. – Авт.)…
Семесенко было страшно неприятно то нравственное удовлетворение, которое даст евреям его уход. Но, когда он убедился, что этот уход неизбежен, он воспользовался тем, что страдал осложненной венерической болезнью, созвал консилиум врачей и через своего адъютанта убедил их дать заключение в том смысле, что ему в интересах здоровья необходимо временно совершенно уйти от дела и эвакуироваться в какой-нибудь лазарет подальше от Проскурова…
С большой помпой, в сопровождении санитаров и сестры милосердия, Семесенко наконец покинул Проскуров (Виділили ми. Як бачимо, про жодну відповідальність полковника за скоєне й мови не було. – Авт.)».
Єдиним цілим (але з певними особливостями) із погромом у Проскурові був й погром у містечку Фельштин, що було тоді відзначено Російським товариством Червоного Хреста: «Фельштинский погром надо рассматривать не как самостоятельный погром, а лишь как эпизод проскуровской резни… Вечером… волнение усилилось, когда стали доходить смутные слухи о происходящих в Проскурове событиях. Тревога евреев еще более усилилась на следующий день, в воскресенье, когда эти слухи стали более определенными. Евреи тогда обратились к начальнику милиции с просьбой усилить охрану. Тот обещал пригласить в помощь местной охране крестьян с соседнего села Поричья, а также из Проскурова, на что он от евреев получил соответствующую сумму денег. Действительно, в понедельник утром из Поричья явились вооруженные крестьянские парни, которые окружили местечко. Это-то и была та вспомогательная охрана, которую набрал начальник милиции. Сам он утром в понедельник уехал в Проскуров. Он вернулся в 6 часу вечера, и вслед за ним появились казаки с красными шлыками, т. е. те самые гайдамаки, которые, как определенно было известно в Фельштине, резали евреев в Проскурове.
Евреи поняли, что они обречены на резню, и начали прятаться кто куда мог. Большинство попряталось в погребах и на чердаках. Многие хотели бежать из местечка, но окружавшая местечко охрана, приглашенная начальником милиции из Поричья, никого из евреев не пропустила. Евреи, таким образом, оказались окруженными. Ночь прошла крайне тревожно. Изредка раздавались отдельные выстрелы.
По показанию свидетеля Данды, дом которого выходит на площадь главной улицы местечка, он из окна своей квартиры видел, как на площади собралось несколько сот гайдамаков, а с ними вместе были многие крестьянские подводы, прибывшие из окрестных деревень. Утром, приблизительно около 7-ми часов, он услыхал звук рожка и увидел, как на площади гайдамаки строятся в ряды. Кто-то им сказал речь, после которой они рассыпались по городу. Вскоре до него стали доноситься крики убиваемых людей. К нему самому вошли 4 гайдамака, и один из них замахнулся на него шашкой, но другой его остановил. От него потребовали денег, и он отдал около 6 тыс. руб., уверяя, что больше у него нет, предлагая взять все его вещи, но оставить ему жизнь.
Вещей не взяли и направились к выходу. Тот самый гайдамак, который остановил своего товарища, грозившего ему шашкой, уходя, сказал ему: «Ты лучше спрячься, так как придут другие и тебя, наверно, зарежут». Данда, который был один в квартире, так как свою жену и единственную дочь он предварительно отправил в другое место, при помощи этого гайдамака взобрался на чердак по приставной лестнице, которую тот же гайдамак подал ему на чердак, куда он ее и запрятал. С чердака Данда мог наблюдать все те ужасы, которые происходили в Фельщтине. Он видел, как убивали стариков и детей, которых вытаскивали из домов. Спустя немного времени, он возле своего дома заметил труп женщины и, предположив, что это его жена, соскочил с чердака, чтобы посмотреть на труп. Он убедился, что это не его жена, но обратно в свою квартиру войти не решился, так как на чердак не мог бы уже взобраться ввиду того, что на чердаке осталась лестница… он вбежал на чердак соседнего дома и там спрятался в соломе. Это заметили парни из поричской охраны. Они погнались за ним, взобрались на чердак, но его не нашли, они пытались поджечь солому, но это им не удалось.
Другой свидетель, Свинер, недавно вернувшийся с фронта, рассказывает, что они со своей матерью и сестрами прятались у себя дома и что у них перебывало несколько гайдамацких групп, от которых он откупался деньгами. Когда явилась последняя группа, у него уже денег не оказалось. Он вышел к ней на улицу и стал умолять, чтобы его пощадили. Он прибег к хитрости и, обращаясь к одному гайдамаку, заявил, что он вместе с ним лежал в окопах во время войны. Гайдамак стал в него всматриваться, затем перевел взор на его ноги и сказал: «У тебя хорошие сапоги, отдай их мне». Тот охотно согласился и вместе с гайдамаками вошел в дом, где он снял свои сапоги. Гайдамак, в свою очередь, снял свои и надел его сапоги. Затем он вынул из кармана свежие портянки, передал их Свинеру и помог ему надеть его старые сапоги. Получив еще галоши, он обратился к своим товарищам со словами: «Не будем же мы резать человека, с которым я сидел в окопах». Гайдамаки ушли. К вечеру Свинер со своими домашними, зная, что резня уже кончилась, решили больше в квартире не оставаться, и, пробираясь сквозь трупы по улицам, они все выбрались из местечка и всю ночь провели в поле. Они вернулись лишь на следующий день, когда узнали, что в местечке спокойно. Свинер тогда отправился на квартиру своего брата, бывшего председателем еврейской общины; с трудом шагая через трупы, добрался до его квартиры и там увидел своего брата, его жену, ее родителей, а также еще несколько человек, прятавшихся в этом доме, – всех зарезанными.
