Крещение - Акулов Иван Иванович (версия книг txt) 📗
— Ты на хрена городишь эту ахинею? — остановился Филипенко перед Пушкаревым.
Тот с умной крестьянской медлительностью вытянул из-под ремня свои рукавицы, надел их и, сочтя, что при форме, доложил:
— Ведем наблюдение, товарищ капитан. И есть новости…
— А это зачем? — комбат кивнул на дубки, сваленные под берегом.
— Жилье, товарищ капитан.
— Люди пусть отдыхают, сам ко мне.
— Конечно, за чужой щекой зуб не болит.
Перед входом в свой шалаш остановился, — пораженный красотой рисунка на ковре. Подумал: «Ковер-то двусторонний. В Ташкенте, на старом рынке, с руками бы оторвали. Хозяйка, может, слезами изошла по нему. Ни Благовка, ни Орел, ни сама Россия, поди, так не беспокоят ее, как этот ковер. А его вон снизу подпалили…»
— Ну-ну…
— Вот тебе и «ну-ну». Не понял, что ли? Ближе-то подошел — красная занавеска на окне. Откуда она могла взяться? Потом проморгался: не занавеска, а харя тестя во все окошко.
Филипенко откинул ковер, и под ноги ему, выбираясь наружу, полз Урусов, придерживая сползавшую с головы шапку и тихо смеясь. Охватов, стоя на коленях, хохотал во все горло. Полушубок на нем и валенки были густо измазаны глиной. На вопросительно-строгий взгляд комбата с готовностью ответил, берясь за отложенную лопату:
— Стена оттаяла, и я решил заглубиться. Теперь и для начштаба будет теплый уголок. Он пятку отморозил.
Филипенко сел на хворост, стянул с раненой ноги валенок и в шерстяном носке с проношенной пяткой начал шевелить пальцами, кривясь от боли.
— Возьмем Благовку — и хоть снова иди в санбат, — сказал и улыбнулся, вспомнив, что Ольга Коровина будет рядом и станет лечить его. — Ты кончай этот высокопроизводительный труд и — живо ко мне начштаба.
— Товарищ капитан, а что это вы о Благовке? Брать будем? Ии-эх, даешь Благовку! — Охватов весело заторопился, полез к выходу прямо через костер.
— Но-но, ты! Язык за зубами. Да и почистись. Смотри, на кого похож!
Как только адъютант старший Спирин вернулся в батальон и рассказал, что план ночной операции в дивизии утвержден, политрук Савельев собрал под бережком коммунистов. Весь день фашистская оборона была неспокойна, поэтому собрание было предельно кратким.
— Товарищи коммунисты, — говорил Савельев без всяких записей, — командование доверило нам начать операцию по захвату берега. Скажите своим товарищам во взводах, если мы успешно выполним это задание, улучшатся и станут неприступными для фашистов позиции нашего батальона, полка, дивизии и армии. И еще. Нам нужна победа. Пусть небольшая, но победа, чтоб каждый наш боец знал, что инициатива в наших руках, что отныне только мы хозяева положения. Да оно так и есть.
— Ты хоть бы взял Боевой устав да поглядел на условные-то знаки. Вот это что у тебя?
— Станковый пулемет.
— А это?
— И это.
— Хм. Станковый пулемет. Это скорей на чирка походит. Молодые утята у нас такие-то, на Челябинских озерах. Что же ты их, старшина, натыкал под каждый куст?
— В том-то и дело, товарищ капитан, все они засечены нашими наблюдателями.
Филипенко так стиснул зубы, что они скрипнули, желваки у него набрякли, а по щекам пошел легкий нервный румянец.
— Неужели они о чем-нибудь догадываются? Это непостижимо, слушай. Мы же сегодня должны скрытно, без единого выстрела провести к ним в тыл пять взводов. Это как по-твоему, а?
Старшина молчал, лицо у него озабоченно вытянулось; Филипенко крутил перед глазами старшинскую схему и, почувствовав на груди и плечах жарко согревшуюся нательную рубаху, скинул с пуговиц петли полушубка.
— Ведь если он защучит нас в проходах — гибель. Сейчас придет старший лейтенант Спирин, и мы обмозгуем все, а ты, Пушкарев, иди и еще раз проверь, как ведется наблюдение за местами проходов. Два прохода мы должны иметь, хоть сдохни. Иди. А схему оставь.
Прибежал Охватов, распаренный и запыхавшийся, доложил, что начштаба сейчас придет, а потом добавил:
— Почта была, товарищ капитан. Вам ничего. Я сам перебрал всю почту. — И, увидев, что капитан не опечалился, расплылся в улыбке: — А мне привалило — враз два письма.
Филипенко и в самом деле не расстроился, хотя привык и любил получать Симочкины письма. Вспомнив Симочку, он почему-то опять близко и горячо подумал об Ольге Коровиной, оправдывая ее перед кем-то: «Одеть бы ее во все беленькое да во все легонькое, а в солдатской-то дерюге и королева померкнет. И худа она, даже сине под глазами. А губы полные. Любил, наверно, ее майор Коровин. Любил. Он же старше был лет на десять. И злой был. Никаких человеческих слабостей не признавал. Этим и выдвинулся. Званием своим и ее, глупую, окрутил… Да на кой черт ты мне понадобился, майор Коровин?»
