Вбивство Симона Петлюри. 1926 - Воронін Вiктор Миколайович (бесплатные полные книги TXT) 📗
Фельштинский погром продолжался несколько часов. Убитых оказалось 485 чел., а раненых – 180. Из числа раненых свыше ста чел. умерло от ран. Таким образом, убитых оказалось 600 чел., что составляет почти треть еврейского населения в местечке, насчитывающем всего около 1900 еврейских жителей. Надо заметить, что в Проскурове гайдамаки, приняв в субботу присягу резать, но не грабить, честно выполняли святую присягу. Грабежи со стороны гайдамаков были там редки. Но от субботы до вторника, когда произошла фелынтинская резня, прошло несколько дней, и за это время святость присяги, очевидно, выдохлась из сознания гайдамаков. В Фельштине грабежи шли об руку с резней. Надо еще заметить, что в то время, как в Проскурове случаи изнасилования были единичны, в Фельштине их было слишком много. Большинство из зарезанных женщин предварительно изнасиловались. Но и многие из уцелевших подверглись той же участи. Зарегистрировано 12 случаев, когда несчастные женщины вынуждены были лечиться от последствий. Уходя после данного сигнального рожка, гайдамаки облили керосином и бензином пять лучших в местечке домов и подожгли. Так завершили эти воины свою работу на благо украинского отечества. Так закончилась эта проскурово-фельштинская кровавая вакханалия».
Важливі свідчення про проскурівський погром містить і дослідження сучасного американського російськомовного історика Юрія Фінкельштайна «За дело рук твоих. Загадка Симона Петлюры, или Парадокс антисемитизма». Цей відомий дослідник згадує, що свідками погрому стали іноземці (важливість їхніх свідчень буде зрозумілою з процитованого нижче іншого джерела): «Атаман Семесенко собрал в ресторане Сан-Ремо своих «соратников», устроил им банкет и потребовал клятвы, что они вырежут еврейское население, но не ограбят его, так как грабеж – дело не казацкое.
Поразителен «наказ», изданный в эти дни атаманом. До начала погрома или в ходе его – об этом есть разные мнения. Вот он, этот «шедевр» воинствующего антисемитизма и лицемерия: «Предупреждаю население, чтобы оно прекратило свои анархические выступления, т. к. у меня достаточно сил для борьбы с ними. На это я больше всего указываю жидам. Знайте, что вы народ, всеми нациями не любимый, а вы производите такой беспорядок между крещёными людьми. Неужели вам не хочется жить? Неужели вам не жалко своей нации? Если вас не трогают, то и сидите смирно, а то такая несчастная нация да ещё бунтует бедный народ»…
Показания лиц, переживших погром, расходятся в некоторых деталях, сути не меняющих. Так, неясно, когда Семесенко потребовал от евреев выкуп в 300 тысяч рублей – до или во время погрома; когда был опубликован «наказ»; в котором именно часу погром начался. Однако есть вопрос куда более существенный, где нет единства, и об этом будет сказано позже. А пока еще несколько слов о героях и преступниках этих кровавых дней.
В городе был расположен отряд Датского Красного Креста во главе с атташе доктором Хенриком Пржановским, единственным иностранным подданным – свидетелем Проскуровского погрома. Он и его помощница Хая Гринберг, а также, и в максимальной степени, доктор Ставинский (поляк, председатель городской Думы) попытались организовать помощь раненым, что было крайне затруднено, так как петлюровский палач доктор Скорник реквизировал в аптеках буквально все медикаменты, заявив, что они нужны фронту.
Пытался спрятать евреев в здании суда чиновник Леон Биенко, однако и он немногого добился, в чём нет его вины. Одним словом, среди граждан Проскурова нашлось немало порядочных людей самых различных национальностей».
Річ у тому, що в архіві І. Чериковера є свідчення вищезгаданого Хенрика Пржановського. Данський аташе розповів про те, що, коли він зустрічався з Петлюрою, до останнього ввірвався полковник Семесенко, вигукуючи: «Згідно з наказом Верховного Отамана, я почав погром о 12.00 дня. Чотирі тисячі зареєстрованих євреїв знищено!» За словами данця, Петлюра був цим надзвичайно невдоволений і відразу перевів розмову на «повстання більшовиків».
Необхідно відзначити: як уважали сучасники подій, проскурівський погром став початком нової погромної політики петлюрівців. Уповноважений відділу допомоги погромленим при Російському товаристві Червоного Хреста в Україні А. І. Гіллерсон у доповіді про проскурівській погром написав: «За Проскуровым остается та печальная заслуга, что им устанавливается новая фаза в погромной технике. Предшествующие погромы имели своей главной целью грабежи, то есть расхищение еврейского имущества; за грабежами следовали убийства, но они все же были на втором плане. На грабежи казаки смотрели как на справедливую награду за свою верную службу, а в убийствах мирных и безоружных людей они видели проявление своей доблести и личной удали.
Начиная с Проскурова, основной целью погромов на Украине является сплошное вырезывание еврейского населения. Грабежи также широко практикуются, но отходят на второй план». І дуже показовий висновок, зроблений А. І. Гіллерсоном щодо «некерованості погромників», якою на процесі Шварцбарда адвокати родини загиблого та деякі свідки з числа колишніх військових і політичних діячів Директорії намагалися виправдати Петлюру: «Главную роль в удержании гайдамаков от резни в других местечках Проскуровского уезда играла местная власть. Она уверяла атамана, что у них нет большевиков и что еврейское население относится весьма благожелательно к петлюровской власти. Атаман согласился, и гайдамаки повиновались. Во время погрома в Проскурове Директория была довольно сильна, и в руках власти была дирижерская палочка… ссылка на невозможность удержать разошедшихся гайдамаков не имеет твердой опоры (Виділили ми – Авт.)».
Величезний масив документів про погроми свідчить про те, що полковник Семесенко для вищого командного складу армії Директорії був не винятком, а правилом. Саме таких людей – без найменшої моралі, але з готовністю виконати будь-який злочинний наказ – підбирав головний отаман. Ось, наприклад, портрет іншого улюбленого петлюрівського «полководця», командира 1-го кінно-партизанського полку Січових Стрільців Олексія Козир-Зірки (як типовий отаман Директорії він описаний під трохи зміненим прізвищем Козир-Лешко в булгаківській «Белой гвардии»), намальований у «Багровой книге»: «31-го декабря Козырь-Зырка с большими подкреплениями вновь подступил к Овручу и начал обстреливать город из тяжелых орудий. Покалевцы в продолжение часа ему отвечали, а затем умолкли. Козырь-Зырка продолжал обстрел города.
Наконец его банды ворвались в город.
Это было после полудня.
Немедленно казаки разбрелись по городу и начали грабить и убивать евреев.
Один отряд отправился на базар и там захватил около десяти еврейских девушек. Врывались в дома и там совершали убийства. Так несколько казаков погнались за одним евреем, он укрылся в ближайший дом. Казаки забежали в тот дом, где, по их мнению, еврей укрылся, и застали там за столом отца и трех сыновей.
Всех они вывели во двор.
Всех по очереди расстреляли.
Из дома адвоката Глозмана они вывели на улицу самого старика Глозмана и его сына, молодого интеллигентного человека, члена общины. Затем они решили старика освободить и предложили ему уйти.
Старик отказался покинуть сына.
Тогда казаки нагайками стали бить старика, причем ему разбили его единственный глаз, а молодого тут же расстреляли. При этом верхом на лошади присутствовал сам Козырь-Зырка. Характерно, что во время этой расправы проходил мимо городской голова Мошинский. Молодой Глозман, которого он хорошо знал, обратился к нему с просьбой:
– Заступитесь… скажите им, что я не большевик… вы знаете.
Тот прошел дальше.
Сделал вид, что не слышит.
Казаки рассыпались по городу.
Входили в дома, грабили деньги и имущество.
Избивали стариков.
Насиловали женщин.
Убивали молодых евреев.
Многие из приготовленных к расстрелу откупались деньгами, причем сумма выкупа бывала очень значительна. Так в дом Розенмана поздно вечером явилось несколько казаков. В доме, кроме старухи матери и двух дочерей, находились два сына, из которых один уже в продолжение нескольких недель лежал больной в кровати. Здоровому сыну они, приняв его за русского, велели уходить, но узнав от него, что он хозяйский сын, задержали. Потребовали, чтобы и больной сын оделся и пошел с ними. Но убедившись, что он действительно серьезно болен, и встать не может, оставили возле его кровати одного казака, а здорового вывели во двор.
